– Отныне он твой! Журнал учёта посещаемости. Внутри найдёшь много чего полезного. К примеру, график дежурств или дембельскую сказку на ночь. – Глаза коменданта умаслились и подобрели. – Правда, сказка тебе, скорее всего, не пригодится, а вот графиком дежурств, будь добр, не пренебрегай.

Вспыхнул свет. Мой сопроводитель по-хозяйски осмотрелся, повёл носом и изрёк:

– Воняет, как в библиотеке.

Я осмотрелся. Музей занимал единственную комнату флигеля и напоминал флотскую казарму – приземистую, унылую, построенную по шаблону, но без кроватей, зато с огромным, во всю стену изображением военной судоверфи и корабля-эсминца. Морская атрибутика в виде кораллов, ракушек и раковин на полках внутри стеклянных подсвеченных колонн усиливала моряцкий стиль и ещё больше вводила в заблуждение.

– Странно! – сказал я, размышляя, какое отношение флотилия имеет к горноспасателям и рудникам.

– Ничего странного! – сказал Семён Созонович и запустил руку под лацкан шерстяного пиджака. Вытащил на свет «мерзавчик» – маленькую, около половины стакана, бутылочку. Прильнул к горлышку, запрокинул голову и дробно забулькал.

Я отвернулся, смущённый несдержанностью старика.

– Ничего странного! – повторил Семён Созонович, шумно выдохнул и занюхал лацканом. Он бесцеремонно оставил пустую улику на кафедре, пижонски заложил руки в карманы брюк и дошёл до торцевой стены флигеля, где висел постер. – Этот спонтанный стрит-арт я самолично спёр с витрины военторга. Здесь польза от этой картины очень большая.

– Это какая?

– А вот такая!

Комендант отдёрнул отворот, демонстрируя огромное в половину стены непечатное слово из трёх букв, намалёванное красной краской. Чтобы развеять все сомнения, неизвестный художник подкрепил значение слова его графическим изображением.

– Пацан, хватит меня взглядом сверлить! – огрызнулся комендант и снова замаскировал непристойность растянутым во всю стену постером. – Не вздумай об этом сказать Искандеру.

– А кто так… пошутил?

– Да есть у нас один шутник! – он махнул рукой.

– А закрашивать не пробовали?

– Надобно, чтобы повисело ещё недельки три, – серьёзно сказал Семён Созонович. – Опосля закрасим.

Неподконтрольную мне логику Сазана я решил до поры до времени не трогать. Демонстративно потыкал пальцем в ракушки:

– А эти дары моря – зачем?

– Это не дары моря, а археологическая находка – типичные представители ископаемой фауны, – захмелевшему Семёну Созоновичу с трудом дались последние слова, поэтому он решил не экспериментировать с голосовым аппаратом и перефразировал проще: – Ракушкам этим хренова туча лет.

– Раковины аммонитов, – догадался я. – В моём Чабакуре тоже много чего осталось из мезозойской эры.

Законсервированный музейный памятник поражал контрастом хозяйственного упадка и незаурядностью экспозиций. Если не считать безумной настенной живописи анонима, в остальном место подпадало под описание мемориального казённого музея. Кроме окаменелостей мелового периода внутри стеклянных колонн присутствовала уже упомянутая фольклористика в сотне опалённых машинописных листов, аккуратно вложенных в прозрачные пакеты-«файлы». Установленные в шахматном порядке, пространство комнаты занимали стенды, похожие на бликфанг-конструкции, вроде тех, что стоят на входе в торговые и развлекательные центры. Я расплющил нос о холодное стекло, и залюбовался, совершенно забыв о собеседнике.

