Приятная легкость наполняла девушку, разносилась по всему телу, дарила воодушевление. Ей хотелось говорить, вести диалог, вдохновлять отца, но времени оставалось все меньше. Настенные часы мерно тикали. Хрупкими песчинками протекали сквозь пальцы секунды.

— Ты убьёшь себя? — хмуро спросил отец, выдержав молчаливую паузу.

— Нет, в нужное время меня просто поглотит небытие.

— А можно как-то этого избежать? — внезапно с надеждой в голосе поинтересовался Томас.

— Если только остановить время сразу во всех реальностях, — невесело усмехнулась Эмма, прислушиваясь к зловещему монотонному тиканью.

— И такое возможно?

— Нет, конечно. Даже если и возможно, то уж точно не нам, обыкновенным людям.

— После твоей истории о Гневе и такое не кажется чем-то сверхъестественным.

«Тик-так, тик-так».

— Прощай, папа, и пусть горит твоя Звезда ещё долгие-долгие годы, — внезапно тихо пожелала Эмма, и хрупкая фигура её начала стремительно таять, растворяясь в пустоте.

Эмма Колдвелл исчезла, отправившись в иной, представляющий тайну для всего человечества мир, и никому не удалось обнаружить её тело. Возможно, плохо искали, а может, его совсем не осталось — никто не ведал.

Не понимал и Томас, была ли его воскресшая дочь видением, сном или явью, а вся эта странная история — простой аллегорией. Нож он отложил. А по Эмме и Роуз скучал, ужасно скучал, но больше не стремился в их загробные объятия.

***

Рассвет пылал на голубеющем небе, исчерчивая его пурпурно-розовыми полосами, напитывая ярким цветом вихрастые облака. Тихонько раскачивались ветви, встречали новый день весны, ловили световые всплески.

Томас Колдвелл стоял около своего скромного дома и задумчиво глядел вдаль, затянутую мутным утренним туманом. Что-то светлое, отрадное наполняло его грудь, пробуждая иссохшую душу, порождая приятные мысли.

Он думал о своей Звезде, что долго ещё будет сиять, озаряя пространство ослепительным светом. Со сладостной грустью вспоминал Эмму и Роуз, которые вроде бы далеко, совсем далеко, но в то же время рядом. Их разделяет немного. Всего лишь граница между сущим и небытием, хрупкая, шаткая, неуловимая.

А Гнев Звёзд продолжался, и грани становились все тоньше, и стремительно рушился обреченный мир. Пустота наступала, зловеще, незаметно.

Но пока его Звезда горела, порождая новые цели, Томас клялся неуклонно следовать за её сиянием.