Казалось, в тот момент она бежала настолько быстро, как никогда раньше. В голове что-то пульсировало, сердце беспорядочно билось, дыхания решительно не хватало, но она все неслась, неслась, неслась, не смея оглядываться назад…

Очнулась она от этого кратковременного помутнения лишь тогда, когда очутилась у двери родного дома, когда сквозь морозный туман увидела шагающего к ней отца.

Ноги подкосились, и Эмма рухнула на холодную землю, подвернув лодыжку. Резкая боль пронзила её, разнеслась по телу, замелькала перед глазами мелкими разноцветными точками.

Только окончательно придя в себя, девушка ощутила, как трясётся все её тело. Та паника, что накатывала на разумы людей, добралась и до неё. Только боялась она не мирового краха, не таинственных явлений, не разъяренного фермера — теперь она страшилась саму себя.

Ей казалось, что слова, сказанные бывшим работодателем, были правдой. Эмма не верила, не принимала, но упорно думала, что это сделала именно она. Она убила человека. Убила внезапно, неосознанно, использовав при этом некую ментальную силу.

При каждой такой мысли все её тело сжималось, и, несмотря на мороз, на коже проступал холодный пот.

— Что произошло? — послышался взволнованным голос Томаса, увидевшего состояние дочери.

— Ничего. Меня… Меня уволили, — с трудом выдавила из себя Эмма, скривившись от боли.

Возникла молчаливая пауза. Томас не стал выяснять причины, расспрашивать о подробностях, вникать в случившееся — лишь помог дочери подняться и, взяв её за руки, довёл до дома.

Но на этот раз Эмма была только рада, что отец избежал разговора. Ей хотелось побыть одной, ужасно хотелось.

Ощущая, как мечется внутри неё холодными всплесками страх, девушка принялась за шитьё, которым уже давно не занималась. Но руки слишком сильно дрожали, и ничего не выходило.

Оставив эту бессмысленную затею, Эмма углубилась в себя. И перед её глазами, словно кинолента, начали проноситься образы: Мартин, взмывший от её взгляда в воздух, и сын фермера, по той же причине рухнувшийся наземь жалкой тряпичной куклой.

Вспомнила она и то, как однажды, в пору апатии, на её глазах резко упал человек, подозрительно раскинувшись на пыльной, чуть припорошенной снегом дороге. Тогда она не уделила ему внимание, а теперь ей казалось, что, наверное, он умер, причём умер по её вине.

Девушка решительно не понимала, откуда у неё появились такие способности, как связаны они были с той организацией, но неприятные мысли упорно лезли ей в голову, давая подсказки. Возможно, ошибочные, но подсказки, от которых все её тело вновь заходилось мелкой дрожью.

«Кто будет следующим?» — назревал страшный вопрос.

========== Глава 20 ==========

После того короткого разговора, во время которого Эмма сообщила об увольнении, Томас редко покидал свою комнату. Он приходил с работы, иногда проведывал дочь, но потом снова запирался, углубляясь а себя, наверное, отсчитывая часы.

Эмма иногда пыталась завести с ним беседу, намекала, что нужно поскорее покинуть деревню, но все бесполезно. Он совсем замкнулся а себе. Ему ничего не было нужно.

Колдвелл не знала, как поступить. Она прекрасно осознавала опасность нахождения в деревушке, где её прилюдно объявили нечистью, где приказали ей возвращаться в ад, но не могла бросить отца, медленно сходившего с ума.

Целые дни напролёт она проводила в своей тёмной спальне, глядя в окно, рассматривая возвышающееся черным куполом небо, напряжённо думая. Пыталась предугадать будущее.

Но ничего не выходило. Мысли беспорядочно путались, скручивались в клубок, возвращали её к моментам, когда проявились странные способности.

Девушка все ещё не понимала, какую связь она имела с той организацией, ломала голову над тем, кто ещё из жителей мог обладать таким даром: пожар ведь устроила явно не она. И на ту женщину, о гибели которой как-то сообщила Джоанна, и на саму Джоанну тоже напала не она.

А впрочем, может, и она: Эмма ничего не знала об этих способностях, не предполагала, на каком расстоянии они действуют, и, хоть и хотела, ужасно боялась узнавать.

