Газета отложена в сторону, а сам мужчина смотрит поверх корзиночки с печеньем куда-то вперед.

- Так как прошел твой день? – спрашивает Новак, ставя перед Дином чашку с горячим чаем.

Он смотрит на колени мужчины, горько сглатывая. Когда же это стало запретным плодом?

Дин незаметно для Каса сжимает ручку чашки пальцами, до бледных костяшек. Он хочет сказать, что его все достало, что его терпение начинает кончаться, что он готов взорваться на работе, но вместо этого произносит лишь ненавистную ложь, дежурно улыбаясь:

- Все хорошо, опять с бумагами разбирался.

Он не может сказать Касу, что устал, не может признаться в собственной слабости, в том, что не в силах больше быть в образе «простого человека». Но он старается… Он сдерживает себя, что бы не завалить Каса на стол, как раньше… Он сдерживает себя, что бы не включить классический панк, как раньше… Он сдерживает себя, что бы не надеть когда-то любимую косуху, не начистить до блеска гриндера и сорваться ночью на какой-нибудь фестиваль, разбудив Каса, быстро собрав его вещи, и усадив позади себя на байк, как раньше…

Вместо того, чтобы встать из-за стола, оставив грязную посуду на нем; вместо какой-то современной песни; вместо классических костюмов, лакированных оксфордов, и раннего подъема ради работы, на которую он поедет на своей светло-серой Ауди, оставив Кастиэля дома.

Он сдерживает себя, чтобы не схватить Кастиэля за руку, шепча жаркие признания в любви тому в лицо, и не завалиться с ним на диван ради просмотра какого-то фильма, как раньше…

- Спасибо, было вкусно, милый, – он целует мужчину в подставленную щеку, грустно улыбаясь тому, как Кас подстроился под его изменения. – Я пойду наверх, поработаю.

И он уходит, не оглядываясь, все так же держа руки в карманах, оставляя Каса одного.

Новак сглатывает, провожая любимого взглядом.

Он убирает со стола посуду и ставит её в раковину, включая воду.

- У меня на самом деле все хорошо, Дин, я рад, что ты спросил… – начал мужчина, горько улыбаясь.

Губка плавно скользила по тарелкам, а теплая вода мощной струёй смывала жир вместе со средством. Движения Каса были неторопливыми, будто он не хотел отсюда уходить, покидать свой маленький, вымышленный мир.

- Работу Мартина отправляют на городскую выставку. Ту самую, над которой он трудился несколько месяцев. Ты не помнишь Мартина, он приходил к нам домой, я помогал ему, вне уроков… Ты не обращал на него внимания, тут же поднимаясь наверх…

Новак остановился, и закусил губу, сдерживая подступающие слезы. Грудь сдавливало от боли и отчаяния, но он продолжил, тихо произнося каждое слово дрожащим голосом.

- Меня позвали преподавать живопись в университете… Я согласился. Уже два месяца, как совмещаю работу там и работу в школе… Работу Мартина назвали самой лучшей, а еще отметили мои эскизы. На которых изображен ты, но ты не знаешь об этом...

Горький вздох вырывается из груди мужчины. Он закрывает кран, вытирая руки полотенцем.

- Так что меня и Мартина отправляют в другой штат, на новую выставку… У меня все хорошо, Дин…

Кастиэль грустно улыбнулся, ставя вымытую посуду в сушилку.

Подойдя к окну, он отодвинул шторку, и взглянул на темнеющее небо.

- А как у тебя на самом деле дела, Дин?

====== 11 ======

Он гнал машину по прямой трассе, вдавливая педаль, краем глаза замечая бешеную скоростную стрелку.

Ночь плотным сгустком опустилась на городишко, и только несколько неярких звездочек светило на небосводе. Они казались такими робкими, такими неприступными сейчас для человека, а сами звезды… Они хотели быть ближе к земле, хотели касаться тела мужчины, успокаивающе скользя по его коже.

- В античное время воплощением прекрасного был небосвод, – Кастиэль медленно подошел к учительскому столу и присел на его край. – Люди в этом видели вечность, бесконечность. Некую постоянность, которой им не хватало в жизни.

Парень робко улыбнулся, оглядывая кабинет, сталкиваясь со взглядом зеленых глаз. Их обладатель смотрел пристально на Новака, но со дна глаз уже начали подниматься озорные чертята, готовясь к своему сумасшедшему танцу. Он выделялся. Он был похож на яркое пятно в этой серой массе. Кас еле сдержал улыбку, глядя на парня в косухе, с короткими рыжими иглами и подведенными глазами.

