— Нет, хён, — он уткнулся носом ему в шею, — это не сон и ты не бредишь.
— Тогда объясни мне, зачем ты пришел?
— Я… — Тэхён медлит, хочет сказать что-то большее, чем простое «извини», хочет сказать, что чувствует и чувствовал на протяжении этих двух лет, но с уст срывается только еле слышное: — Прости меня… — и этого оказывается вполне достаточно.
Хосоку не нужны длинные и красивые речи. Хосоку вообще, по сути, ничего кроме Тэхёна и не нужно.
Он расслабляется в чужих руках и потихоньку сползает вниз; Тэхён выпускает его из объятий, а сам Чон садится прямо на пол и закрывает лицо руками. Кажется, будто он и не дышит: просто закрыл ладонями глаза, медленно трет их, словно вновь возводя плотину, которую только что прорвали, а дыхания и не слышно вовсе. Тэхён садится рядом с ним, тянется рукой к его волосам, но не успевает даже моргнуть, как Хосок обнимает его за шею крепко-крепко; лицо у него мокрое, а руки дрожат. Старший что-то невнятно бормочет, и в этот самый момент Тэхён улавливает запах чего-то спиртного.
— Хён, ты пил? Хён? — Хосок не отзывается, слышны лишь его всхлипы и тихое «Не ненавидь меня, пожалуйста, хотя бы здесь». — «Здесь»? «Здесь» — это где, хён?
— Я, блять… — надрывно, словно он хотел эти слова прокричать, но боль в горле мешает даже говорить полушепотом. — Я… ты хоть знаешь, как я чувствовал себя все это время? — его зареванное лицо Тэхёну совсем не нравится, ведь Хосок напоминал ему солнце не только в детстве, но и в те дни, когда он напрочь решил оборвать с ним всякую связь. Солнце, что светит и греет, дарит свое тепло. Но сейчас, кажется, небо заволокло тучами, темными такими, как сама ночь, и это тепло просто исчезло. Так же, как и само солнце.
— Хосок, прости, я…
— Не говори ничего, — он берет Тэхёна за обе щеки и тянет их то вверх, то вниз, смотря на его лицо. — Я просто не могу поверить в это. И понять тебя я тоже не могу. Да, я выпил, но не настолько много, чтобы путать реальность со сном. Вот ты здесь, прямо со мной, весь такой теплый, живой… — на последнем слове у Хосока задрожали руки. — Может, я туплю, но правильно ли я понимаю причину, по которой ты просто взял и стал игнорировать мое существование?
— И как же ты… понимаешь это? — Тэхёну кажется, что после ответа на вопрос Хосока, ему просто влетит по самое «не хочу». По самое «не буду» и по самое «больно пиздец».
На самом деле, тупит тут Тэхён, но уж точно не Хосок.
— Ты хотел сделать так, чтобы мне не было больно, когда ты умрешь, — Тэхён поджимает губы, опускает брови, но кивает. — Хотел, чтобы я возненавидел тебя, — еще один кивок, но уже увереннее. — И думал, что у тебя это получится.
Хосок отпускает его щеки, треплет по волосам, совсем как в детстве, и улыбается отчего-то нежно-нежно, с застывшими слезами в глазах. В этом взгляде можно столько прочесть, столько увидеть, но Тэхён в упор старается игнорировать его. Потому что боится. А что, если это очередная ошибка?
— Но у тебя не получилось, — Чон поднимает руку и убирает со лба Тэхёна прядь непослушных волос, которая лезет на глаза, мешая им обоим прямо сейчас понять друг друга. — Посмотри на меня.
И Тэхён смотрит.
Завороженно; он даже не думает ни о чем, что не ускользает от Хосока. Он, правда, готов разреветься, словно маленький ребенок.
— Ты хотел совершить эту же ошибку еще раз, но с кем-то другим, правильно? — Тэхён молчит, но кивает. Сейчас ему лучше ничего не говорить. Но он, кажется, и не может.
Младший не уходит до самого позднего вечера; он сидит с Хосоком на диване, улыбаясь и рассказывая о том, как Чонгук пытался научить его контролировать свою силу. Опустив, конечно, тот момент, когда он потерял сознание. Тэхён описывал свои ощущения: покалывание в пальцах, жжение ладоней и боль, которые он в тот момент не чувствовал и вовсе. Раньше магия его губила, он чуть ли не в обморок от боли падал. Сила ведь ненастоящая.
