Председатель был лысоват, полноват, на носу его красовались очки в дешевой пластиковой оправе… В общем, ему не хватало только химического карандаша, чтобы его слюнявить, так что приходилось грызть колпачок одноразовой шариковой ручки. На столе лежали какие-то амбарные книги и китайский калькулятор с большими кнопками.

– Вы кто такие, граждане? – сурово спросил он. – Видите, я занят!

– Онлайн-газета «Анютины глазки»! – выпалила Анюта. – Я Анна Трубная, и…

– Онлайн какой-то… – буркнул Председатель. – Это всякие сайты-хренайты? Не, этого мы не знаем. И вас, гражданочка, не знаем тоже. Идите отсюда подобру-поздорову.

– Я журналистка! – возмутилась Аня. – И имею право на получение информации!

– Хренации, – отмахнулся мужик, – право-лево… А ты кто таков будешь?

– Антон Эшерский, «Радио Морзе», – представился я.

– Серьезно? – просиял председатель. – Тот самый пиздобол с радио? Чо ж сразу не сказал-та? Слушаем тебя, а как же! У жены на кухне постоянно ваше радио-хренадио!

Вот она, слава мирская.

– Так бы и сказали, что с радио, мы ж со всей душой! – распинался он. – У нас секретов нету. Слушай, а пошли ко мне, а? Тут два дома пройти. Там и поболтаем, и пообедаем заодно!

– Да неловко как-то… – начал отговариваться я.

– Хреновко! – председатель уже напяливал картуз. – Меня жена из дому выгонит, если узнает, что тот самый пиздобол с радио был, а я его не привел.

Председательский дом оказался солидным, бревенчатым, крытым красной металлочерепицей, с резными наличниками вокруг вызывающе белых на этом фоне пластиковых окон. На окне сидел серый кот, под окном бродили пестрые куры, на привязи пасся телок, в сарае, наверняка, откармливали порося. Крепкое хозяйство, и жена соответствующая – с могучей задницей, уравновешивающей при ходьбе монументальную грудь. Женщина-ледокол, неожиданно мило смутившаяся, узнав, что я «тот самый, с радио».

– Да что же ты, дурень, не предупредил-то! – стыдила она мужа, мечась по кухне. – У нас и на стол поставить нечего!

При этом стол стремительно заполнялся какими-то мисками, плошками, кастрюльками и тарелками со снедью. В центр его была торжественно водружена чугунная сковорода жареной картошки, такая здоровенная, что я ожидал выхода к обеду каких-нибудь семи богатырей, но вышел только кот, да и тот, похоже, сытый.

Никаких отговорок типа «да мы не голодные» она принципиально не слышала, наваливая нам в тарелки от всей широты души, и подкладывая добавку, как только мы отвлекались на разговор. Вздохнув, выставила на стол графинчик, многозначительно посмотрев при этом на мужа. Я отговорился тем, что за рулем, а Анюта – тем, что вообще не пьет, но повеселевший председатель успел набулькать себе полстакана, прежде чем графинчик был незаметно убран.

– Да что там! – весело рассказывал нам этот руководитель сельской администрации. – Колхоз – он колхоз и есть! Фермеры-хренмеры – это все вытребеньки. Земля – она коллехтив любит! Ежели у тебя сто гехтар картохи – хоть ты какой хренмер будь, а сам ее не уберешь…

– И как вам теперь живется? – спросила его Анюта.

– Да лучше всех, спасибо Губернатору, – покосился на нее хитрым глазом председатель, – так ему и передай – оченно мы ему благодарны.

– Губернатору? – насторожилась Аня. – А что Губернатор?

– Губернатор – наше всё! – торжественно ответил тот. Разве что по стойке смирно не встал. – Природе-то оно поровну – тринадцатое-хренацатое, июля-хренюля. Ты картохи насадил – она и прет. Ты ее собрал, опять насадил – она обратное дело прет. Помидора, опять же – хоть кажный день ее сгребай. То было как – осень-хреносень, зима – хрен ма, весна – хрен с на, а теперь оно совсем наоборот выходит! Понимать же надо! Закрома-то не резиновые! А в городе – маркет-хренаркет, у него турецкая помидора лежит. Вкусу в ней никакого, но гладкая и кажин день сама заново на полку ложится. Респавнится, как младший мой говорит. Не хотят они нашу помидору брать, а у нас солярка-хренярка, трахтор голландский, кажный ремешок к нему столько стоит, что хоть вешайся на нем.

