Еще Тэхёну вспоминается, как он деловито и хозяйственно занимался стиркой собственных вещей, как без напоминания сам отправлялся после изнуряющих тренировок делать школьное задание, в то время как Тэхёна вылавливали по всей общаге хёны и волокли, упирающегося, сильно напоминавшего подвыпившую мартышку, к преподавателю по математике, поскольку сам Тэ, видите ли, серьезно подумал, тщательно взвесил и окончательно решил, что математика ему в жизни не пригодится. Никогда. Так что идти туда он больше не собирался.
Хёны так не считали. И Гук так не считал. Поэтому помогал тащить извивающегося и громко матерящегося Тэхёна по коридору, за что потом Тэхён на него дулся и обзывал распоследним предателем. Долго дулся. Минут пятнадцать. Пока Чонгук в магазин за чупа-чупсом не сгонял. После этого душевная рана подзатянулась.
— Хён, у тебя чехол от очков под кроватью лежит, весь пылью покрылся, — ворчит, наклоняется, исчезает под кроватью уже взрослый, сегодняшний Чонгук, и Тэ чувствует толчки от его локтей, бьющие в дно кроватного матраса, и пробуждается от уютных воспоминаний. Выныривает, вручает Тэхёну, стерев с него пыль предварительно: — На, не теряй больше.
— Хён, почему этот гимнастический обруч весь обмотан какими-то лохмотьями? — изумляется Гук, разглядывая у окна непонятную конструкцию.
— Это ловец снов! — гордо заявляет Тэ и отгоняет полупустой бутылкой из-под минералки Чонгука от своего изобретения. — Не трогай, я его еще не доделал!
— Он уже у тебя здесь месяц загорает, хён! Доделай или давай его выбросим? — уговаривает его Чонгук.
— Я ТЕБЯ лучше выброшу, — угрожающе заявляет Тэ, самоотверженно закрывая лохматый пыльный обруч собственной грудью. — Ты не понимаешь! Он работает, даже когда еще недоделан! УЖЕ работает!
— Не делай страшные глаза, хён. Если он и работает у тебя, то максимум шугораздражителем — Юнги-хён об него уже два раза спотыкался. В последний раз грозился намотать на обруч вместо ниток твои… ну…
— Договаривай! — угрожающе замычал сразу набычившийся Тэхён.
— Ну, короче, я упросил его этого не делать, — примиряюще погладил Тэ по плечу Гук, но тот все равно фыркнул и вылетел из комнаты на разборки с Шугой. В последнее время, пользуясь шугиным уязвимым положением, Тэ вдруг поверил в себя, понял жизнь и потерял список, кого бояться, поэтому активно нарывался в полный рост. И, судя по тому, с какой вдохновенной язвительностью Шуга отвечал на тэхёновы нападки, очень скоро должен был нарваться сразу на пачку неприятностей.
— Что угодно, лишь бы не помогать с уборкой! — хихикнул ему вслед Гук.
У Гука был связанный с Тэ личный краш. Никому постороннему он бы этого не открыл, никому из бантанят тем более, а уж для самого Тэтэхи это было страшной, где-то даже государственной тайной. И при всем при этом для абсолютного, подавляющего большинства в Бигхите, для всех корейских и интернациональных арми, а также всех, кто просто когда-либо мимо вигуков проходил, эта тайна была настолько очевидна, что даже нотариально заверенная подпись вызывает большие сомнения, чем этот факт: Гук не мог злиться на Тэхёна. Вот совсем. От слова «ну вот за что ты мне такой ебанутенький хён достался, что ж на тебя обижаться, раз ты милашество такое каваяшное, что только за ушком тебя почесать и в носик чмокнуть за то, что ты такую очередную херню спорол!».
Все изменил юбилейный концерт Со Тэ Джи. Изменил для всех бантан по-своему, но, в случае Чонгука, этот концерт как-то вдохновил макнэ на подвиги во имя любимого.
И пока Хосок безбожно исподтишка залипал на блондинистого Намджуна, напоминавшего с этой прической и в двубортном кителе то ли памятник поверженному генералу, то ли вдохновленного декабриста во глубине сибирских руд, Чонгук не мог глаз отвести от золотого Тэхёна, до боли похожего на сорвавшегося с цепи харизматичного и разгильдяйского на всю голову львенка.
