– Да, я ж понимаю, Вашличество, у самого дочери растут, – поддакивал конюх и разливал по бокалам кисловатый яблочный сидр.

Я знал, что боги давно покинули нашу Землю. Остались лишь их подмастерья, доверенные лица. Те, кто действительно творить чудеса. Я побывал везде. Монастыри Тибета, разрушенные города майя и инков, африканские племена. И везде были одни лишь шарлатаны.

Но я не сдавался и вот однажды нашел его.

Старый замызганный дед сидел в халупе из коробок и полиэтилена на главной городской свалке.

Я действовал так, как меня научили. Подмигнул деду, достал пакета припасы – бутылку водки, сок "Красавчик", маринованные огурцы, докторскую колбасу.

Разлили в пластиковые стаканы, молча выпили по одной, потом еще.

Дед приосанился и крякнул:

– Ну чего пришел?

Боясь спугнуть его, я осторожно спросил:

– Дедушка, а ты в чудеса веришь? В Бога там?

– Э, ты, я тебе не дедушка! – обиделся он. – Меня Михалыч зовут и я еще ого-го.

– Прости, Михалыч, бес попутал! Давай еще по одной, а?

Разлили, выпили.

– Ну так про чудеса? – робко спросил я, уже ни на что не надеясь.

Михалыч похрустел огурцом, покосился на меня.

– Давай еще выпьем, а?

Разлили, выпили.

– Ты, это, малой, только не смейся. Но есть у меня одна способность. Хоть вроде и фигня, но иногда ой как полезна бывает. Я ей не часто пользуюсь, боюсь прогневить высшие силы. Знаю, что им не нравятся, когда часто беспокоят. Но когда действительно нужда… Смеяться не будешь?

– Ну что ты, что ты, Михалыч, да я не в жисть, – принесенная водка подействовала и на меня. – Расскажи мне, что ты умеешь.

Снова разлили и выпили.

Михалыч полез за пазуху и достал нечто, завернутое в полиэтиленовый мешочек, обрывок газеты и почти чистую тряпочку. Он бережно освободил нечто от упаковок и поставил передо мной.

– Вот!

– Что это?

Больше всего это походило на грязноватый камень с зеленым оттенком. Присмотревшись я увидел, что это маленькая статуэтка, типа нэцке.

– Михалыч, это что? – снова глупо повторил я, не в силах понять.

– Это, пацанчик, я сам вырезал. Из куска мыла "Зеленая яблонька". Он мне во сне явился и сказал: "Поклонись мне, Михалыч, воплоти меня и буду я всегда с тобой и поддержу во всем. Силы мои пока не велики, но мы с тобой сможем многое!"

Не в силах сдержать себя, я протянул руку к статуэтке, за что тут же получил болезненный тычок в плечо от Михалыча.

– Эй, повежливей будь! – он вытащил из другого кармана маленькую стеклянную рюмку, налил в нее водки, положил рядом ломтик огурца и кусочек колбасы, закатил глаза и запел:

Уммма, умммма, умммма-ма-ма

Забери меня чума,

Это всё тебе, Чихундрий

Уммма, умммма, умммма-ма-ма!

– Кто? – переспросил я, боясь, что ослышался.

Михалыч сердито зыркнул на меня:

– Говорил же, смеяться будешь. Это – Веселый Чихундрий. Он насылает насморк и чихание. И я теперь тоже могу с его помощью. Он ткнул в меня грязным пальцем и запел:

Уммма-уммма-уммма-ма-ма

Чих сведет тебя с ума.

Я почувствовал, что заболеваю и немедленно чихнул. Все остальное было как в тумане.

Это последний отчет, когда я допишу эти строки, пойду искать Михалыча. Он и Веселый Чихундрий ждут меня.

Подпись: младший сотрудник кафедры теологии И.В.Кашляев.

Они отплывали почти в полночь. Двое высоких в длинных плащах с капюшонами и один маленький в черном растянутом свитере на три размера больше и сером берете, сдвинутом на ухо.

– Ну пора, – сказал один из высоких и встал на носу лодки, поправив капюшон.

– Пора, – согласился со вздохом второй и сел на весла. Маленький же уселся на корме и спрятал руки в рукава.

Лодка отплыла, свидетелей и провожающих не было. Трое переглянулись. Тот, что стоял на носу, стянул капюшон со светлой кудрявой головы и пропел тяжелым низким басом:

– Шаланды полные кефалииии.

