Ветер усиливается по какой-то непонятной причине, Чон чувствует, что порыв ветра унесся куда-то в сторону входной двери. А после — громкий хлопок.

— Чонгук? Чонгук, что это… — услышав голос, младший открыл глаза, которые так отчаянно старался не закрывать.

Сколько он так пролежал? Может быть, час? Два? Три? А может и вообще пять минут — Чонгук не считал.

В середине комнаты стоял Тэхён; весь растрепанный, сонный, с взъерошенными волосами. Но без привычной улыбки на лице. Чонгуку бы радоваться, но отчего-то не может. Он даже ревновать нормально не может. А это что еще за чувство? У этих иллюзий перед глазами вообще есть смысл? Те иллюзии, где горит Тэхён. Но сейчас, взглянув на него, можно увидеть пламя, которое словно окутывает его с головы до ног, уже готовясь забрать его туда, куда Тэхён тянул свои руки — высоко наверх.

Чонгук привстает, ветер чуть стихает, но не пропадает насовсем. Тянет одну руку вперед, словно хочет, чтобы Тэхён ухватился за нее как за последнюю надежду; ту, которую он искал, когда тянул руки к солнцу.

— Иди сюда, — Чон попытался тихо шмыгнуть носом, но получилось как-то громко. Словно он — ребенок, который после обиды первым идет мириться.

Ветер начинает ласкать кожу; у Тэхёна она горячая, обжигающая, а ветер такой прохладный и приятный; он треплет волосы и Тэхён будто чувствует не сам ветер в своих волосах, а руку Чонгука — холодную такую, мягкую. Старший невольно расплывается в улыбке, а беспокойства как и не было. Делает шаг, переплетает с Чонгуком пальцы и садится на кровать, в которой, на секундочку, лежит вот это недоразумение с опухшими глазами.

— Ну и чего ты разревелся? Одному в комнате спать страшно? — все так же с улыбкой спросил Тэ. Он видит в глазах напротив сильную тоску и боль, но старается не замечать этого, хотя бы ради самого Чонгука.

— Страшно, — на полном серьезе отозвался он. — Ты даже не представляешь.

Чонгук с силой сжал родную ладонь, прислоняя тыльную сторону к своему лбу.

Тэхён такой теплый, а в этой комнате больше не холодно. Почему так? Тело до сих пор бьет дрожью, ибо ветер, черт его побери, словно до костей пробирает ледяным холодом.

Сейчас Чонгук решил кое-что для самого себя. Как бы больно ему на душе не было, он не должен показывать это. Тем более ему. Кому угодно, но только не Тэхёну.

Чон медленно опускает голову на подушку, забирая с собой руку старшего в свой собственный плен, из которого, как ему кажется, нет выхода.

— Не уходи больше, — голос у Чонгука такой, словно он говорит это сквозь сон, полушепотом, отчаянно и надрывно, чуть ли не крича. — Никуда и никогда. Обещай мне.

Тэхён слышит. Конечно, он слышит. Но не отвечает совершенно ничего, а когда улавливает слухом тихое сопение, то улыбается и целует Чонгука в лоб. Осторожно, еле касаясь. У младшего даже лоб холодный… Тэхён хочет выбраться из захвата, чтобы принести покрывало и накрыть их обоих, но неопознанный объект на его кровати эту идею не поддерживает.

Чонгук с силой потянул старшего на себя и, не отпуская, положил на талию Тэхёна руку, обнимая и прижимаясь к нему всем телом. Что удивительно — так это то, что он все еще спит.

Или будет правильнее сказать «уже»?

Он не смыкал глаз, решив дождаться старшего. Даже не до конца понимая, для чего. Может, просто хотелось, чтобы он пришел посреди ночи, как в какой-нибудь мелодраме, где один из главных героев не так понял ситуацию? Да, хотелось. Получите, распишитесь, Чон Чонгук.

Тэхён думал, что Чон осыплет его вопросами, будет смотреть на него как-нибудь обиженно, словно он — предатель. Думал, что Чонгук будет ждать его со злым взглядом прямо в дверь, встречая таким теплым приемом прямо с порога. Тэхён не понимает, почему он так думал. Но мчался сюда на всех парах, чтобы объясниться, рассказать все, если того потребует ситуация, но что в итоге? В итоге Чонгук протянул к нему руку сам, а сейчас он дышит старшему прямо на шею. Нос у него от холода стал красным, это выглядит так мило, что Тэхён еле удержался, чтобы не приложить указательный палец к его кончику.