Ему вырвали крылья еще в детстве, когда он даже не успел понять, что ему осталось жить не так уж и долго. Выдрали с корнем, оставляя после себя лишь длинные кровоточащие раны вдоль спины. Но он решил спрыгнуть с обрыва, чтобы вновь научиться летать. Эти пока невидимые крылья — его право быть собой. Тэхён никогда не хотел быть кем-то, в чьих жилах течет кровь человека, имеющего магию. Его крыльев больше нет; остались лишь шрамы на спине. Но что станет с человеком, который просто шагнет в пропасть? Люди не умеют летать.
Поэтому они умирают.
Вот только Тэхён решил для себя кое-что очень важное: он будет верить. Верить, надеяться, пойдет другим путем, — все то, чего он никогда раньше не делал. Потому что сейчас он не может смириться, потому что теперь ему страшно. Потому что сейчас он нуждается в одном человеке. Рядом с ним он становится таким эгоистом, но что поделаешь? К нему тянет, от него в груди сердце о ребра разбивается; и это чувство какое-то слишком непонятное, потому что хочется либо убежать, чтобы хотя бы дышать было легче, либо быть всегда рядом и никогда никого близко не подпускать.
Они с Хосоком смотрят какое-то старенькое аниме. Комедия, вроде бы, но по какой-то причине старший еще перед первой серией сказал:
«Этот сюжет напоминает мне чем-то тебя. Первые серий двадцать — сплошная комедия. А все остальные — драма, в которой даже я сдерживать слезы не могу. Но просто дело в том, что серий тут за сотню, Тэхён».
Картинка на экране телевизора уже потихоньку смазывалась, а у Тэхёна какая-то необъяснимая тяжесть во всем теле; будто он пахал целый день без передышки, а вот сейчас первый раз присел. Глаза закрывались, а голова опускалась на чужое плечо; Хосок не был против. Но даже если бы и был, то Тэхёну все равно.
— Может, не пойдешь завтра никуда? Отоспись сегодня, пожалуйста. А завтра расскажешь, что тебе говорил директор, — открыв глаза, Тэхён попытался уловить последние слова старшего, что, к счастью, у него получилось сделать.
— А что с Ынги? Она… правда..?
— Она умерла, Тэ.
— Я знаю, но…
Это «Я знаю» прозвучало отвратительно. Ким медленно поднялся с дивана и посмотрел в такие родные глаза, в которых виднелось… недоумение.
— Это было самоубийство?
Хосок теряется, а глаза начинают бегать из стороны в сторону: явно не ожидал такого вопроса. Но почему?
— На ее запястьях ничего не было. Да и следов того, что она страдала перед смертью, тоже. Нет таких препаратов, которые убивают мгновенно, без боли, — он делает небольшую паузу, а после берет Тэхёна за обе руки. — Ее тело было ледяным. Словно она умерла не этим утром, а еще дня два назад. Это убийство, Тэ.
— А тетрадь рядом с ее телом? — паника накатывает как-то сама собой, мешая найти ответ на немой вопрос.
Старший поднял одну бровь, глядя на Тэхёна как-то опасливо, отпуская его ладони.
— Откуда ты знаешь про тетрадь? — железный тон, ровный тембр голоса, и эти вмиг опустевшие глаза. Да, Тэхён когда-то видел что-то похожее. Только это было тогда, когда и Хосок, и он сам, страдали от глупости младшего.
— Мне сказал директор.
Хосок, почему-то, сейчас улыбался, и с какой-то привычной горечью глядел куда-то сквозь Тэхёна, но только не на него самого: то ли слишком тяжело, то ли больно.
— Это подделка.
На самом деле, это было ожидаемо. Тэхён не хотел больше ничего добавлять, не хотел и слушать. Попытаться закрыть глаза на это? Не получится. Если это убийство, то не приходится даже сомневаться в том, кто его совершил; потому что все слишком очевидно; потому что Тэхён с самого начала чувствовал какой-то животный страх, когда зашел в кабинет и когда этот человек предложил ему вино.
«…расслабься немного, а потом можешь не приходить на пары до следующей недели. Я лично позабочусь об этом»
Тэхёну дурно. Тэхёну страшно закрывать теперь глаза — заснет ли он хотя бы до той самой «следующей недели»? Или его заставят это сделать?
Но в объятиях Хосока все как-то забылось. Совершенно. Когда он увидел младшего, который схватился за собственные плечи, словно пытаясь согреться, то обхватил его своими руками. Обвил шею, прижал к себе, шептал что-то, но Тэхён не слышал. Тэхён и так все знает, даже без слов. Даже если бы Хосок вдруг разучился бы говорить, то Тэ понял бы его — понял бы по поступкам, по взгляду, по улыбке, даже по тому, как осторожно пальцы его рук касаются спины. Боится так, будто Тэхён прямо сейчас возьмет и растворится, рассыпется на маленькие кусочки, словно как в детстве: на такие кусочки, которые, казалось, собрать вместе больше никогда не получится.
