— Хм, — задумчиво изрек остроухий, наблюдая, как льдисто-голубые радужки друга становятся прозрачными, белыми, почти исчезая на фоне белков. — Хм. Что ж, я не против. Огребет он от нашего мира знатно.

Ретар кивнул, поднялся и отряхнул полы длинной синей рубашки. Сбежал по лестнице вниз, замер перед погибшим менестрелем и почесал затылок.

— Задача не из легких, — вынес вердикт он.

— Да, но магия точно есть. Взгляни.

— Взгляну, — согласился рыжий. — Многообещающе. Эта игра станет самой рискованной и дикой за то время, что мы тут живем. Ты не мог бы открыть ему горло?

Снежок пожал плечами и вытащил из кармана нож. Вспарывать мясо, побывавшее под землей и давлением демонического колдовства, разлитого на каждом ярусе, оказалось довольно сложно. Темная кровь почти не текла и больше всего на свете напоминала холодец. Словом, процесс, затронувший мертвеца, был не очень похож на обычное разложение. Скорее всего, Рикартиата меняла частичка Лассэультэ, подстраивала под себя, превращала из простого носителя в безвольного медиума. Медиума, лишенного выбора и души.

Забравшись внутрь на определенную глубину, остроухий нащупал нечто острое. Повинуясь немой просьбе Ретара, он извлек странную вещицу — многогранное, покрытое острыми кристаллами кольцо. Внутри него пульсировало смутное алое сияние.

— Дай мне, — приказал вампир. — Я его разобью.

— Оно смахивает на шестеренку часов, — оценил Снежок. — Ты уверен, что это не?..

— Да. Я уверен.

Кольцо перекочевало из одной ладони в другую. Ретар обратился к магии, и его пальцы обросли прочными костяными пластинами. Стиснутый ими артефакт сперва раскололся, а затем — принял облик бесцветной пыли.

В тот же миг Рикартиат пошевелился. Медленно, страшно медленно поднес руку к лицу, ощупал края рваной дыры. Вампир, знавший его истинную сущность, скривился и произнес:

— Я отнесу его за море, как мы с тобой договаривались. Посмотрим, на что способен демон в обличии столь хрупкого человека.

— Мертвого человека, — добавил Снежок, но возмущения в его голосе не было.

В темнице под замком Его Величества царил лютый холод. Альтвиг настолько замерз, что не чувствовал ног и пальцев. Губы у него дрожали, глаза слезились, а общее состояние подошло бы какой-нибудь хрупкой даме, впервые в жизни покинувшей особняк зимой. Парень подозревал, что во сне бредил, потому что взгляд стражника был весьма красноречив и неодобрителен. Он будто намекал, мол, я только обрадуюсь, когда тебя, наконец, повесят.

Альтвиг тоже считал, что обрадуется. Он не помнил своего превращения и об убийстве еще десятка людей услышал от Шейна и господина Кольтэ. И повелитель, и остроухий обещали вытащить парня из этой мерзкой ситуации, но, судя по всему, потерпели крах. Альтвиг продолжал сидеть в неуютной квадратной комнате, где потолок был ужасно низок, и ради ходьбы приходилось воображать себя горбатым.

— Эй, мужик, — позвал единственного соседа храмовник. Тот шарахнул алебардой по полу, обернулся и заорал:

— Чего тебе еще надо?! Думаешь, мне нравится тут стоять? Думаешь, я на это променял семейное счастье?

— Да сдалось оно мне, — отмахнулся Альтвиг.

— Тогда какого черта цепляешься? — сощурился стражник.

— Есть хочу. У меня со вчерашнего дня и крошки во рту не было. Принеси чего-нибудь горяченького, а? Я же тут околею.

— Ну так все этого и хотят. Подыхай молча, нечего перед смертью желудок набивать.

— А скоро она?

Мужчина опять вспылил:

— А я почем знаю?! Говорили, что в полдень. Но он, по-моему, уже наступил, а за тобой все никак никто не приходит.

— Жаль, — заметил храмовник и залез на деревянный лежак, кое-как накрывшись тоненьким лоскутным одеялом. Его, наверное, шил самый сумасшедший палач в мире, потому что нормальному человеку такое бы в голову не взбрело.

Спустя полчаса стражнику стало скучно, и он спросил:

— А правда, что на деле ты этого песнопевца убивать не хотел?