Кстати о шее, в которую дышит Чонгук.

А дышит так прерывисто, мягко, нежно, но так обжигающе; настолько, что Тэхён теряется в ощущениях. Настолько, что он, словно слепой котенок, жмется навстречу этому кусочку холода с горячим дыханием, которое будоражит все нутро, когда встречается с поверхностью чувствительной кожи.

«Не уходи больше. Никуда и никогда»

— Никуда и никогда, — он убирает прядь чонгуковских волос, которая прикрывала глаза.

«Обещай мне»

— Я обещаю.

========== chapter 13 ==========

*

— Хосок, ты, блять, хоть понимаешь, какую ересь несешь?!

Сокджин одним лишь взмахом руки снес со стола какие-то очень важные документы, чашку с ромашковым чаем (о нет, опять) вместе с ложкой, которая с очень противным звуком приземлилась на пол. Нет, он действительно сейчас в ярости, ему позволительно. Да и кто что ему скажет? Это его кабинет!

— Повтори, что ты ляпнул только что!

— Я попросил у тебя помощи и не вижу в этом абсолютно никакой проблемы, — Хосок спокойным взглядом окинул кабинет, который с каждым днем все больше превращался в свалку из бумаг, разбросанных по столу, по полу, и около урны. А около урны они были смяты так, словно художник, после несчитанных попыток нарисовать свой шедевр, прекратил эту затею. Какой из Сокджина художник? Ему бы в белом халате ходить да градусники в рот студентам вставлять, но никак не мазать по холсту красками.

Сокджин не нашелся, что ответить. Он будто понял, что причина его ярости неизвестна даже ему самому.

— Только не говори мне, что у тебя к нему чувства, Джин, — Хосок положил руку на его плечо, пытаясь заглянуть в глаза.

— К кому? К Намджуну? — он криво усмехнулся. — Если только ненависть.

— Тогда в чем проблема?

А Сокджин не знает. Вот не знает и все тут. Что еще скажешь? Просто не может. Да какие тут чувства? Ненависть глаза застилает настолько, что вместо рожи этого выблядка он видит черное пятно. Словно дыра черная: она увеличивается, затягивает в себя, а после разрывает на мелкие куски всю моральную и физическую оболочку, не оставляя даже пыли от него, Сокджина, от жалкого подобия человека.

— Я не знаю, Хосок, — он мотает головой. — Просто не знаю. И ты к нему не лезь, хорошо? Это добром не закончится.

— Закончится! — Чон сорвался на рык, хватая Сокджина за одежду и смотря в его глаза с небывалой решимостью. — Может, и не в моем случае, но, блять, закончится!

Старший понимает, о чем говорит Хосок. Прекрасно понимает. Но не может ничего сделать. Почему же когда выбор идет между Тэхёном и Намджуном, то он просто не может выбрать кого-то одного? Ему так паршиво, что хочется умереть самой мучительной смертью, лишь бы не нести на себе эту вину. А вину за что? За то, что он зависит от них обоих?

— Я советую тебе принять реальность, Хо… — но договорить он не успевает.

Хосок бьет со всей дури, со всеми чувствами, которые держал он в себе всю эту ночь. Он все решил. Для себя, для Тэхёна, для Намджуна и даже для Чонгука.

— А я советую тебе завязывать мотать сопли на кулак и вести себя как шлюховатая бабень! — он уже не сдерживал эмоций, тормоза сорвало окончательно. — Да когда ты уже глаза раскроешь?! О чем ты думаешь вообще?! Хоть со стороны слышишь свои мысли?! — вопрос за вопросом, на которые ответа не будет. Хосок точно знает это, но он старается бить по самому больному; по тому, что Сокджин прячет. А что прячут надежнее всего? Свои незащищенные места. — Не можешь выбрать? Дороги оба? Чем тебе дорог этот двинутый на всю голову и одержимый тобой долбан?! Тебе это льстит, что ли? Как он тебя об этот самый стол рожей долбит — это тебе тоже льстит?!

Хосок сдувается, словно шарик. Он выпустил всю свою злость. Но, как и ожидалось, ответа не будет. Сокджин стоит напротив него и смотрит нечитаемым взглядом куда-то в пол. Ким не поможет ему — он знает это. Хосок ведь не глупый, понимает, что такие слова ни к чему не приведут. Нет, может быть, и приведут. Но кого-нибудь другого; уж точно не Сокджина.