– Тебе бы всё дурачиться, – тот, что сидел на веслах, тоже снял капюшон и подставил усталое лицо морскому ветру. Ветер тут же принялся ерошить остатки волос на его лысине. Маленький стянул с черных волос берет и опустил руку в воду.

Блондин спрыгнул с носа, сел. Лодка опасно закачалась.

– Почему бы не подурачиться? – широко улыбнулся он. – Моя работа окончена. Ваша тоже. Могу сесть на весла, если ты сильно устал.

Лысеющий кивнул. Они поменялись местами. Брюнет украдкой оглянулся назад и вздохнул. Лысеющий потер щеку, тоже вздохнул.

– Иди-ка сюда, на нос, – позвал он и похлопал ладонью рядом с собой, по старому темному дереву судна. Маленький опустил глаза и помотал головой, комкая в руке снятый берет.

– Сел бы ты к нему что ли? – полушутя-полусерьезно предложил блондин на веслах. – А то сбежит.

– Не сбежит, – вздохнул с носа лысеющий. – Нет у него сил. Если бы были, мы бы тут не сидели.

С покинутого берега раздался далекий собачий лай. Брюнет вздрогнул и оглянулся.

– Держи его, – скомандовал блондин. – Он ведь сейчас прыгнет.

Но лысеющий не слышал его, он впился глазами в берег, утирая пот со лба.

– Эдик, Эдик! – к лаю добавился далекий женский голос. Брюнет бросил берет и плюхнулся в воду. Лысеющий кинулся за ним.

– Придурки, – проворчал блондин, разворачивая лодку. – Эх, чуть-чуть я не успел. Жизнь, Любовь! Залезайте обратно. Я вас довезу до берега.

Трое высоких стояли на темном берегу. Прощание было коротким.

– Прости нас, Смерть, – сказал лысеющий, потерявший свой плащ. – Ты пришел рано. Нам не пора еще.

Брюнет, свитер которому был уже впору, улыбнулся блондину в лицо.

– Увидимся, Смерть!

– До встречи, Любовь! – И Смерть натянул капюшон.

Иринка опустила ресницы, вслушиваясь в перестук колес. Солнце почти коснулось горизонта, посылая в пыльное окно поезда последние горячие лучи. Она представила себя принцессой в высокой башне, под стенами которой грохочет шум битвы. Или лучше не так – пусть это рокочут барабаны горных гоблинов. Интересно, как там мама? Она осталась совсем одна в больнице. Нет, не надо думать про это. Девочка открыла глаза, скосила их на кончик носа, полюбовалась узором на подстаканнике. Потрогала пальцем горячий металл. Скоро он остынет и можно будет пить чай. Дверь купе открылась и вошла тетя Света, мамина старшая сестра.

– Скучаешь, Ириночка?

Девочка покачала головой, снова прикрыла глаза. Волшебство не исчезло, как это обычно бывало, затаилось в перестуке колес, в быстром мелькании тени и света на сомкнутых веках, горячем металле подстаканника. Ей почудился чей-то крик, потом щебет.

– По утрам к замку принцессы прилетали птицы, чтобы спеть ей самые прекрасные свои песни, – продолжила мечтать она. – Ее мама-королева была здорова и приходила разбудить ее на рассвете…

– Ириночка, – попутчица осторожно тронула ее за плечо. – Ты спишь?

– Нет, – девочка открыла глаза, надула губы. – Я думаю. Зовите меня, пожалуйста, Ирина.

– Хорошо, Ирина, – тетя Света улыбнулась робко. – Ты слышишь этот щебет? Я сейчас говорила с проводницей. Оказывается, в купе рядом с нами едет артист. То ли фокусник, то ли дрессировщик и с ним самый настоящий попугай. Это он щебечет.

– Попугай? – Иринка недовольно засопела. – Они же каркают как вороны. И кричат. Я думала это птицы за окном.

– Мы ведь в поезде, – засмеялась тетя Света. – Тут птиц не слышно. А этот попугай даже говорит. Может, сходим посмотрим?

– Не хочу, – буркнула девочка, отворачиваясь к окну. Солнце уже перестало мелькать алым и золотым и просто бледно светило из-за деревьев. Поезд въехал в лес и в купе сразу стало темно.

– Ну как хочешь, – тетя Света постояла немного в нерешительности. – Я постельное белье принесла. Посплю немного. Ты будешь?