— Вот что, Николай, — говорит хозяин, — парень ты деловой, да и собой молодец. Я тебе такую, братец, невесту выискал, что и во сне не видал ты этакой.

— Вот как!.. А нуте-ка, скажите-ка, кто такая?

— Да хоть бы моя падчерица, чем не невеста? А?..

— Елена Александровна! — удивленно воскликнул Филиппов и даже привскочил с места.

— Что, разве не нравится? хе-хе-хе… — лукаво подмигивая, молвил хозяин.

— Что вы, что вы, Иван Иванович, разве это возможно: такая красавица и с таким капиталом: да разве такого ей жениха нужно?

— Да что об этом толковать, а только, если хочешь жениться, то посватаю, согласен?

— Да я с величайшей радостью, только что-то не верится; нутка-с, вот оказия-то, ей-Богу…

— Ну, так слушай мои условия. По духовному завещанию она наследница в половинной части капитала и имущества. Капитала на ее долю приходится 250 тысяч да тысяч с 50 за половину дома должно очиститься; так что и выходит, все ее наследство определяется в полмиллиона, — понял?

— О, Господи Боже! пол миллиона… легко сказать.

— Только, братец ты мой, я рассчитал так, что с тебя будет и половины того, да. Так вот, если на половину согласен, то буду сватом…

— Господи! Да как же не согласен-то… Такое счастье… Да разве я стою того?

— Ну, так вот что: перед самым венцом у нас с тобой будет сделан расчет. Чистоганом ты получишь сто тысяч на руки и потом полтораста тысяч; магазин, что на Мясницкой, поступает в твою пользу. Торгуй, брат, разживайся; только из долга ты не получишь ничего. Расписку же ты даешь мне в получении все приданного целиком. Согласен, так по рукам; будем хлеб-соль с гобой водить.

— Как мне вас благодарить, благодетель мой, я уж и не знаю… буду вечно за вас Господа Бога молить…

Этот уговор между хозяином и приказчиком происходил за полгода до описанного здесь происшествия на Москворецкой набережной.

Елена Александровна знала Филимонова хорошо. Покойный отец ее ценил расторопного малого и отличал его от прочих. Он частенько говаривал, что из этого парня выйдет прок. И действительно, начав службу свою с мальчиков, Филимонов своей смышленостью и бойкостью выдавался из всех служащих. Теперь он получал 150 руб. в месяц и Чупрунов метил его в управляющие. Чупрунов подготовил свою жену так, что Варвара Ивановна в конце концов смотрела уже на Филимонова как на будущего своего зятя. Не раз она намекала Лене, о том, что пора девушке подумать и о своем гнезде. Перебирая в разговоре с ней знакомых молодых людей, она не находила между ними молодого человека, который был бы достоин ее Леночки. По ее мнению, все они были гуляки, моты, пьяницы. Причем не раз останавливала свой выбор на Филимонове.

— Вот, Леночка, — говорила она иногда, сидя вечерком на диване, обнявшись с дочерью, — счастлива была бы ты, если б вышла замуж за Николая Ивановича. Парень во всех статьях хороший, дельный, трезвый, умный и из себя картина.

Девушка отмалчивалась, а мать принимала это молчание за знак согласия.

Леночка не раз задумывалась о своей дальнейшей судьбе. Не красна была ее жизнь в родном доме. Она хорошо знала, что отчим недолюбливал ее. Добрая, простая мать вечно занята была домашними хлопотами и малыми детьми и редко дарила старшую дочь лаской, хоть и любила ее очень. Подруг у нее было мало по душе. Лена чувствовала себя одинокой и даже лишней в доме. Большинство из них были девушки полуграмотные, да и те все уже почти повышли замуж.

Хоть и получила Лена образование в гимназии, но куда она и к чему могла применить свои познания — она совершенно обеспеченная: идти в учительницы — значит отбивать кусок хлеба у нуждающихся. Чувство любви ей было незнакомо, а замуж рано или поздно она будет должна выйти.

