По коридору вспыхивали огоньки зажжённых спичек и зажигалок, мерцали экраны мобильников, кто-то нарочито громко щёлкал тумблерами на щитке: безрезультатно.

– Похоже обесточена вся улица, – сказал кто-то, силуэтом шарахаясь у чуть светлеющего проёма окна. – Коммунальщики, суки, опять мудрствуют!

Эти последние слова подействовали для обитателей общежития чудесной успокоительной пилюлей. Беспросветная безысходность и фрустрированный трагизм, в общем, штатной ситуации заставили отгреметь последние недовольные голоса и расползтись немногочисленных жильцов по комнатёнкам – дожидаться уготованной им участи.

Осторожно спустившись ниже на этаж, подсвечивая дорогу светодиодно-телефонной вспышкой, я обнаружил что коридор и кухня отданы на растерзание людей в комбинезонах, которые очевидно служили не следствием, а причиной отключений. Световые блики на их налобных фонарях создавали немного дискотечную атмосферу, её усиливал льющийся из неведомого хрипловатого динамика попсовый мотив. Исполнитель как раз упражнял голос в припеве, натужно надрывался: «Девочка в платьице белом, ты так умело двигаешь телом мне назло, девочка в платьице белом, с ума свела смело! Что ты наделала?!» Рабочие, разматывающие силовой кабель из деревянного барабана, работали с ленцой и так же полегоньку, вяло поругивались матом, обвиняя друг друга в случившейся оказии.

– Баран ты, Владик, запитал фазу на ноль!

– Ильич, тут схема необычная! Народ электричество тырит, а я виноват.

– Влад здесь при чём? Олегу надо говорить, пусть берёт «кошки» и лезет на столб.

– Нашли крайнего, да? Я что подвязался, за другими косяки подбирать?

– Олежа, электромонтажник-высотник у нас ты, а на столб лезть по любому! Ильич, ну скажи!

– Да пошли вы… оба!

Для умиротворения и уединённости здесь было слишком людно. Не думая, решил отступать. В виду отсутствия электричества слово «сбежать» не подходило. Преждевременные радости относительно работающего лифта выветрились быстро, как плохо укупоренный фейковый парфюм. Пришлось, с частыми остановками, медленно спускаться обратно вниз по тёмным лестничным пролётам. Когда я наконец вырвался из мерклых объятий коммунального склочника, привыкшим к темноте глазам предстало зрелище одновременно отвратительной унылости и грандиозной фееричности.

В этих краях густо-синий вечер падает на город быстро. Раскрыв двухстворчатый зев, он вгрызается в землю, заставляя испуганно вспыхивать ртутным мертвенным светом уличные фонари. Но когда фонари в силу техногенных факторов или чьей-то глупости умолкают, дремучей мглою начинают дирижировать рассыпанные по небу звёздные скопления. Они накручивают яркость до предела, умело пользуясь моментом, чтобы явить себя во всей красе. Несмотря на чахлость и внутренние страдания, я загляделся на мерцающий вечерний небосвод. Момент был прекрасен, но стремителен. По богато устланной ухабами дороге прогрохотала машина. Лучи от фар нервно прыгали, походя на стрелки неисправного прибора. Автомобиль вильнул, разворачиваясь на пятачке перед бетонным козырьком общежития, где гудела компания, подсвеченная оранжевыми огоньками сигарет. Один огонёк прочертил дугу мимо урны, и к машине поплыл тёмный силуэт. Контуры сложились пополам и безмолвно поглотились салоном. Авто, противно стрельнув в меня слепящим светом фар, резко рвануло с места, осыпая градом камушков ступеньки. Покинутая компания, словно потеряв какую-то важную скрепу, мгновенно развалилась, рассыпалась на одиночек, разбредшихся по сторонам, и я, переминаясь ноги на ноги, остался наедине со звёздами. Но красота звёзд больше не пленила – я начал замерзать. Заткнул руки в карманы и нащупал хрусткие купюры. Пользоваться советами Синоптика я не стал – холодное пиво только бы усугубило состояние, а высматривать любителей шахмат в стылом парке было бы ещё большим безумием. Я решил просто подыскать дорогое кафе с хорошим обслуживанием и отсидеться за чашкой горячего шоколада.

