– Я…

– Да если бы ты не на коляске ездил, я бы вмазал тебе… чтобы тебе Москва Чечнёй показалась, сволочь!

– Прости…

– А где же тебе ноги… оторвало? – спросила Лида, чтобы немного разрядить обстановку. – Почему ты без ног?

– Да с пацанами… по дури… на электричках катались… Вот я и упал… неудачно.

Толик сидел на своей помятой инвалидной коляске и размазывал слёзы по щекам.

– Эх! – сказал Сергей и спрыгнул во тьму.

А Толик всё плакал, плакал. Всхлипывал.

– Да ты бы лучше так и говорил, когда просишь, – неожиданно сказала Лида. Неожиданно, потому что до этого она почти всё время молчала. Или сама плакала.

– Да я как-то боялся…

– Правда – она всегда лучше. – Лида подошла к Толику и вдруг погладила его по голове. – Может, тебе бы и подали больше. Люди бы пожалели тебя, как мальчишку-дурака. А то все в герои метят. Даже нищие…

– Это точно. Мы боимся правды, – поддержала её Наталья Сергеевна. – Чтобы говорить правду или жить по правде, надо большую смелость иметь.

– Кому она нужна, ваша правда? – фыркнула Света. – Там, где нам хорошо – там и правда. Где выгоднее – там и правда!

– Это до поры до времени, девочка.

– На мой век хватит!

– А ты-то знаешь, сколько его, твоего веку? Может, он уже заканчивается, твой век? А? И ты хочешь вот так, без правды, и закончить его? И какая тебе выгода может быть здесь, где мы все… равны? Равны пред этим тоннелем, как перед Богом.

– Ни, – встряла тёща. – Ни, нэ равни.

– Пока не равны. Пока беременным на кружку чистой воды больше, – сказала Галя.

– А, это… – Наталья Сергеевна поправила платок. – Так эта привилегия, девушки, быстро закончится… А что, Толик, нельзя тебе так жить, чтоб не побираться по вагонам? А?

– А как? Я из деревни. Из-под Рязани. Мать одна. Хорошо, что добрые люди надоумили сюда приехать. Пристроили… – всхлипнул Толик. – Я матери собираю… откладываю понемногу… хочу поехать матери денег отвезти…

– И что, на всю жизнь… так? По вагонам милостыню просить? Пока молод – ещё ничего. А дальше? – спросила Лида.

– Дальше…

– А будет ли оно, дальше-то? – Наталья Сергеевна вздохнула. – Как в Евангелии сказано: «В чём застану, в том и судить буду». Вот и застал. Всех нас так… Каждого. И меня, и тебя, и его. И этого вот страдальца. – Наталья Сергеевна показала рукой на Антона. Потом тихо сказала:

– А где теперь те люди, что ехали в предпоследнем вагоне? Да и в остальных вагонах…

– Их тоже… застали уже… – ответила Лида.

Наталья Сергеевна опустила руку и погладила Антона по спутанным вихрам. Впрочем, этого никто не заметил.

А если и заметил, что с того?

– Как там в остальных вагонах – не знаю, а этот ваш «страдалец» сам виноват, – сказала Света. – Нечего было колоться. Курил бы себе потихоньку. И кайф, и привыкания нет.

– Есть привыкание. Это ложь, что привыкания нет. А насчёт вины, так мы все сами виноваты. Какую жизнь мы жили, какую успели прожить. Его грех явный, всем виден. А наши грехи скрытно в нас сидят. И, может быть, они не меньше, чем у него.

– Ну это вы загнули!

– Не загнула, а так оно и есть. Не оправдается перед Богом ни один живущий.

– Это почему?

– А потому, что мы не чувствуем своих грехов. Кажется нам, что мы высоко поднимаемся, а на самом деле – не видим, как катимся в пропасть. Врём, ненавидим друг друга. Жадные, злые, блудные. А потом ещё врём сами себе, что всё у нас в порядке. И гордимся своим враньём. Я уж про пьянство да про наркоманию и не говорю.

– И что делать? – спросил Толик.

– Покаяться надо… В том хотя бы, в чём совесть укоряет. Во вранье. В ненависти, в злости. У кого что больше болит. В блуде, например. Ну и прожить, сколько нам осталось… по-божески прожить.

– Это как?

– Как? Да хоть без вранья, милый… без вранья…

– Надоели ваши проповеди! – отмахнулась Света. – Кому какое дело, как я живу? На себя сначала посмотрите, а потом читайте проповеди! Сами небось…

Она не успела договорить.

