– А Марко не опасен? – спросил Раф, повысив голос. – Может, пусть Мэри сама решит за себя?

Мать Рафа проворчала что-то себе под нос и начала рубить тыкву. Раф вздохнул и прикусил язык, а Мэри тайком от матери закатила глаза. Внезапно Рафу подумалось, что это первый нормальный разговор с матерью за многие годы.

Весь день он трудился над серебристым сюртуком и в тот же вечер, надев его, снова отправился в лес, к реке.

Танцующие оказались там же, где и прежде. И, когда Раф подошел поближе, фея вновь покинула их круг.

– Твой сюртук прекрасен, как сама луна. Согласен ли ты на те же условия?

Раф хотел было возразить, но вспомнил о поцелуе феи и подумал, что вполне сможет изменить ход событий. Только для этого лучше застать ее врасплох.

– Согласен, – ответил он, сбрасывая сюртук.

И фея, как накануне, вытащила Лайла из круга.

– Лайл! – позвал Раф, бросившись к другу, прежде чем фея успела коснуться губами его лба.

Лайл повернулся к нему и открыл рот, будто копаясь в глубинах памяти в поисках его имени. Будто никак не мог вспомнить его.

Тут фея снова поцеловала его, и Лайл нетвердым шагом двинулся к матрасу. Опущенные ресницы почти скрыли взгляд, брошенный им на Рафа. Губы его шевельнулись, однако он не издал ни звука и тут же, как и вчера, погрузился в сон.

В эту ночь Раф попробовал разбудить его по-другому. Он целовал безжизненно мягкие губы Лайла и его лоб, как это делала фея. Целовал впадинки на его шее, чувствуя, как гулко бьется сердце в его груди. Гладил его грудь. Касался губами гладких, не обезображенных шрамами запястий. Он целовал Лайла снова и снова, но это было так же ужасно, как целовать труп.

Прежде, чем уснуть, Раф снял с мизинца серебряное колечко с ониксом, вырвал из собственной головы прядку черных волос, свернул ее колечком и вложил в полость для яда. После этого он надел кольцо на мизинец Лайла.

– Вспомни меня. Вспомни меня, пожалуйста, – сказал Раф. – Если не вспомнишь, я сам не смогу вспомнить себя.

Но и на этот раз Лайл даже не шевельнулся, и вскоре Раф снова проснулся в одиночестве и с первыми проблесками рассвета вернулся домой.

В этот день он сшил сюртук из бархата, черного, словно ночное небо. Украсил его крохотными черными стразами и вышивкой из черных роз – насыщенных, ярких у подола и истончающихся, сходящих на нет кверху. По манжетам и вороту пустил тонкое гофрированное кружево – дымчато-пурпурное, багровое, цвета закатов. Спину усыпал серебряными бусинами – звездами. Холодными, как глаза феи. Ничего более прекрасного Рафаэль не создавал еще никогда и знал, что никогда в жизни больше не создаст ничего подобного.

– Откуда ты только берешь идеи? – спросил отец, выйдя на кухню за вечерней чашкой кофе без кофеина. – Вот я всю жизнь был человеком не слишком-то творческим.

Раф открыл было рот, собираясь ответить, что находит идеи повсюду, во всем, что видит, о чем мечтает, что чувствует, но тут ему пришла в голову вторая половина отцовской фразы.

– А помнишь, как ты сделал бампер для старой машины из дерева? – сказал он. – Очень даже творческий подход.

Отец довольно ухмыльнулся и долил в чашку молока.

Той же ночью Раф облачился в сверкающий звездный сюртук и снова отправился в лес.

Фея ждала его на прежнем месте. При виде такого великолепного наряда она ахнула от восхищения.

– Он должен стать моим, – сказала она. – А ты получишь его – на тех же условиях, что и прежде.

Рафаэль кивнул. Если он не сумеет разбудить Лайла и в эту ночь, то распрощается с ним навсегда. Что ж, может быть, Лайл полагает, что так лучше? Может, Лайлу просто нравится эта жизнь – вечные танцы, вечная юность и память, не причиняющая боли, – и он, Раф, напрасно пытается лишить его всего этого? И все же ему очень хотелось провести рядом с Лайлом еще одну ночь.

Фея подвела Лайла к нему, и Лайл опустился на старый матрас. Фея склонилась над ним, чтобы поцеловать его в лоб, но в последний миг Лайл повернул голову, и вместо лба поцелуй пришелся в волосы.

Фея выпрямилась. В глазах ее полыхнула злость.

А Лайл заморгал, словно пробуждаясь от долгого сна, потрогал колечко с ониксом на мизинце, повернулся к Рафу и неуверенно улыбнулся.

– Лайл? – сказал Раф. – Ты меня помнишь?

