Девушка пришла в себя. Её все ещё колотила дрожь, снег, забившийся под одежду, неприятно покалывал кожу, но морально она чувствовала себя лучше. Отсутствовало желание рвануться, побежать, закричать, выпустить чувства из клетки — было только спокойствие, но не апатичное, а приятное, согревающее спокойствие, восстанавливающие равновесие. Хотелось немного отдохнуть, но прежде следовало непременно выяснить, что произошло и, конечно, что стало после этого с Мартином.

Поднявшись, Колдвелл обнаружила неподалёку от себя Джоанну, одаривавшую её многозначительным холодным взглядом. В руках девушка сжимала мобильный телефон, на экране которого было все ещё открыто окно камеры.

А кругом толпились люди, что откликнулись на горький крик Эммы. Тесным кольцом они обступили что-то, лежавшее под раскидистым деревом, привлекавшее внимание. Они переговаривались, обменивались прогнозами и все испуганно, но с нескрываемым интересом поглядывали в середину зловещего круга.

Эмма хотела кинуться в кольцо, попытаться растолкать толпящихся людей, чтобы близко, чётко, определенно увидеть Мартина и выяснить, жив он или нет. Но увидев отъезжающую машину «скорой помощи», остановилась: теперь это было бессмысленно. Скорее всего, люди, не на шутку всполошившиеся, не покидали место происшествие по формальным или личным причинам, связанным с прогнозами и страхами. Они ждали, пока все повторится, пока сила подбросит ещё одного человека, пока закрутится вновь смертоносная воронка.

— Мартин жив? — робко обратилась Эмма к Джоанне, очевидно, успевшей заснять случившееся.

— Я не знаю, — равнодушно откликнулась девушка.

— Но как ты думаешь? — Колдвелл хотела раздобыть хоть горсточку информации о состоянии друга, и ей было все равно, как глупо или навязчиво смотрелась она в глазах собеседницы.

— Мне плевать. Но подбрасывали его зрелищно. — Джоанна ухмыльнулась. — Да ещё и так вовремя. Я только увидела вас, хотела подойти, как вдруг его от земли оторвало.

— Тебе нравится наблюдать за чужими смертями? — Эмму покоробило.

— Мне нравится прибыль, которую они мне приносят.

— Наживаешься на чужом горе?

— Смешно… Почти все успешные люди живут за счёт чужих горестей — а иначе и большинства профессий бы попросту не существовало. А те, кто отказывается это принимать, в основном сидят в глубоких дырах и носят лохмотья.

— А Мартин вроде бы был твоим другом, — недоумевала Эмма, ощущая, как возрастает в ней отвращение к этой странной даме.

— Другом? Ты серьёзно? — Джоанна снова едко усмехнулась. — После того, как он меня спас, общение с ним не давало мне никакой выгоды.

— Он тебя спас, а эти уже немало значит!

— Да, спас, но это в прошлом. Всё, мне некогда, я ухожу: не хочу тратить время на бесполезный трёп и спорить на избитые темы.

Джоанна изящно развернулась и в скором времени скрылась в морозном тумане.

Эмма с горечью и ужасом посмотрела на багровые пятна, расплывавшиеся по снегу, и, тяжело вздохнув, направилась, в сторону дома. Ждать чего-то не было смысла: она даже не знала, в какую больницу увезли Мартина, не представляла, в каком состоянии.

Она очень надеялась, что он жив, что ему самому удалось побороть ту неведомую силу, что травмы его, упавшего с относительно небольшой высоты, не представляют ничего смертельного. Но сомневалась, ужасно сомневалась.

Теперь, когда все было настолько туманно, рассказать подробности мог только дядя Мартина, скорее всего, находившийся в удручённом состоянии, вряд ли желавший беседовать с плохо знакомой ему Эммой Колдвелл…

========== Глава 16 ==========

— Эй, нищая, ты на свиней, что ли, орёшь до хрипа? Если так, то тебя пора увольнять. С животными ласково нужно! — Сын фермера, услышав охрипший голос Эммы, начал громко насмехаться, бросая в её сторону очередные глупые шуточки. Но все эти смешки, напоминающие скорее попытки десятилетнего ребёнка привлечь к себе внимание, совсем не задевали Эмму.