Поневоле она задумывалась иногда о Филимонове. «Ну что ж, — рассуждала она, — и в самом деле молодой человек и красив, и умен, только, конечно, не так образован, как бы хотелось мне, — ну да, выйду замуж, так можно будет и позаняться его развитием. А то где ж, на самом деле, женихи-то? Положим, у меня приданое немалое, а потому в женихах недостатка не будет, да ведь все они льнут к деньгам. Нет, как ни раздумывай, а пожалуй, придется с мамой согласиться и выйти за Филимонова. Принц заморский за мной не приедет».

Вследствие таких рассуждений Лене казалось, что она любит как будто Филимонова. Согласия своего она еще не высказала, но уже и отчиму и матери думалось, что Филимонов будет скоро их зятем.

Филимонов стал бывать у Чупрунова частенько и запросто. Он ездил иногда с Леной в театр, гулял с ней по бульварам и занимал ее нередко интересными разговорами. Оставалось только сделать официальное предложение, но Филимонов всякий раз робел, не веря в свое счастье и все откладывая день от дня свое объяснение с невестой. Как вдруг случилось то, что девушка сразу изменила свои отношения к нему. Она до безумия полюбила красавца-студента, так самоотверженно бросившегося навстречу смертельной опасности ради ее спасения. Теперь только и дум ее было, что о чернооком красавце. Стала Лена избегать встреч с Филимоновым. При его приходе уходила в свою комнату, отказывалась от прогулок с ним, а если и случалось сидеть с ним за одним столом, то была молчалива, как камень.

Недоумевали и отчим, и мать, видя такую перемену в дочери, но еще более удивлялся тому сам жених Филимонов.

«Эх, — думал он, — придется, видно, сказать: „Сорвалось“. Говорит пословица: „Куй железо, пока горячо“, и правда. Ну, пеняй теперь, дурак, на себя, коли не умел взять в руки счастье».

Как-то раз, оставшись наедине в гостиной с Леной, Филимонов пытался заговорить с ней в прежнем тоне, но девушка, посмотрев на него как-то рассеянно, вдруг встала и, сказав: «Извините, мне некогда», вышла из комнаты.

Елена Александровна навещала больного не менее двух раз в неделю. Каждый раз больной встречал ее радостной улыбкой, и она, присев на табурет, начинала выкладывать покупки. Она обыкновенно приносила больному печенье, варенье, конфеты к чаю и случалось, что и сама выпивала с ним чашку.

Раза два она была у Натальи Петровны. Старушка занимала небольшой особнячок на одной из немноголюдных, окраинных улиц Москвы. В маленькой квартирке ее было так чисто, так уютно, а сама старушка так добра и приветлива, что Лена считала истинным наслаждением побыть часок-другой в милом уголке.

Прошло уже с месяц, как Успенский был привезен в больницу. Голова его заживала с каждым днем <и он> к своей радости замечал, что здоровье его быстро восстанавливается.

Однажды Елена Александровна была у него. Оба были веселы, шутили, смеялись; но вдруг Успенский сделался серьезен.

— Что с вами, Михаил Петрович, — тревожно спросила Лена, — вам, должно быть, опять вдруг занездоровилось?

— Ах, нет, Елена Александровна, я совсем почти здоров и доктор сказал, что на днях можно и на выписку. А по правде сказать, знаете ли, ведь своим быстрым выздоровлением я обязан вам более, чем доктору.

Лена покраснела от счастья и стыдливо опустила глаза.

А Успенский продолжал:

— Но, Елена Александровна, как только я вздумаю, что скоро я должен отсюда уйти, так сердце и заноет, заноет… Вот я привык вас видеть здесь и, когда входите в эту душную комнату, так будто солнышко ясное проглянет в ненастный осенний день и так хорошо, так легко бывает на душе от счастья. А тогда уже…

— А тогда мы все же останемся приятелями и будем видеться с вами, — проговорила быстро Лена. — Мы можем гулять иногда с вами по бульвару; можем, наконец, встречаться в театре…

— Ах, я желал бы как можно видеть вас чаще, Елена Александровна.

— Но я, наконец, могу и заехать иногда к вашей матушке, я уже была у нее два раза и мы очень полюбили друг дружку.

— Елена Александровна, — вдруг воскликнул Успенский, крепко сжимая руку девушки, — можете вы исполнить мою маленькую просьбу?

— О, еще бы, что возможно, все исполню, говорите.