Дёрнулись двери, и мужчины начали возвращаться, помогая друг другу залезть в вагон. Запахло табачным дымом. Последним втащили бомжа, он мелкими шажками проследовал к своему углу вагона и там затих.

Мужчины снова стучали камнями по обломкам тоннеля. Но результат оставался тем же.

Никакого результата.

Затем в тоннель начали спускаться женщины. Потихоньку, с помощью мужчин. Фонарик взяла Наталья Сергеевна.

– Идите направо, – сказал Василич. – Слева вода подтекает.

– Жрать охота, – вздохнул Саша, когда женщины покинули помещение.

– Потерпи. Женщины вернутся, тогда с этим и разберёмся. Долго человек может без пищи прожить? А, доктор?

– Дней сорок, если пить. И если ещё… всякие факторы, в том числе и моральные.

– Да… если очень хочется жить, то можно терпеть, – заключил Павел.

– Как мы цепляемся за жизнь, когда чувствуем, что она… закончиться может, – медленно протянул доктор. – А вот когда живём, то так её ругаем, эту жизнь. И то нам не так, и это не так…

– Да… На войне совсем по-другому. Там смерть на каждом шагу. И всё лишнее как бы уходит в сторону. На своей шкуре испытал, – сказал Сергей.

– Это так, – поддержал Николай Васильевич. – На войне как на войне. Только нашему человеку обязательно надо войну, чтобы он не забывал, что он человек.

– То, что с нами произошло, покруче войны. – Макс подошёл к говорившим и сел на пол, откинув голову на лавку и вытянув ноги.

– Может, и покруче, – согласился Павел.

– Как знать, как знать, – вздохнул Николай Васильевич. – Где и рядом с кем придётся умирать – вот боевое братство. А у нас… Разве могли мы предположить, где и с кем рядом будем умирать? Так-то… Не знаю я тебя. Как я с тобой последнюю затяжку делить буду?

– Вы же не курите.

– Какая разница?

Николай Васильевич посмотрел на Макса, как будто и вправду что-то делил с ним. Долго так, протяжно посмотрел.

Макс опустил голову. Зато Василича поддержал Сергей:

– Да, последнюю затяжку делить – это не просто так. С этим, что ли, делить, который ноги на Чеченской войне потерял? Сволочь! – Сергей сплюнул в сторону инвалидного кресла.

– Прости, – почти прошептал Толик.

– Или, ёлки-палки, с этими… кавказской национальности? Да я в Чечне…

– Ты что-то разошёлся, Серёга, – попытался остановить Сергея Николай Васильевич.

– А какая у вас национальность, Алик? – спросил Павел.

– Азербайджанцы мы, – ответил Алик. – Мы не воевали в Чечне.

– Вы все не воевали! Утром не воевали, а ночью воевали! Как стемнеет, так автомат в руки – и неверных крошить! Так или нет? – Сергей потирал руки. Было такое впечатление, что у него чесались кулаки.

– Говори что хочешь! – Алик блеснул глазами.

– Да уж, тут последнюю затяжку делить сложно, – заключил доктор.

– А я вообще ни с кем не собираюсь ничего делить, – сказал Дмитрий Ильич. – Я и умирать не собираюсь. Я надеюсь, что нас спасут.

– Надежда умирает последней. – Николай Васильевич усмехнулся. – Последней – сразу после последней затяжки.

– Ну ладно, – не унимался Сергей, – в Чечне вы не воевали. А что вы делали, когда мы воевали в Чечне? Вы у нас тут, под самым носом… свою вели войну. Подлую войну, партизанскую. Захватили рынки, захватили магазины. Чиновников продажных подкупили, а непродажных убрали.

– Это точно, – вставил Николай Василич.

– Я вернулся – а всё уже захвачено. Город мой захвачен, вами захвачен. Куплен и поделён. Армянская группировка, азербайджанская группировка. Чеченская группировка, чёрт возьми! Что произошло, Василич? А? Я в Чечне воюю, а чеченская группировка покупает мою страну!

– Да… А молодых, дураков этих, тоже купили. Кого на секс, а кого и просто на иглу подсадили. Чтобы глаза их ничего не видели, а уши ничего не слышали, – сказал Василич.

– Кроме попсы, – усмехнулся Сергей.

– Скажите ещё, что нас купили на попсу, – возмутился Макс.