– А Губернатор? – подсказала ему Аня.

– А Губернатор, дай бох ему здоровья, гайки-то им поприкрутил! Хрена, вам, говорит, барыги-хреныги, поддержите отечественного производителя!

Председатель еще долго распинался насчет экономики сельского хозяйства. Он, невесть с чего, решил, что Аня работает на Губернатора, и вовсю выражал верноподданнические чувства, но ее интересовало другое.

– Говорят, люди у вас пропадают? – поинтересовалась она как бы между прочим.

– Кто говорит? – моментально напрягся председатель.

– Народ! – веско сказала Аня.

– Народ, хрен ему в рот… – неожиданно зло ответил он. – Народ вам наговорит… От Маринки муж сбежал – сразу: ох, люди пропадают! А не надо было его сковородкой по голове лупить, от такого кто хошь пропадет! Молодежь в город катается, приключений искать – опять же: ой, кровиночка запропала! Забухала твоя кровиночка! В общаги по девкам в окно лазит! Так и скажите Губернатору – никто у нас не пропадает! Наветы это все!

– А пуклы? – Анюта нацелилась на него диктофоном, – про них что народ говорит?

Председателева жена ойкнула и в испуге прикрыла рот ладонью.

– Хренуклы! Мы тут хренундой не занимаемся! Пашешь, сеешь, не бухаешь? – Да будь ты хоть луноход на батарейках, похрен нам!

– А как же…

– Пора уже возвращаться вам, вечереет, – резко свернул разговор Председатель. – Не надо тут вечером шляться, это вам не город… Приятно было познакомиться, счастливого пути!

Он буквально выставил нас на улицу, и мы побрели к оставленной у правления машине.

– Можно я тебя буду теперь называть «пиздобол с радио»? – ехидно осведомилась Анюта.

– Что, завидно?

– Ой, подумаешь, – отмахнулась она. – Это было забавно. Но мне не хватает фактуры…

Она сделала несколько снимков поселковой улицы телефоном.

– Так, – заявила Анюта решительно, когда мы дошли до машины, – уезжать рано. Мне нужна молодежь, причем в естественной среде обитания. Есть же здесь какой-нибудь клуб?

Я попытался объяснить Анюте разницу между тем, что подразумевает под словом «клуб» она, и что – сельские жители, но не преуспел.

– Наплевать, мне нужна информация.

– Анюта, – замялся я, – в силу древних и освященных веками традиций, визит городских в сельский клуб является приглашением к межкультурному диалогу в формате, к которому мы можем быть не готовы.

– Антон, твои опасения представляются мне чрезмерными, – ответила Аня мне в тон, – времена социального антагонизма между городом и деревней прошли.

Мне бы ее уверенность. На мой взгляд, что сам клуб – небольшой домик с облезлыми псевдоколоннами, что контингент – чередующий папиросы с семечками, были вполне посконными. Но Анюта бестрепетно прошла внутрь, и мне ничего не оставалось, как последовать за ней.

Сказать, что на нас смотрели, – это сильно преуменьшить. На нас откровенно и настойчиво пялились. Анюта очень красивая, и на нее пялятся везде, но тут воздух просто дымился от взглядов. Ну, или кто-то, несмотря на запрещающие таблички, курил втихаря. Музыка была не совсем кошмар – просто очень громкая и с паршивым качеством. А так – обычная попса. На большом телевизоре крутился клип к совершенно другой песне, большие колонки похрипывали на басах. Сельские жители возраста от пятнадцати до тридцати перетаптывались в чем-то вроде танца, двигаясь неизящно, но удивительно синхронно, как детали одного механизма. Движения их были совершенно одинаковы, что создавало немного зловещее впечатление.

А вы знаете, дорогие радиослушатели, что танец – это сублимация и имитация совсем другой физической активности? Сначала люди, громко ухая, прыгали с кремневыми копьями, изображая, что охотятся на мамонта. Вскоре мамонты, не выдержав идиотизма этого зрелища, вымерли. Теперь люди принимают причудливые позы под музыку, изображая секс. Опасаюсь за секс. Но здесь, вдали от модных веяний, танцевали как перед набегом на соседнее племя. Со сжатыми кулаками, топая и хэкая.