Её мама ушла в гости ― ну, мы и отвязались по полной программе. Калаш выглядел самым взрослым из нас: ему можно было дать все двадцать, если не больше. Девчонки в классе были от него без ума, чуть ли не на шею вешались. Шампанское покупал именно он ― Борьке запросто продали четыре бутылки, не спросив паспорта. Благородный напиток предназначался дамам, а себе мы прикупили семьдесят второго портвейна. Тогда это пойло называлось бормотухой. Без портвейна было никак нельзя ― взрослые уже, десятый класс! Покупали вскладчину, но сбрасывались только мальчишки. Я отдал все выклянченные у матери деньги ― три с полтиной. Закуска была за девчонками: они наготовили еды дома и принесли её с собой. Парни надрались, как суслики, и Борька вздумал поливать барышень шампанским. Те стали визжать, а мы ― хохотать. Именно тогда я в первый раз в жизни серьёзно напился. И моя любовь тоже. Я пытался увести её в спальню, но Галка сопротивлялась. Уломать её мне удалось не то с третьей, не то с четвёртой попытки.

Мы остались с ней вдвоём. Сердце колотилось так, будто готовилось выскочить. Наедине с девчонкой я был впервые, да ещё так близко, в кромешной темноте, да ещё с той, в которую влюблён, да к тому же с пьяной в стельку. Казалось, вот он шанс, вот она удача! Но что делать с Галкой, я понятия не имел. Хоть Бориса зови. Я ― к ней, а она мне с глуповатой улыбкой: «Что ты, Костя?» А что я? Да ничего. Не знал ещё тогда, неопытный был. И ничего умнее не придумал, как запустить ей руку в трусы. Схватил там всё пятернёй – тепло! «Что ты, Костя? Что ты?» ― эту фразу до сих пор помню. А в комнате веселье в самом разгаре, и Калаш пьяным голосом орёт: «Гадом буду: если Галка меня не любит, сейчас пойду и убью её!» Друг, называется. Он, оказывается, тоже на неё глаз положил. И при этом ещё и подсказывал мне, как к ней лучше подкатить. Вот сволочь!

Чем потом дело кончилось, помню плохо. Помню только, как Вован Зюзин напился (в зюзю?) и весь вечер ходил и бормотал: «Я – Новый год!» Бормотуха оказалась забористой. Зюзю после этого так и прозвали: «Здравствуй, Зюзя-Новый Год». Кстати, его друг Колян, несмотря на то, что пил наравне со всеми, был трезвый как стеклышко. Да, что и говорить, алкоголь, как и женщины, ― оружие избирательного действия.

Сцену утреннего прихода Галкиной матери я тоже очень хорошо помню. Как только мы её увидели, мигом все отрезвели и бросились из квартиры врассыпную, как при пожаре. Короче, та ещё была картинка для мамы: все вповалку ― кто где, кто с кем.

Как только закончились каникулы, Галкина мать пришла в школу и всё рассказала классной. Разумеется, мы со страхом ожидали показательной порки. Но, как ни странно, классная отнеслась к этому с пониманием. В первый же учебный день она оставила нас после уроков и сказала: «Какой позор вы мне устроили! Стыдно». Только и всего. И посмотрела в сторону Гали. А я всё думал: слово «позор» адресовалось всем или только ей? Неужто Галка с Калашом всё-таки слюбилась? Случилось у них с Борькой что-то или нет, я так и не узнал. После окончания школы я встретился с ней только один раз, случайно столкнувшись в супермаркете. Тощая Галка округлилась, приобрела соблазнительные формы, а свои великолепные светлые волосы покрасила в темный цвет. И конечно она, а не я, первой справилась с волнением, снова включив свою любимую насмешку: «Ну-ка, покажи ресницы…»

Я не стал спрашивать ее насчет Бориса. Узнавать это полагалось только во время драки, либо после неё, но до драки с Калашом, к которой нас все подстрекали, дела не дошло, чему одноклассники очень удивились. Это одна из тайн, которые я не стремлюсь разгадать. Почему-то мне хочется, чтобы здесь была тайна, хотя может быть, никакой тайны и не было. Но тогда почему Борька, так же, как и Галка, смущенно отводил глаза, когда наша классная проводила новогодний «разбор»? Именно из-за этой недосказанности в свою мечту одноклассницу Галку я не возьму. Моя мечта не должна иметь двойного смысла…

Но пора представиться читателю. Я ― адвокат Константин Крюков сорока с лишним лет, и у меня два друга ― Борис и Глеб. Они ― абсолютные противоположности. Это заметно даже по отношению к моей писанине. Если Глеб к моему роману равнодушен (что меня задевает), то Борис своим настойчивым интересом мое писательское честолюбие только подпитывает. Такой интерес для меня как энергия для вечного двигателя. Он остановится только тогда, когда будет дописана последняя страница.