— Правда, — подтвердил Альтвиг. — Только мне от этого не легче.

— Ну да, оно понятно. Хороший был парень. Помню, когда я служил в Хасатинии, он приехал с выступлением в форт. Вроде как за деньги, а может, просто по пути было. Потрясающе пел. Про небесные корабли и старые механизмы, про курган и про влюбленных в саду, а еще про демона, который якобы явится из-за моря и уничтожит нас всех. Глупость, конечно, но меня здорово пробрало.

— Рикартиат переводил эту песню с языка шэльрэ, — сообщил храмовник. И, поразмыслив, буркнул: — И не песня она вовсе, а пророчество. Я потом поискал информацию и вычитал, что однажды в Аду убьют человека, и его душа уступит место душе демона разрушения. Красивая легенда, но проку от нее мало.

— Зря вы так, — укорил его стражник. — В легендах и песнях самое главное — красота, а не смысл. Бывает, что он только сперва кажется глубоким и искренним, но это не делает сказку хуже.

Альтвиг не горел желанием спорить, поэтому сказал:

— Вероятно, ты прав.

— Спасибо.

Прошло еще около часа, и наверху громыхнула дверь. Тяжеленную, обитую металлическими листами и — изнутри — крупными лезвиями створку храмовник миновал вчера, и она оставила ему на память неизгладимое впечатление. Кто-то, видно, пытался биться об нее с этой стороны, надеясь открыть, и оставил на отточенных гранях ошметки плоти и тысячи ржавых пятен. И сейчас от одного звука парня передернуло.

Шаги четверых гвардейцев гуляли эхом по длинному коридору. Все они несли с собой факелы и были вооружены полуторными мечами. Тот, что шел впереди, похлопал по плечу стражника — неизменного собеседника заключенных, — и посоветовал возвращаться домой. Мужчина неловко покосился на Альтвига, через силу улыбнулся и выдавил:

— Ну, бывай, Нэльтеклет.

— До встречи на площади, мужик, — попрощался храмовник, ощутив легкий укол стыда оттого, что так и не удосужился узнать его имя.

Стражник покинул пост, препоручив пленника заботам товарищей. Крепкий загорелый парень — уроженец запада королевства, — развернул свиток и громко зачитал приговор.

Альтвиг не дрогнул. Он подождал, пока провожатые откроют решетку, позволил себя связать — тугая веревка и браслеты-гасители защелкнулись на запястьях, — и выбрался из места своего заключения.

— Наверх, — скомандовал гвардеец, тыча храмовника в спину. — Шевели ногами, мы торопимся. Казнь и без того пришлось задержать.

— Почему? — удивился парень.

— Из-за твоих дружков, — поморщился тот. — Эльфов да магов. Они требовали тебя помиловать и отпустить на все четыре стороны. Но мы, господин убийца, на подобную милость не пойдем. Радуйся, что оставил в живых хотя бы генерала Инага. Задень ты его, и наш король вырвал бы тебе внутренности лично.

Альтвиг рассмеялся:

— Надо же. А я и не догадывался, что у них такие теплые отношения.

— Заткнись! — гвардеец, не церемонясь, шибанул его по башке рукоятью своего меча. — За открытые речи, оскверняющие образ Его Величества, тебя могут вместо повешения приговорить к колесованию. Я, кстати, с удовольствием посмотрю, как ты будешь вопить и страдать, крыса.

Храмовник сделал глубокий вдох.

— Молчи, чадо. Деяния твои станут камнем на шее, когда придет время возвращаться на небеса.

— Глядите-ка, дурачком прикидывается! — гвардеец вытолкнул пленника за дверь. — Но ничего, ему недолго осталось.

На центральной площади Алаторы было полно народу. В толпе Альтвиг различил бледные, испуганные лица Илаурэн и ее родителей. Рядом, поддерживая их, застыли Киямикира, Шейн и граф Тинхарт. Последний что-то тихо втолковывал темноволосому пареньку с родинкой в углу губ.

Поднимаясь на плаху, храмовник почему-то испугался. Впервые усомнился, что поступает правильно, и замер, не донеся ногу до ступеньки. Ему тут же «помогли», и парень позорно рухнул на свежие сосновые доски, пахнущие смолой и все еще не отступившим морозом.

Впереди в них была прорублена яма, куда следовало столкнуть осужденного. Виселица стояла как раз так, чтобы не дать ему шанса дотянуться до бортиков и спастись.