На свете есть много городов, расхолаживающих пыл туриста. Славному городу Красносудженску на роду не было написано стать меккой для туристов, таковым он не задумывался. Красносудженск – это моногород и суровое наследие социализма. Раньше он был очень популярным, но его популярность пошла на спад. Сегодня он входит в топ-20 худших городов Сибири и Дальнего Востока по версии журнала «Социсследования». Да, есть такой журнал, и они проводят подобные опросы: сам читал.

Нет, пройдя под горку насквозь утонувшую в грязи и темноте улицу Авиаторов, свернув к набережной Гурьянова, где декоративные корабельные фонари бросали тени на высаженные вдоль парапета липы, я не встретил стайку гопотени в «олимпийках» с пивными баклагами наперевес, ареалом обитания которых была и остаётся любая российская глубинка. Не попалась на глаза сшибалы, побирушки и бомжи, столь сильно докучавшие в Чабакуре. Быдло и нищеброды, если гнездовались в здешней округе, то, очевидно, перевелись в места более житные и хлебные. Вместе с маргиналами выпали все остальные слои общества. Я увидел пустынную набережную с рядом работающих, но пустых кафешек. За окнами захудалых второсортных общепитов дожидались посетителей клеёнчатые столы, скучающие официанты ожесточённо курили в дверях, размалывая жёсткие на морозе слова в мобильники – единственное средство от скуки. За двадцать минут прогулки мне на встречу попалось всего трое или четверо прохожих, спешащих куда-то по своим делам.

Говорят, у города были проблемы с экологией, но после того, как на консервацию поставили восемь из девяти работающих шахт, это благоприятно отразилось на качестве воды и воздуха, в чём я и сам мог убедиться. Ровно по той же причине на лицо были все признаки экономического краха. Красносудженск стоило бы включить в топ российских городов, из которых лучше уехать немедленно, потому что, судя по всему, местное население так и поступало. В таких городах хорошее обслуживание и вкусный горячий шоколад ещё поискать надо и неизвестно – найдёшь ли. И я не стал пытать удачу, пробуя ближайшее ко мне кафе с креативно-отпугивающим названием «Блин Ламбада», а интуитивно свернул на огонёк костра – к узкой полосе гравельной отмели, незакованной в бетонную кирасу набережной.

Я присутствовал при моменте, когда тлеющую загаину пытались превратить в лагерный костёр, задабривая дух огня расщепленной доской, щедро политой – судя по запаху – керосином. Источником топлива служил импровизированный топчан, сколоченный из деревянных паллет, покрытых драным тюфяком. Чумазый подросток лет пятнадцати – один из шумной компании его сверстников, словно галчат, облепивших самоделковые шконцы – лихо орудовал монтировкой, используя двуязычковый загиб в ипостаси гвоздодёра. Вывернутый из поддона тем же инструментом, пиломатериал раскалывался вдоль волокон и обливался пахучим нефтепродуктом из стеклянной литровки с узким горлом. Огненный якши охотно принимал королевское подношение, набухая исполинским жаром, и я невольно вспомнил свой недавний сон.

Воздух был полон горьковатой дымки. Пёстрые шлейфы листьев, взмыленные вихрями ветров, вспыхивали, словно призраки, острыми углами, ссыпаясь куда-то в сторону подёрнутой рябью реки. Костровой орудовал монтировкой так лихо, что над его заголённой спиной с ниткой иззубренных позвонков, поднимался пар в блёстках крупных бусин пота. Порядком закоченевший, я вздрогнул от вида разгорячённого работой мальчишки. Его кодекс одежды – обнажённый торс и алладины насыщенного фиолетового цвета с закатанными до колен штанинами – перенимал ещё один тинейджер. Он спасался от нулевой температуры жонглированием гигантским «кубиком» – диковинной геометрической конструкцией правильного куба с натянутыми как струнки диагоналями рёбер жёсткости. Не скажу, что подобный трюк давался легко жонглёру: фигура вбирала в себя объём примерно кубического метра, и при всей своей громоздкости, являла далеко не идеальный объект манипуляции. Должно быть, в этом и состояла мулька номера: доказать обратное. На грязном измызганном лице подростка читалось усердное старание, вкованное напряжением от выполняемых движений. Некая надсада, почти граничащая с драматичной остротой, трепетала и пульсировала в его остеклевших, озолочённых блеском костра глазах.