— Но это было бы ошибкой, — усомнился Снежок.

— Конечно, — кивнул рыжий. — И не только в моем случае. Заявись Рикартиат с такими речами к Амоильрэ — его бы никто не понял. Атанаульрэ, хоть и сердится, все равно его любит, а Адатальрэ и Атонольрэ не жаждут брать на себя отведенное песнопевцу войско. Кроме того, я слышал, что Амоильрэ обладает роскошной репутацией среди волкодлаков.

— Ну ты сравнил, — поморщился Снежок.

— А что не так? — фальшиво удивился Ретар. — Я ведь ничем не лучше.

— Напротив. Ты наблюдаешь, но не вмешиваешься. Ты с самого начала говорил, что твоя мечта — построить дом высоко в горах, и оттуда следить за Вратами Верности. Ты говорил, что дашь всему живому свободу, и ты ее дал. А песнопевец… что он сделал хорошего? Преследовал свои творения, словно охотник, и не давал им самостоятельно и шагу ступить. Я не вижу сходства между ним и тобой.

Вампир улыбнулся:

— Вот как.

— Если ты начнешь спорить, я буду смеяться, — предупредил беловолосый. — Или позову Эллет. Она тут же поведает о внутреннем свете, о том, каковы из себя добро и зло, и убедит тебя намного быстрее, чем это обычно делаю я.

— Просто с ней неудобно спорить, — оправдался Ретар. — Она все еще любит мою Атараксаю.

— Потому что подобной больше ни у кого нет, — хмыкнул Снежок. — Моя со временем потемнела.

Рыжий тихо рассмеялся:

— Меньше надо за смертями бегать.

— А я и не бегаю, — вздохнул убийца. — Я и есть Смерть. И это, пожалуй, лучшая роль из тех, что доставались мне в жизни.

Ретар покрутил манжету рубашки.

Все думали, что Смерть — женщина, мать Аларны. Аларной назвалась Эллет, и Эллет действительно имела связь с кем-то могущественным и темным, занявшим место по ту сторону мира. Однако настоящим Смертью, тем, кто обрывал нити судеб, был Снежок. Он сохранял равнодушие, хладнокровие и уверенность, что убийство — это всего лишь еще один вид искусства. Немного более жестокий и трудоемкий, чем все другие.

Создателем Врат Верности был Ретар, а создателем Костяных Дворцов — Снежок. Магия, способная превращать кости в любую вещь, необходимую хозяину, ограничивалась убитыми им людьми. Рыжий мог призывать косу, щиты или мелкое парное оружие, а беловолосый мог творить, что угодно, потому что в прошлом число его жертв перевалило за тысячи.

— Тебе не стоит меняться ради двух одиноких духов, — тихо сказал эльф. — Они все равно умрут. Это не имеет смысла.

— Ты прав, — согласился вампир. Согласился абсолютно невозмутимо, не показав истинных своих чувств. Затем встал, протянул приятелю плед и попросил: — Отнеси в мою комнату, пожалуйста. Я хочу прогуляться.

Альтвиг и Шейн стояли посреди улицы — неширокой, но достаточно свободной, чтобы на ней могли разминуться два человека. Вокруг расположилось с десяток маленьких домиков, деревянных и каменных. Квадратные окна были занавешены, а двери в большинстве своем заперты.

— Это и есть Вирэль? — полюбопытствовал храмовник.

— Да.

— И чем он знаменит?

Повелитель сориентировался и направился на восток. Он выглядел недовольным, даже злым. Когда из-за поворота показалась сгорбленная женщина, закованная в цепи — они волочились за ней по сырой земле, — Шейн буркнул:

— Вирэль — это город пленников. Правда, с языка шэльрэ его название переводится иначе. Звучит как «Viearraellen», то есть «ублюдки».

Альтвиг поморщился:

— Мило. Значит, здесь живут люди?

— Не только люди, — отмахнулся седой. — Хватает и эльфов, и друидов, и гномов… только вампиров нет. Его Величество люто их ненавидит, поэтому на двадцать четвертом ярусе есть кладбище кровососов. Я слышал, что он здорово бесился, когда узнал, что в итоге Атанаульрэ поладил с нашим Создателем.

— А… э-э-э… Его Величество, — решился храмовник. — Каков он вообще?

Шейн подвоха не различил:

— Нормален. Любит закатывать истерики и громко орать, но в целом, я считаю — он не худший вариант. Во всяком случае, для него имеет значение справедливость — пусть и своеобразная.

— А его глаза действительно отражают цвет глаз собеседника?

