– Да, – улыбнулась та навстречу Дмитрию, – я собираюсь продолжить образование в Париже. Мечтаю стать доктором.

– Но почему не в Петербурге, не в Москве? – гораздо живее, чем было нужно, откликнулся на ее слова Дмитрий, шагнув, отделяясь от Елизаветы, к Анастасии, к ее глазам. – И в России у женщин есть возможность получить хорошее образование. Мало того, в Петербурге есть Женский медицинский институт, в котором читает лекции приват-доцент женщина. Это мне известно из газет. Так зачем же ехать вам в Париж? Хотите, я лично обо всем наведу справки, как только вернусь в Петербург?

– Спасибо, но уже все решено… – опустив ресницы и чуть присев в реверансе, сдержанно, почти сухо, поблагодарила Анастасия и отошла от него в глубь комнаты.

Из открытых дверей потянуло зябким холодком вовсю разошедшейся непогоды, и комната тотчас сникла в ранних из-за дождя сумерках. Зажгли лампы, висевшие над столом, обильно сервированным винами и закусками. Лампы загорелись, колыхнув по углам тени, что набились в дом, как только за окнами полил дождь.

Обед длился невыносимо долго. Дмитрий вынужден был поддерживать беседу с отцом Елизаветы, влажные глаза которого выдавали в нем чувствительность и любовь к вину. Тот подробно рассказывал о последней новинке Парижа, где кузова автомобилей, вместо обычного листового железа, выделывают иначе – обивают легкой проволочной сеткой, поверху накладывают бетонную мастику, которая, затвердев, получается гораздо легче и даже гораздо прочнее железа. Крачковский старательно, по пунктам доказывал Дмитрию, что французская новинка автомобильной промышленности надежнее и красивее отечественной, так как допускает более изящную скульптурную обработку кузова, который, кроме всего прочего, после полировки и покраски выглядит красивее начищенных сапог самого великого князя Николая Николаевича, – этим тонким сравнением ловко указав, что блеск упомянутых сапог он видел воочию.

Дмитрий с ним не соглашался, бурно отстаивая преимущество металлических кузовов, даже до конца не представляя, о какой бетонной мастике идет речь. Но он был честен – ему нравился свой Руссо-Балт с его мощным двигателем, в котором впервые в мире были применены отлитые из алюминиевого сплава поршни, с оригинальной тормозной системой… А его высокие ходовые качества! Кто видывал лучше? Эта модель в автопробеге Петербург – Неаполь – Петербург четыре года назад не имела никаких неполадок, кроме прокола шин. Да и пять прошедших в России международных выставок наглядно продемонстрировали явное преимущество русских машин, которые своим изящным видом и законченностью отделки многажды превосходили неуклюжие модели заграничного образца. Так что ни всевозможные сетки, ни бетонные мастики не помогут французам отобрать русское первенство. Живо протестовал, находя бесконечные аргументы для своего протеста не из-за одного только внезапно возникшего в нем желания противоречить грузно восседавшему во главе стола человеку.

В этот, как он предполагал, его последний приезд в имение Крачковских все вышло не так, как он загадывал. Здесь его ожидал сюрприз, который заставил его чувствовать себя счастливым и в то же время застигнутым врасплох. И теперь за обедом – мучительно сладостным и невозможным одновременно, вместо того, чтобы, как намеревался, тотчас откланяться, он вел бесконечные беседы с хозяином имения об автомобилях. Чувство, которое ворвалось в жизнь Дмитрия, как только он увидел Анастасию, стало так огромно, властно, мощно, что он не мог объять его разом, да и не стремился этого делать. И спрятать его в себе, чтобы до поры до времени его не могли заметить окружающие, тоже был не в силах. Каждым своим нервом чувствуя Анастасию, сидевшую на противоположном краю долгого стола, почти бесплотную в оранжевых после промчавшегося дождя лучах уже падающего к последнему пределу дня солнца, улыбавшуюся неслышным шуткам молодого Крачковского, боясь взглянуть на нее открыто и одновременно до нервного спазма в шее желая этого, он продолжал протестовать и находить все новые и новые аргументы в затянувшемся споре об автомобилях.