Теперь сердце девушки перегоняла тревога, отчетливая, неприятная, холодная. Эмма хотела узнать, что стало с Мартином, но не могла. Она боялась беспокоить его дядю, не хотела ранить его, затрагивая больную тему, — следовало подождать, может, долго, но подождать, ведь сразу после трагедии с такими вопросами наведываться было нельзя.

Ожидание казалось девушке напряжённым и томительным. Как и после смерти матери, она практически не ела, не спала ночами, не работала с прежней старательностью — только думала, размышляла, глубоко уходя в себя.

Эмма не верила, что Мартин погиб. Горячо желала, чтобы он жил, чтобы так же радовался, чтобы, озарённый душевным сиянием, продолжал дарить окружающим невидимый свет. Не могла даже представить, как лежит он в могиле, безмолвной, глухой, непроницаемой, как утопает в море мрачного и торжественного спокойствия.

Эта картина выглядела гораздо менее реалистичной, чем мертвая Роуз, отдавшаяся пустоте. Ведь женщина хотела этого, ждала, как праздничное событие, отсчитывала дни… А Мартин всегда желал, отчаянно стремился, упорно жаждал жить. И он не мог, точно не мог так быстро, сделав несколько неосторожных движений, сдаться, отдавшись в леденящие объятия смерти.

А сын фермера меж тем упорно насмехался, пытаясь задеть Эммы, жаждя ударить её по больному месту. Но ничего из того, что он делал, не приносило успеха, как бы упорно, как бы усиленно он ни старался.

Наверное, этот недальновидный человек, кичащийся собственным статусом, не знал, что происходило вокруг, что медленно приближало мир к бездне. Он жил своими шутками. Наглыми, глупыми, избитыми.

А ещё часто с гордостью упоминал свою девушку, любившую бриллианты. Он все сравнивал её с Эммой. С настырным упорством утверждал, что Колдвелл такой никогда не стать, что навеки ей быть нищей, никому не нужной, копошащейся в грязном свинарнике. Хотел подразнить — но не выходило.

А вот Эмма начала интересоваться событиями, что происходили вокруг. Теперь она желала все выяснить. Хотела узнать хоть немного подробностей, связанных с теми страшными явлениями, касающихся медленного разрушения мира.

Она помнила про некую организацию, о которой ей однажды говорил Мартин, помнила про Убийцу Звёзд, лишившего жизни его тётю, — помнила все, что сказал ей некогда Сантер, но ей этого было недостаточно.

Её стали мучить странные сомнения, связанные с существованием самой организации. Его никто не доказал, кто-то лишь предположил однажды, а все поверили, стали объявлять о нем миру как о чем-то реальном. А может, это и вовсе была не организация, а нечто нечеловеческое, поистине ужасающее — такие мысли нередко посещали девушку, когда откатывала хладными волнами тревога о Мартине.

По окончании одного из таких дней, когда из-за размышлений работа давалась совсем уж плохо, Эмма отправилась в небольшой магазин, где продавались свежие журналы и газеты.

Здесь девушка, отрезанная от мира, была впервые. Многочисленные полки, уставленные журналами в броских обложках, терпкий запах страниц, невидимыми нитями опутывающий помещение, изящно сплетающийся с прозрачным морозным ароматом, и тихий шорох товаров, рассматриваемых покупателем, — все это сразу же вызвало у Эммы тоску по ушедшим временам. Она два года скучала по этой частичке своей жизни, хотела вернуть, но не горела достаточным желанием это делать. А теперь горела. Теперь она считала необходимым все выяснить, ибо мир на ждал, вращаясь в безумном круговороте, закручивая невинных в кровавую пляску.

— В мире творятся странные вещи. Мне кажется, пора прятаться, — послышался испуганный женский голос за спиной Эммы.

Обернувшись, Колдвелл увидела двух пожилых женщин, с тревогой оглядывавших тесное помещение, похоже, пытавшихся отыскать признаки неведомого зла.

Одна из них, нервно теребя свою полную щеку, упорно утверждала, что нужно срочно прятаться, что пора скрываться, бежать. В её глазах блестящими искрами метался страх, руки дрожали.

Эмма знала, что именно вывело её из равновесия: эта женщина была свидетельницей происшествия с Мартином. Колдвелл помнила, как, очнувшись после тревожного помутнения, она увидела эту жительницу, что с криками о конце света пыталась растолкать толпящийся народ. Теперь женщина стояла в магазине, все так же напуганная, шокированная и абсолютно беззащитная.