— Ага, — подтвердил седой. — Но это не так ужасно, как многие себе воображают. Я полагаю, бояться взгляда Его Величества стоит только тем, кто ни разу не вел бесед со своим отражением в зеркале.

Альтвиг, который как раз не вел, погрустнел.

Навстречу путникам попалось еще несколько человек. Об их приближении парней оповещал душераздирающий лязг. Храмовник недоумевал, зачем демонам понадобился такой город, и обрадовался, оказавшись на границе третьего яруса.

— Что дальше? — осторожно уточнил он.

— Особняк госпожи Петеарт, — с отвращением сказал Шейн. — Внутрь мы заходить не будем, но сад пересечь придется.

Он провел Альтвига через очередной портал. Того света, что худо-бедно заливал Вирэль, на четвертом ярусе не было. Наоборот — здесь царила темнота, тишина и спокойствие, нарушаемое тихим шелестом белых цветов. Последние в изобилии покрывали раскидистые деревья. Ничего подобного парень раньше не видел — лепестки напоминали звезды, а в зеленой листве угадывались смутные очертания круглых плодов.

— Госпожа Петеарт была родной теткой господина Вильяра Вэйда, — сообщил повелитель. — А господин Вильяр Вэйд был тем, кто убил Еву.

Храмовник промолчал. О Еве и вечном пламени, принесенном в Нижние Земли, ему было хорошо известно. Пойманные инквизицией маги — особенно демонологи, — любили эту историю и не брезговали ее повторять. Якобы не шэльрэ вовсе, а Боги — те Боги, что стали символом добра и правды — принесли в обитаемые миры зло. Принесли, прогнав с первого сотворенного клочка живой земли тех, кого после нарекли демонами и стали бояться, словно бешеных псов.

Особняк госпожи Петеарт на фоне апельсиновых деревьев не выделялся. Так, размытое пятно. Смотреть на него почему-то было противно, и Альтвиг уставился себе под ноги, прикидывая, сколько времени прошло с момента выхода из Алаторы. А еще — чем сейчас заняты Илаурэн и Братство Отверженных? Из слов господина Виктора выходило, что восстание против инквизиции вот-вот начнется, а отцов Риге и Ольто уже успели убить. Следовательно, силы сопротивления поведет за собой Еннете — человек из мрачного прошлого. Тот, кого больше беспокоит власть, чем все остальное. Он и раньше приносил людей в жертву своей цели, но теперь… страшно представить.

Если не вспоминать о демонице, убитой черт знает когда и брошенной в собственном доме гнить, сад Альтвигу понравился. Таинственный, покрытый белыми звездами цветов, он обладал приятно-тревожной аурой и будоражил магический дар. В какой-то момент парню даже показалось, что, стоя в корнях апельсина, он сумеет стереть в порошок не то что серафимов, но и самого Сатану.

Шейн переступил через низенькую ограду и напомнил:

— Держись.

Храмовник взялся за его рукав, и потоки чернил скрыли обитель Петеарт. Что любопытно, Шэтуаль в саду так и не показался. Зато, едва открылся портал, возник перед путниками — с яблоком в тонких пальцах, россыпью красных капель на ухе и хмурой миной.

— …Фе-е-е, — простонал Альтвиг и зажал пальцами нос. — Что это за место?

Он стоял в самом начале просторного коридора. Над проходом, зияя трещинами и дырами, зловеще нависал потолок. Вероятно, когда-то он был белым, но время и обстоятельства превратили поверхность в жуткую, ржавую и влажную дрянь, готовую вот-вот свалиться.

Но храмовника впечатлила не она, а ошметки плоти и серая, скрипящая под подошвами пыль.

— Это свалка, — пояснил Шэтуаль. — Точнее, свалка прямо над нами. Кришт — заброшенный ярус, сюда приносят подохших низших. Они потихонечку гниют, разлагаются и выпадают через вон те отверстия.

Он немного постоял, улыбаясь и покачиваясь — так, словно запах был заклинателем, а Шэтуаль — сущностью из Безмирья. Потом сомкнул веки и произнес:

— Я люблю сюда приходить.

Однако, поразмыслив, инкуб засунул руку в разлом пространства — выглядело так, будто она исчезла по локоть, — и вытащил деревянный зонт с грязно-голубой тканью, натянутой между креплениями. Подобные штуки ценили гномы Бертасля и жители Морского Королевства. В общую моду они еще не вошли, а вот в обиходе устроились прочно и надолго — зонты научились украшать или покрывать разнообразными вышивками и рисунками.