Елизавета, напротив, была – как невеста под венцом – грустна и сосредоточена. Её фигуру охватывало белое с повислой кисеёй, затягивающееся на спине платье, подчеркивающее стать фигуры, высокую грудь. Нельзя было не заметить, как тщательно была причесана ее голова, как нарядно смотрелась в ее темных волосах модная веточка цветов флер д’оранжа. Она, как и Дмитрий, почти не притрагивалась к еде, сосредоточенно о чем-то думая, время от времени вскидывая на гостя свои темные глаза.

После обеда, в ожидании, когда ветер и солнце приведут в порядок площадку для модной по всей России игры в крокет, Елизавета музицировала. Она исполняла произведения классиков по памяти, не отводя своего сосредоточенного взгляда от клавиш рояля. Музыка лилась, рояль плакал, заставляя слушателей грустить вместе с ним.

Но не Дмитрия.

Анастасия была рядом – и только это ему было важно.

Она держалась немного обособленно, и, как успел заметить Дмитрий, всех это устраивало. Общество ей составлял лишь баловень семьи молодой Павел Крачковский. В широкой, расстегнутой на загорелой груди льняной блузе, в таких же, рассчитанных на отдых в жару, брюках, он, нимало не заботясь о правилах приличия и не обращая внимания на происходящее вокруг, чуть наклонившись вперед, что-то непрерывно наговаривал Анастасии, а та в ответ ему улыбалась тихой, почти незаметной улыбкой.

Её сдержанные, мягкие, изящные движения, незаметно-прелестная манера держаться и говорить – все бесконечно нравилось ему, притягивало его внимание, и он был не в состоянии наслаждаться игрой Елизаветы, находясь в непрерывном ожидании того, когда родители наконец-то сделают Павлу тонкое замечание перестать пренебрегать обществом, и тогда Дмитрий сможет приблизить к себе Анастасию общей беседой. Но Крачковские ничуть не обращали внимания ни на Павла, ни на Анастасию, словно кроме Дмитрия и Елизаветы более никого рядом с ними и не было. Они всецело были заняты только им и Елизаветой – милыми уловками всячески направляя его внимание на дочь.

При последних звуках рояля Дмитрий, громкими аплодисментами выразив свой восторг от игры Елизаветы, желая встать, чтобы, словно ненароком пройтись по зале, и, сделав пару небрежных замечаний по поводу закончившегося ливня, присесть неподалеку от Анастасии и Павла. Но Капитолина, словно опасаясь того, что Дмитрий может улизнуть из гостиной, лишь только она отведет от него глаза, удержала его, радостно заявив, что ей давно не выпадало случая слышать, как поёт дочь, и теперь, зная, что Елизавета не откажет гостю, церемонно предложила Дмитрию просить Елизавету спеть им. И не дожидаясь согласия дочери, поспешила к роялю, чтобы аккомпанировать дочери. Этот её маневр сделал невозможным намерение Дмитрия оставить свое кресло, и он, волнуясь и негодуя сердцем, покорно остался сидеть в нем.

Елизавета, посуровев лицом, исполняла модную в салонах Петербурга песню на слова Кольцова. Слушая её, Дмитрий не мог не понимать, что это пение было целиком адресовано ему. Каждым словом песни, глядя поверх его головы, Елизавета намекала ему на что-то, даже, скорее, указывала на него самого, выговаривая ему, чужими словами, совершенно не подходившими под их жизнь, своё – затаенное, не дававшее ей покоя:

В чужие слова Елизавета вкладывала свои чувства, свою страсть, свой смысл, но Дмитрий, слушая ее красивый, вышколенный долгими занятиями голос, не испытывал ничего, кроме сожаления.

Ему теперь совершенно нечем было ответить на её ожидания, которые он сам в ней и всколыхнул.