Но облегчение оказалось недолгим. Павлик Воробьёв как раз всю последнюю неделю дома разучивал различные варианты испанской партии по пособию о шахматных дебютах и, судя по всему, преуспел в этом занятии. Разменный вариант ему не очень нравился, но Павлик подходил к игре фундаментально: раз такой существует, да ещё и часто применяется, надо его хорошенько изучить. Как следствие, он сейчас начал чёрными перехватывать инициативу и неспешно, но планомерно сдавливать позиции белых словно тисками. Петя занервничал, страх четвёртого поражения начал о себе явственно напоминать. Он то и дело переводил взгляд с доски на Павлика и назад, пытаясь разгадать, где соперник предпримет наступление. Воробьёв оставался невозмутим, но в его глазах запрыгали озорные чертенята удачи.

К тридцатому ходу у чёрных были целых две лишние пешки. Итог игры сомнений не вызывал – довести партию до победы для чёрных было лишь делом техники, а уж техники Павлику не занимать. Петя лишь смог осуществить наименее болезненный для своей психики вариант поражения. Он не сдался, а просто просрочил отведённое на партию время. Красный флажок на его половинке шахматных часов упал, что означало присуждение победы сопернику.

Мучительно краснея, Петя протянул Павлику руку и поздравил его с победой. За такими жестами, как обязательное рукопожатие перед началом игры и по её окончании, когда руку подаёт проигравший, Михаил Аркадьевич следил очень внимательно. Кружковцы к этим ритуалам быстро привыкли и с удовольствием их соблюдали. Приятно ведь делать так же, как делают международные гроссмейстеры, начиная с самого чемпиона мира.

Аракелов, увидев, что партия закончилась, подошёл к мальчикам:

– Павел, поздравляю! Хорошо поработал над испанской партией. А ты, Пётр, не расстраивайся особо, просто сделай правильные выводы. Проанализируй, где были самые первые твои промахи сегодня. Ребята, сделайте совместный разбор партии. Это я ко всем обращаюсь, кто уже закончил!

После того как проигрыш стал свершившимся фактом, у Проскурякова словно упала гора с плеч. Бояться сегодня было уже нечего, и он совершенно искренне попросил Павлика показать совершённые в игре ошибки.

– Смотри, вот на 15-м ходу мне совершенно непонятно, зачем ты двинул эту пешку, – Воробьёв начал расставлять на доске позицию.

– А ты как бы сыграл?

– Надо подумать, точно не знаю, но я ожидал от тебя вот такого хода ладьёй.

Мальчики углубились в обсуждение возникающих вариантов, а по окончании сегодняшнего занятия кружка продолжили обмениваться мнениями, стоя на улице.

– А ты где живёшь? – неожиданно спросил Петя.

– Да тут недалеко, в районе Кирова, во дворах.

– Давай с тобой пройдусь, а потом уже домой пойду. Заодно договорим, – предложил Проскуряков.

Ведь где-то в этих дворах должна жить сама Галина Дмитриевна. Возможно, она даже ходит по тем же дорожкам, по которым сейчас пойдёт он.

– Давай, – согласился Павлик.

Они шли довольно медленно, продолжая обсуждать шахматную тему. Около дома Павлика в сгустившейся вечерней темноте виднелись стоявшие рядом друг с другом фигуры мужчины и женщины.

– Да, чего-то мы с тобой припозднились, как говорит моя бабушка. Вон мои родители меня уже встречать вышли, – несколько упавшим голосом произнёс Павлик и следом за этим крикнул: – Мама, папа, я пришёл! Мы сейчас с Петей только договорим, и я поднимусь домой.

– Хорошо, а то мы уже начали беспокоиться, – ответил его отец и, повернувшись к жене, предложил: – Пошли домой, не будем мешать.

– Подожди-ка минутку! – женщина сделала несколько шагов вперёд и спросила: – Петя, а ты почему не здороваешься?

Проскурякова с головы до пят словно пронзило молнией – перед ним стояла Галина Дмитриевна.

– Я… не успел… А мы же с Вами сегодня в школе утром здоровались, – лепетал Петя первое, что приходило в голову.

– Да, здоровались, но потом ведь попрощались. А значит, надо было ещё раз поздороваться! – чеканила слова Пантера.