На концерте Хёнчхоля Тэ золотился во всех смыслах, переливался своей улыбкой и своим этим сумасшествием на голове, и Чонгук решил окончательно, что он — его проблема. Причем проблема его личная, и никому он эту проблему отдавать не намерен. Надо теперь только как-то, чтоб и Тэхён это тоже понял. Чтобы его золотой мальчик понял, что он чонгучий. И если кто-то посмеет обвинить Чонгука в том, что он — собственник, то… да, собственник. Зарубите себе это на носу.
И еще надо, чтобы чонгучьи мысли перестали дробить Тэхёна на составляющие и распределять, что ему нравится в Тэхёне, а что не нравится. И к этому решению, кстати, Чонгук не сам пришел (будем честными). К такому решению его привел Чимин. Он однажды на репетиции посреди прогона, когда Тэхён скакал вокруг Намджуна и, изображая ударника, барабанил исключительно на нервах у лидера, подошел к Чонгуку сзади, обхватил его за плечи и уложился подбородком на макнэхино плечо.
Блондинистый Шуга невыносимо лыбился позади оператора: казалось, что ему дико не нравилось все, что тут происходило, но шла съемка, поэтому приходилось держать лицо.
— Опять будет орать, — вздохнул у Чонгука на плече Чимин. — Опять меня ожидает всенощная… со стенаниями и глухими страдашками в стиле «все — козлы, я — молодец!».
Чонгук хмыкнул, протянул руку и потрепал Чиму по абрикосовой голове.
— Но без этого Юнги будет уже не Юнги, правда ведь? — захихикал своим чуть капризным хрустальным тембром Чимин.
И вот тогда Чонгук задумался. О том, что, наверное, если он и любит Тэтэ, то всего в комплекте: со всеми его нежданчиками, траблами и заморочками, со всем набором его неудобных качеств, которые и делают Тэхёна Тэхёном. И поэтому нет смысла обижаться на него или мучиться от недостатка его внимания или, наоборот, от его переизбытка. И нет смысла отгонять от Тэхёна всех остальных тэхёнозависимых или, наоборот, зависимого Тэхёна от всех остальных отгонять… Надо просто присвоить Тэхёна себе, запатентовать — и дело с концом.
Чонгук прост и конкретен, и в этом, на самом деле, его суперсила и есть. Он делит мир на черное и белое, не заморачиваясь на оттенки. Он не сидит, думая над серым, «А это уже не белое или еще не черное?». У него все четко: раз это не белое, о чем тут говорить? Все, что не белое — испорчено черным, хоть самую малость, но уже разбавлено.
И он всегда таким был.
Поэтому проблему с Тэхёном он решает по-своему. Честно. И без оттенков. Только чистым неразбавленным поступком.
Он завязывает Тэхёну глаза черным шарфом и куда-то ведет, сначала в лифте, потом по ступенькам. Тэхён пытается отслеживать путь. Его не пугает эта затея Чонгука, он может довериться младшему в любой ситуации, и знание этого — чуть ли не единственная константа тэхёнской жизни. Но ему интересно. Когда хлопает дверь, и в Тэхёна колючей россыпью врезается прохладный ветер, он понимает, что Чонгук вывел его на крышу. Тэхёну нравится еще больше. Никогда не стоял, подставляя лицо ветру, с завязанными глазами, дыша навстречу стихии. Ощущения совсем другие, навязчивые, смелые, честные. Тэхён пытается поймать губами ветер, распахивает на себе рубашку, дышит суетливо и поспешно, будто стараясь поймать дыхание ветра и вплести его в свое дыхание.
И внезапно сквозь шелест ветра ему слышится над самым его ухом голос. Немного надсадный, с легким бархатом, оттеняющим чистые правильные нотки, с таким, украшающим его и делающим его элегантно мужским, давящим на эмоции придыханием.
«No limit in the sky
That I won’t fly for ya…» — поет Чонгук, и хочет сказать, что готов подниматься все выше и выше, лишь бы только там, на самой высоте, всегда быть рядом, чтобы вовремя подхватить, если Тэхёну случится оступиться.
«No amount of tears in my eyes
That I won’t cry for ya, oh no…» — поет Чонгук, и хочет сказать, что чувства, которые у него есть, возможно, и не такие уж оригинальные или эксклюзивные, но зато они полные, сильные и настоящие. И только его, Чонгука. И только к нему, к Тэхёну. Но стыдиться он их не будет, и если им вздумается выплеснуться слезами, то пусть так они найдут свой путь к сердцу Тэхёна.