- В средние века же, прекрасным считалось постижение истины. А что тогда являлось этим? – спросил Кас у класса, не надеясь на ответ. – Вера. То есть то, что ведет нас к Богу.

Ученики уткнулись в свои тетрадки, записывая информацию.

- Так, есть какие-либо вопросы? – спросил Новак, отстраняясь от стола, делая шаг к классу.

На минуту повисла тишина, но вскоре обладатель тех самых зеленых глаз встал со своего места, опираясь руками о парту.

- У меня, мистер Новак. Вы считаете, что небосвод – воплощение прекрасного?

Кастиэль нахмурился, с непониманием глядя на парня, который был старше учеников лет на восемь.

- Конечно… – ответил он, облизывая губы.

- Тогда почему вы каждую ночь отрицаете тот факт, что ваши глаза, мистер Новак, самое прекрасное на свете? Они же как такой любимый вами небосвод…

Небосвод….

Дин нервно хихикнул, крепче сжимая руль. Он поймал себя на мысли, что не помнит, какого цвета глаза Кастиэля. Синие, это точно… Но не чистый оттенок, волшебный, как будто обладатель этих глаз не из этого мира. Ангел. Точно, ангел…

А ведь раньше он мог бы несколько часов подряд описывать глаза возлюбленного…

Он помнит, как смущен был Кастиэль после той его выходки на уроке искусства. Кастиэль подрабатывал учителем начальной группы в местной школе, где работала подруга его мамы.

Им было тогда двадцать лет…

Это была их первая серьезная ссора.

Ссора, после которой Дин не находил себе места, и плюнув на все, пошел на урок своего парня, решив действовать по обстоятельствам…

Им было двадцать лет.

Сейчас им двадцать восемь.

Что же произошло за это время? Что изменилось? Почему Дин не смог поехать к Кастиэлю, попросить прощения, почему был так уверен, что его не простят? Не простят, так, как делали тысячу раз до этого…

Еще одна звезда зажглась на небе, и Винчестеру на короткий миг показалось, что они указывают ему путь.

Ведут к Кастиэлю…

- Кас, я, кажется, заблудился нахрен…

- Ты пьян. Господи… – на том конце трубки послышался обреченный вздох.

- Да. Я пьян. И я заблудился. Черт, Кас… А еще я возбужден. Твой голос… Ммм, детка… – пьяно засмеялся Винчестер, прижимая трубку к уху плечом.

- Ты идиот, ты это знаешь? – Кастиэль зашебуршал чем-то, а потом послышался звук закрывающейся двери. – Ты где?

- Без понятия, крошка… Тут темно… И деревья. Много деревьев! – парень, закусив нижнюю губу, запрокинул голову назад, глядя на Небо. – Ух ты!!! Тут та-аааа-акие звезды! Мне кажется, они мне подмигивают…

- Стой на месте, Дин! Опиши просто что ты видишь…

- Деревья, Кас! – засмеялся он. – Слушай, я пойду по звездам! Да!!! Они приведут меня к тебе!

- Дин!

- Я иду, Кас!!!

Еще одна звезда засверкала на чернеющем небе, и Дин крепко зажмурился.

Тогда его звезды вывели прямо к дороге, у которой уже стоял Кастиэль, теребя в руках телефон. Как же Новак кричал, как возмущался, как бил пьяного Дина в грудь… И как сладко потом было целовать его, слизывая соленные дорожки с его щек. Как приятно было сжимать дрожащего парня в объятиях, пьяно выдыхая глупые признания в любви тому в шею.

Но все воспоминания словно в тумане. Как будто кто-то специально каждый день потихоньку стирал их.

Дин сглотнул.

Он сам глушил в себе любовь к Новаку, сам шел к пропасти. Сам отвернулся от своих же звезд.

Как же сейчас пусто на душе, как же больно… От чего? От осознания всех своих ошибок, от своего неведения.

Одно единственное воспоминание было подобно яркой вспышке света.

Несколько месяцев назад… Именно тогда Дин впервые заметил грамоту в ящике стола Кастиэля. А потом еще одну. И еще. Сам Новак стал задерживаться на работе в школе, а среди его книжек для занятий теперь было несколько учебников с пометкой «для института». Все чаще Кас пропадал в своей мастерской, только теперь дверь была закрыта. Оттуда не играла инди-музыка, которую включал хипстер во время работы, не пахло ароматизированными палочками…