Цвета блекли, текли и растворялись в потоках серости. Свет померк, больше ненужный там, где не было ни проходов, ни дверей, ни стен. Том не хотел с ним расставаться, как с последним оставшимся другом. Но рано или поздно все друзья уходят.
Серая хмарь скрыла тело Риддла, оставив душу одну, связанную с материальным миром тонкой серебристой нитью. Астральная проекция – слово, подходящее для учебников, но испуганному загнанному в угол сознанию, оно не давало ни крыльев, ни когтей. И Том сказал себе, что он сова. Он на охоте и с ночью у него старый договор. Нерушимый. Он несся вперед, сквозь холод застывших воспоминаний, сквозь старую боль, колючую как песок, сквозь страдания, оставленные мертвецами и сквозь их слабое едва заметное счастье. Он продирался сквозь чердак времени, загроможденный и заброшенный. Избегал водоворотов из кошмаров, вихрей, поднятых несбывшимися мечтами, и влажных топких болот свежей смерти.
Отсюда живые существа воспринимались, как яркие искры, звезды. Том искал их в каждой тени, за каждым воспоминанием, в каждом пятне чернильной тьмы. Серебристая нить становилась все тоньше и тоньше, но пока он еще чувствовал, как где-то на другом конце едва слышно бьется его сердце. Маленькая искорка вспыхнула, поманив к себе колдуна. Том испугался – слишком далеко, не дотянется. Однако выбора не было, оставалось только рискнуть.
Падение и вот вокруг жар и свет и шум, будто Риддл попал в гущу битвы. Под лихорадочную дробь сердца, кровь неслась по венам, рот жадно захватывал в плен воздух, а ненасытные легкие требовали еще и еще. Страх бежал вдоль позвоночника подстегнуть лентяев: работай, работай, дай больше сил рукам. Им ведь нужно поймать врага, сдавать его, убить его. Тело шаталось. Голова крутилась из стороны в сторону, глаза искали врага? Где он? Где?
«Внутри», - Том зло радовался, умудрившись всплыть в потоке ощущений и мыслей. Он все еще был совой с огромными когтями. Темные тени наползали на чужое сознание, вытягивались. Оно дрожало, но сопротивлялось, билось, теснило его. Тело упало на пол, ступни стучали об пол, руки беспорядочно дергались вверх вниз, как у безумца, вообразившего себя птицей. Взмахи становились чаще, сильнее, прекрасная иллюзия полета обернулась падением в пустоту. В пыли на полу проступали контуры крыльев, не ангельских, а уродливых демонических.
Хозяин боролся из последних сил, когти чужака смыкались, срастались, превращались в клетку. Инстинктивно он отдал единственный верный приказ телу – перекинуться. Том в ярости заглушил команду. Никогда! Злость обернулась острыми серебряными лезвиями. Они резали, кололи, без разбора отсекали любую нить, любую связь, что еще оставалась у хозяина с его телом. Из носа потекла кровь, глаза расширились, наливаясь красным, там тоже лопались сосуды, ноги и руки дрожали, между ног расплывалось темное пятно мочи. Горло выплевывало всхлипы, как испорченный фонтанчик плюется водой: беспорядочно, через рваные промежутки.
Том продолжал гнуть чужое сознание под себя, смыкая прутья, опутывая прочной паутиной колючей проволоки. Они уже стояли на той черте, за которой любое действие в битве разумов, могло причинить необратимый вред телу. Но Риддл не мог остановиться, он скорее превратил бы чужие мозги в кашу, чем позволил бы выкинуть себя обратно в небытие.
Враг дрогнул и наконец сломался, тело расслабилось, испытав что-то опасно близкое к смерти, и затихло. Пауза между криками «Король умер!» и «Да, здравствует король!» затягивалась. Чужак не спешил брать власть. Он надеялся, что победа придаст ему сил, но она не задержалась, подарила миг краткого торжества и растаяла, оставив его один на один с неподъемной, неповоротливой ношей. Риддлу ничего не оставалось, как прислушаться к своей злобе и та прошипела “Поднимайся!”