Внутри боксов-аквариумов теснились огромные поясные портреты и фотографии ветеранов артели. На плечиках с кованым крючком болтался суконный полувоенный китель первого командира. Рядом бесформенно обмяк выцветший стяг отряда. Покоились под стёклами кубки, грамоты, медали, кусок магнитного железняка, спасательный костюм, похожий на костюм водолаза времён Жюля Верна, россыпь тряпичных респираторов мышино-серого от пыли цвета, таксофон с латунным шильдиком TESLA, складные носилки, фрагмент трансформаторной обмотки, червячные шестерни и совсем непонятные предметы, о назначении которых можно было только гадать. У каждой вещи обязательно присутствовала сопроводительная бирка, где мелкими машинописными буквами шли пояснения, приводились краткие характеристики в виде столбца цифр. Рядом с увесистым телефонным аппаратом я прочитал такой текст: «Аппарат приёмо-передающий проводной фирмы TESLA для аварийной связи. Обеспечивал двухстороннюю телефонную и телефонно-кодовую связь на дальность до 9 км, питался от сухих батарей, имел усиленную базу и высшую категорию взрывозащиты. Пришёл на замену устройству телефонной связи «Шахтофон-1». Модернизация на Судженских рудниках произведена в 1986 году. Эксплуатировался до 2001 г.» Или, например, вот: «Горный домкрат ДКГ-1ПУ. Универсальный с пружинным возвратом штока. Поршень домкрата перемещался за счет усилия, которое возникало благодаря гидравлической жидкости, находящейся под высоким давлением в полости под поршнем. ДКГ-1ПУ входил в моторизованный спаснабор. За всё время эксплуатации на Судженских рудниках с 1968 по 2001 гг. эффективно применялся в пяти спасательных операциях. Помог уберечь жизнь 85 горнякам».

– Что скажешь? Нра… нравится? – Осоловевшие глаза коменданта озоровато гуляли по сторонам, не в силах сфокусироваться на моём силуэте. На кафедре незаметно появился второй пустой «мерзавчик».

Я отлип от ртутного мертвенного света бокса и отёр лицо ладонью, словно хотел убрать с него гримасу изумления.

– Столько всякой всячины! Не музей, а компот с сухофруктами.

– Будет удивляться! Самый… компот впереди! – Тонкие губы старика вздрогнули, вроде от смеха. – Это были твои владения. Идём, теперь, покажу свои.

– А далеко?

– Пришпоривать коня не надо! Отседа моё королевство в окошко видно. Вон! Только сразу предупреждаю, – морщины на впалых щеках старика сделались глубже, стали будто вырезанными ножом, – с меня пример брать не надо. В моём королевстве ходят все трезвые, как стёклышки. Доходчиво формулирую? В общежитии сухой закон. Точнее, два сухих закона.

– Это как?

– А вот так! – Семён Созонович хитрецки подмигнул, качнувшись на полусогнутых коленях, боднул перед собой воздух и зачем-то погрозил мне крючковатым пальцем в сливовых пятнах мозолей. – Второй сухой закон – не ссать на головы соседям снизу. Не ссать и не срать! Трубы не выдерживают.

– Понятно, – сказал я, всё больше утверждаясь в мысли, что старик не подведёт: всё самое вкусное меня ещё только ждало.

Поначалу я почти ежедневно отправлялся подышать терпким, напитанным хвойной смолой воздухом. Его тянущий привкус, как от вяжущей во рту хурмы, щекотал язык и гортань, покрывая слизистую тонким налётом. Сибирский воздух не похож на московский – под настроение можно прошагать и час, и два – дышишь жадно, но не из-за одышки, а от обилия в нём кислорода и эфирных масел. Не воздух, а энергетический коктейль! Только прошагав с десяток километров и подобравшись вплотную к магистральным штольням, очерченных периметром колючей проволоки, я начинал тереть кадык и тихонько пробовал голос. От переизбытка кислорода он часто становился тонким и скрипучим, как чернильное перо. Обкатывая на языке кисло-сладкий вяжущий шарик слюны, я чувствовал, как сокращается и растягивается дыхательная диафрагма, как вялая истома накатывает простейшими рефлексами мышечного тонуса. Подспудно разлаживались какие-то внутренние механизмы и открывалось второе дыхание, столь необходимое на обратную дорогу.

В один из таких вечерних променадов на моих глазах сотворилось топическо-сентябрьское чудо – выпал первый снег. Словно ставленник надвигающихся заморозков, падающий снег не таял. Он обильно усыпал пригорки, замарывая свежей побелкой бархатную черноту голой красносудженской земли.