– Извините, пожалуйста, я не сообразил… Здравствуйте!

– Хорошо. Здравствуй и сразу до свидания, – уже более мягким голосом ответила учительница и обратилась к сыну: – Павлик, только недолго, мы с папой тебя ждём.

Галина Дмитриевна с мужем пошли к подъезду, а Петя недоумённо обратился к Воробьёву:

– А что, Галина Дмитриевна – твоя мама???

– Да, а она у тебя русский ведёт?

– И не только, ещё классный руководитель. Слушай, но у неё же другая фамилия! – мысли Пети не сходились концами.

– Ну и что, так бывает. Просто мама оставила свою фамилию, девичью, а у меня папина фамилия.

– Ладно, поздно уже, заболтались мы с тобой, – Проскуряков чувствовал настоятельную необходимость побыть сейчас в одиночестве. – Пока.

– Пока, – ответил Павлик и пошёл к своему подъезду догонять родителей.

Его отец в это время, помогая жене в прихожей снять осеннее пальто, заметил в её глазах какое-то озорство:

– Галка, ты чего? Это что, твой очередной ученик ходит на шахматы вместе с Павлом?

– И не просто мой ученик, и не просто на шахматы. Надо было мне, Витенька, тебя с ним познакомить! – лукавая улыбка осветила лицо Галины. – Ведь это и есть твой новый соперник в борьбе за право предложить мне руку и сердце!

– Так я же тебе предлагал руку и сердце N лет назад, и, как я понимаю, ты их приняла! – Виктор мягко обнял жену за плечи и поцеловал её.

– Ну так это когда было! – ответила Галина, розовея от ласкающих прикосновений мужа. – А за внимание женщины надо бороться постоянно, каждый день, не покладая рук! Усвоил, дорогой? А то вдруг я дождусь совершеннолетия Пети и махну с ним куда-нибудь, помахав тебе на прощание ручкой!

– Только попробуй! – Виктор с улыбкой погрозил жене пальчиком.

– Ещё как попробую! Так что не забывай, что меня надо завоёвывать каждый день! – глаза Галины сверкали от счастья. – Ладно, вон шаги Павлика уже слышны. Надо идти ужин разогревать.

И вот оно наступило, то самое мгновение, которого Вилор ожидал и одновременно боялся с самого момента посадки в самолёт, все прошедшие почти два часа. Выпускающий раскрыл люк, и на фоне довольно хорошо освещённого салона возникла леденящая душу чернильная бездна. Вилор старался успокоить себя запавшими в память словами инструктора разведшколы: «Не бояться прыжка с парашютом человек с нормальной психикой не может». Правда, потом инструктор сразу же добавлял, что нужно этот естественный страх преодолеть. А вот это у Вилора Скубжевского получалось из рук вон плохо. Сердце бешено колотилось, как перед свиданием с девушкой, в которую безнадёжно и без всякого намёка на взаимность влюблён.

Скубжевский посмотрел на сидевшую рядом Таню. Её тонкий, остро очерченный нос с горбинкой заметно побледнел, выдавая царившее в душе девушки напряжение. «Боже мой, как же она всё-таки красива!» – подумал Вилор. Уже ради того, чтобы перед такой красотой не ударить в грязь лицом, надо было прыгать, невзирая ни на что. Тем более что привыкшие за несколько мгновений к контрасту света и тьмы глаза уже различали в проёме люка проблески облаков на фоне звёздного неба, которое совсем скоро должно озариться алыми красками рассвета.

При рассадке в самолёте кем-то было решено, что первой будет прыгать Таня, а уж затем на свидание с завораживающей бездной отправится Вилор. От осознания этого обстоятельства Скубжевскому стало легче. Даже если он, покидая самолёт, будет дрожать как осиновый лист, девушка этого не увидит. А значит, можно не обращать специально внимания на предательское трепыхание в руках и ногах. Главное – только прыгнуть. Правда, в самолёте были ещё два выпускника их разведшколы, которых должны будут выбросить в другом районе минут через двадцать. Но на их отношение к неутихающей дрожи по всему телу Скубжевскому было глубоко наплевать. И знал он этих парней довольно поверхностно, и вряд ли когда-либо ещё увидит их в своей жизни, даже если все в итоге доживут до конца войны.