– Рафаэль?

Лайл потянулся к лицу Рафа, но остановил руку у самой его щеки. Подавшись вперед, Раф боднул лбом его ладонь и вздохнул. Казалось, время двинулось вспять. Казалось, ему снова четырнадцать, и он влюблен…

– Идем, Лайл, – резко сказала фея.

Лайл неуклюже поднялся на ноги, взъерошив Рафу волосы.

– Постой, – возразил Раф. – Он знает, кто я. А ты говорила: если он вспомнит меня, то будет волен идти, куда только пожелает.

– Он так же волен пойти со мной, как и с тобой, – ответила фея.

Лайл вновь перевел взгляд на Рафа.

– Мне снилось, будто мы уехали в Нью-Йорк и выступаем там в цирке. Я танцевал с медведями, а ты дрессировал блох – учил их прыгать сквозь игольное ушко.

– Я дрессировал блох?

– Ну да. Там, во сне. И здорово прославился.

Но улыбка Лайла так и осталась настороженной, неуверенной. Возможно, он осознал, что все это не очень похоже на такую уж роскошную карьеру.

Раф вспомнил сказку о принцессе в плаще из шкуры вши, которую рассказывал Виктору, о прядях волос и обо всем, что ему удалось пропихнуть сквозь игольное ушко.

Злобно хмурясь, фея отвернулась от них, отошла в меркнущий круг танцоров и рассеялась, словно дым.

– Все вышло не совсем так, – сказал Раф, поднявшись и протянув Лайлу руку. – Я тебе расскажу, как оно было на самом деле.

Лайл крепко, отчаянно стиснул пальцы Рафа, но улыбнулся во весь рот, а глаза его засияли ярко, как звезды.

– Ладно. Только ничего не упускай.

Холли Блэк

Холли Блэк – автор многих популярных произведений для детей и подростков в жанре современного фэнтези. Среди ее работ – «Спайдервик. Хроники» (в соавторстве с Тони ДиТерлицци), серия «Современные волшебные сказки», «Костяная кукла», «Холодный город», серия «Магистериум» (в соавторстве с Кассандрой Клэр) и «Самая темная чаща». Финалист Премии Айснера, лауреат премии имени Андре Нортон и Мифопоэтической премии, Холли Блэк также удостоена медали Джона Ньюбери. В настоящее время живет в Новой Англии с мужем и сыном, в домике с потайной дверью.

Обдумывая содержание этой антологии, я с самого начала знала, что непременно включу в нее эту блистательную, неподражаемую научно-фантастическую версию «Красной Шапочки», созданную Кэйтлин Р. Кирнан. Дороги иголок и булавок не раз встречаются в ранних, изустных версиях этой сказки, но их символизм и проблема выбора между ними – скорее, тема для научных дискуссий.

[31]

Никс Северн закрывает глаза и делает глубокий вдох, набрав полную грудь свежего, только что изготовленного воздуха, наполняющего Танк-контейнер Четыре. Вот она, ирония судьбы в действии: эта роскошь порождена катастрофой. Несомненно, более двух тысячелетий никто на Земле не дышал воздухом хотя бы вполовину меньшей чистоты. Римляне, греки, древние китайцы – все они положили начало копчению неба, а за два века после Индустриальной революции оно превратилось в целую науку – в науку равнодушия. В искусство халатности и отрицания. И теперь даже скрупулезно созданная искусственная атмосфера Марса не так чиста, как каждый вдох того воздуха, которым дышит Никс. Азот, кислород – четыре пальца N₂ и пятый O₂ – и так далее, и так далее, примеси и тому подобное, и все это превращает каждый вдох, каждый подъем ее груди, в настоящий праздник. Какой радостный день для легочного эпителия, омываемого этой первозданной смесью! Никс закрывает глаза, пытается думать, но этот воздух кружит голову. Нет, не пьянит, но, определенно, голову кружит. Как легко задремать, уснуть, прислонившись спиной к стволу диксонии антарктической, укрывшись от каплющей сверху мороси под зонтиком ажурных листьев древовидного папоротника и прочих растений, проросших, распустившихся за последние семнадцать часов и заполнивших танк-контейнер доверху. Уснуть, и стать настоящим новым Рипом ван Винклем, а «Дрозд», дрейфующий сам по себе, будет удаляться от лунно-марсианской рельсовой нитки все дальше и дальше. И эту сказочную нарколепсию можно сделать еще приятнее: несколько капсул фенотиазина из левого набедренного кармана красного комбинезона – и больше ей не проснуться никогда. А вскоре лес сомкнется над ней, и она послужит ему пропитанием. Грибы, насекомые, улитки и планктон, бактерии и крохотные позвоночные – все они соберутся на званый обед в честь ее сна, а затем и смерти.