На ногах он держался неуверенно, его качало из стороны в сторону. Пятно на штанах воняло, мокрая ткань липла к коже, что тоже не помогало держать хвост пистолетом. “Если не можешь шагать - ковыляй” - пробормотал Том себе под нос. Он скривился, и кожа на лице натянулась. Живая маска. Следующий шаг едва не закончился падением. Другой человек на его месте вспомнил бы, как впервые сел на велосипед или встал на коньки, но Риддл все свободное время посвящал изучению магии и на глупости не отвлекался. Он сосредоточился и на всякий случай плотнее сдвинул прутья клетки, крепче запирая сознание оборотня. Колдуну повезло, ему попался молодой, неопытный волчонок, который еще не вошел в силу, зато привык подчиняться. Риддл мог бы узнать его имя, проследить его короткий жизненный путь, вытащить на свет причину, заставившую его задержаться в Шмарксшеде, но зачем… Чем меньше знаешь о противнике, тем легче причиняешь ему боль.
Походка выравнивалась, шаги становились увереннее, четче, именно так и положено было двигаться молодому «волку». Добравшись до конца коридора, Риддл рискнул перейти на бег, нырнул под широкую арку, пересек галерею, чуть помедлил перед лестницей, а потом понесся вверх, перепрыгивая через две ступеньки. Тело слушалось, как родное, и даже лучше. Оно давало больше скорости, его ощущения поражали своей четкостью, а реакция - быстротой. Неощутимая нить тянула вперед. Из памяти волчонка Том выдергивал сведения о Шмарксшеде. Запутанные коридоры, пестрели тайными метками, и ориентироваться по ним было проще, чем по дорожным указателям.
Да, он двигался быстро, но не настолько, чтобы страх, наконец, закрыл жадный рот и перестал грызть нутро. Риддл промчался сквозь столбы света, падавшие из окон под потолком. Шаги звонко шлепали по камню, звук эхом бился о каменные своды. Он мог привлечь нежелательное внимание, но Тому было все равно. Встань на его пути сам Мерлин, Риддл бы и на него бросился, готовый разодрать голыми руками. Сознание волчонка съежилось, стараясь увеличить дистанцию между собой и чужой яростью. Клетка, что была плодом чужой фантазии, ментальным оружием в битвах разумов, крепла, питаясь страхом пленника. Том торжествующе оскалился и рванулся к последней лестнице, что упиралась в тяжелый деревянный люк.
В нос ударила вонь. Сначала Риддл не узнал собственный запах, но чему еще здесь было смердеть? Впрочем, стыд улетучился, не успев окрасить румянцем щеки. Беспокойство по поводу внешнего вида могло подождать, огненная кара Визенгамота – нет. Сильные пальцы вцепились в узлы и принялись их рвать. Кожу тут же закололо, но чары плелись для того, чтобы удерживать того, кто привязан к столбу. Для всех остальных они были такой же помехой, как шум кошачьих шагов или волосы из женской бороды. В тот момент, когда магическая цепь распалась, тело колдуна безвольно завалилось на бок. Том представил, что сейчас ему снова придется разминать затекшие мышцы, и вздрогнул. Тело оборотня покорное и уже обжитое представлялось ему теплым гостеприимным пабом, из которого так не хотелось возвращаться обратно в холодный заброшенный дом.
Она почувствовала его и позвала. Том не мог не откликнуться на ее зов. Колдун закрыл глаза то, что он творил в голове вервольфа, нельзя было назвать магией в чистом виде. Его сила не шла дальше стенок черепа, она не крушила камень и не ломала дерево, подобно магической цепи она имела власть только над одним пленником, но эта власть была абсолютной. Перед тем как втянуть свои когти и убраться из чужой головы, Риддл сплел новую клетку. Все что он вытащил из чужого сознания и из собственных кошмаров пошло в дело: детские страхи и древние ужасы, кошмары, обещания, унижения, наивные мечты, тайные желания. Зачем кормить свою власть только дровами, да углем, когда можно добыть ей керосина и порошка из драконьей крови и джина, глотнуть на дорожку. Волчонок продержался недолго и признал нового хозяина. Может Тому и не стоило устраивать целый спектакль ради того, кто сам готов был сдаться? Может хватило бы пары угроз да расплывчатых обещаний? Но если речь идет о вервольфе, лучше перестараться, чем потом валяться с разорванным горлом.
Секунду повисев воздухе, Риддл осторожно проскользнул в свое тело. Так человек, заплутавший на дорогах потустороннего мира, переступает порог дома в страхе и сомнениях, узнает ли его родная мать. Конечно, она узнала и приняла обратно.