Борис всё пристает и пристаёт с вопросами, как продвигается у меня роман.

– А ну-ка, подай-ка мне его на рецензию, ― периодически требует он.

И я даю. Мне обязательно нужно мнение будущего читателя.

После рецензии он громит написанное и подстрекает к убийству:

– У тебя почему-то все сволочами получаются. Особенно главный герой: с виду правильный, а копни поглубже ― подлец. Убей его.

– Подожди, рано пока. Разве что в конце романа.

– Вот под конец и убей. Литература ― это ж как удар по сердцу, как шило в печень, как кактус в зад. Вот это я понимаю! В хорошем романе главный герой в конце обязательно погибает. И вообще надо быть ближе к жизни. Жизнь очень интересная штука.

У Бориса масса знакомств, причём повсеместно и в любых социальных и профессиональных слоях: и журналисты, и работницы архивов и ЗАГСов, и священники, и инспекторы по маломерным судам, и отставные военные, и учителя-пенсионеры, есть даже тренерша по плаванию и один монах из Свято-Преображенского монастыря. В его знакомых не числятся разве что судьи. Три года назад приятель судился с администрацией района, на территории которого поставил несколько своих ульев… Да-да, Борька решил стать предпринимателем.

– Ты знаешь, сколько можно на мёде заработать? Главное, забот почти никаких: расставил ульи ― и жди себе навара, ― объяснял он мне, готовясь заделаться знатным пчеловодом.

Узнать о том, что пчёл ещё и содержать надо, на зиму им питание обеспечить и тёплый дом, чтоб не перемёрзли, Борис не удосужился. Да и как мёд из ульев выкачивать, понятия не имел. Твердил только одно: женщины медок любят. К тому же у него отсутствовало разрешение районных властей на размещение ульев ― вот администрация ему иск и вчинила. Процесс получился затяжным, растянувшись на восемь месяцев. За это время пчёлы Бориса зароились, а потом и вовсе разлетелись по белу свету, синему небу да по цветным полям с чувством горького разочарования в пчеловоде-неудачнике. Домашние пчёлки одичали и нашли себе приют в дуплах и пнях. Одним словом, не свезло Борису как с судом, так и бизнесом. Он долго думал-гадал, с чем же всё-таки не повезло больше, решив в итоге, что виноваты судьи.

– Загубили моих пчёл! Где они теперь, бедолаги? ― сетовал приятель.

Правда, печалился он недолго, быстро переключившись на другую сферу. Кормиться чем-то ему было надо, жёны требовали того, что положено требовать жёнам, и он переквалифицировался в риелторы.

– Ты знаешь, сколько там можно заработать? ― завёл он опять ту же самую пластинку. ― Сделку провёл ― и хороший куш в кармане.

Я сам помог ему устроиться в компанию по продаже недвижимости, директор которой когда-то была моей клиенткой. В своё время я ей помог, и она считала себя мне обязанной. У неё было несколько квартир, в одной из которых она жила, а остальные сдавала внаём, имея стабильный доход. В новый коллектив Борис влился легко, тем более что в компании было много молодых женщин подходящего возраста. Приятель решил не разбрасываться по мелочам и «сработал» по-крупному: через две недели после первого рабочего дня его любовницей стала сама директриса. Ещё через две начальница была готова выйти за него замуж. Правда, ситуация несколько осложнялась тем, что со своей женой Борис разводиться пока не собирался. В этом-то и состояла его ошибка. Но пока что все сходило ему с рук, и Борька вникал в суть конторских дел.

– Нет, ну ты представь, Крюк: кое-кто выделиться в отдельную единицу захотел, а начальница против, ― возмущался он.