Ночами девушка практически не спала, ворочаясь на неудобной кровати, вспоминая, как схватил её разъяренный хозяин фермы, с тревогой думая, почему её до сих пор никто не нашёл. Он ведь знал, где она живёт, но не искал, не стремился сдать полиции или каким-нибудь охотникам на ведьм. Наверное, боялся, а может, чего-то ждал…

Темнота тихонько подкрадывалась к ней, черным покрывалом опутывала её дрожащее тело — и мысли становились все абсурднее, все беспорядочней, но не приходила заветная сонливость.

Девушка представляла, как вскоре совсем обеднеет её семья. Как отец, сражённый мысленным голосом Роуз, схватится за нож, вонзит его в своё горло, зайдётся хриплыми предсмертными стонами. И все это виделось ей пугающе чётко, и все холоднее становились волны внутренней тревоги.

***

Очередное утро выдалось необычайно ясным по сравнению с тем, что представало глазам жителей в последние дни.

Солнечные лучи пропороли массивные брюхи туч и теперь пронизывали холодные стекла, тянулись к мебели.

Взглянув в окно, Эмма невольно улыбнулась. Что-то тёплое внезапно наполнило её грудь, разлившись по венам сладкой патокой, обвив собою мучительную тревогу.

Ей показалось, будто сражается мир, будто борется с неведомой тварью, что несёт в него разрушенные и боль. Может, скоро все пройдёт, все забудется, успокоится. И лишится она тех способностей, наверное, подаренных ей загадочной организацией.

— Мы справимся, — прошептала Эмма, глядя на голубеющие полосы, обрамлявшие мрачные тучи.

Скрипнула входная дверь, Томас отправился на работу, а Эмма, улыбаясь, стараясь не думать о мрачном, решила, собрав скудные продовольственные запасы, испечь пирог. Девушка не слишком любила готовить, но ей жутко хотелось отвлечься от тяжёлых мыслей и немного порадовать отца.

В ближайшее время Колдвелл, не желавшая сидеть целями днями дома, планировала устроиться на работу. Ей было все равно, куда. Но она не собиралась сдаваться. Она планировала жить дальше, развиваться, стремиться к будущему. Она знала, что все ещё может измениться, в корне измениться. Ничего не кончено.

Целый день она провела за приготовлением пищи и шитьем, к удивлению, наслаждаясь процессом, а вечером осознала, что устала сидеть в неволе. Устала от тесных стен, спертого воздуха, темных комнат, насквозь пропитанных семейной болью.

Девушке захотелось вновь окунуться в недалекое прошлое, в те его чудесные моменты, когда рядом был Мартин. Когда они прогуливалось вдоль озёрного побережья, оживленно разговаривая, делясь мыслями.

Теперь все это казалось Эмме беззаботным. Таким сладостным, словно капельки мёда, пролившиеся на горький стебель. И поистине прекрасным.

Она двинулась в холодный мрак ночи, пронизываемый дрожащим сиянием звёзд.

Озеро мало изменилось: только слой льда, прозрачным куполом нависший над неподвижной водой, стал немного тоньше.

Эмма шумно вдыхала холодный воздух, наслаждаясь уединением, рассматривая сверкающие звезды, прислушиваясь к успокаивающей колыбельной ветра.

Ночь была чудесная, звездная. Такие сладостные моменты особенно любили творцы и романтики, ловившие вдохновение. Муза подкрадывалась, касалась их своими хрупкими незримыми пальцами и нашептывала сладким голосом, что теплом разносился по их воодушевленным существам. Ощущая порывы, они начинали творить, быстро, легко, с удовольствием. И забывали они о настоящей жизни, о суровой реальности, об угрозах, обитающих в бездонном мраке.

Эмма не творила, но камень, что тяготил не душу, казалось, внезапно стал легкой пушинкой. Несмотря на холод, она ощутила тепло, то самое, которое обычно чувствуют вдохновлённые люди.

Ей ужасно захотелось жить, ценя каждое, даже самое мрачное мгновение. И она широко улыбалась, отдаваясь в распростёртые объятия сладостной ночи.

Но вот чьи-то холодные руки обхватили горло Эммы, и знакомый резкий голос, словно глас беспощадной судьбы, произнёс: