— Когда Несравненная Анна соизволила вернуться домой — всё было уже закончено. Нет, он тогда не уехал, не сбежал, он дождался её. Он не чувствовал никакого стыда за то, что он сделал. А она… а что она… Она сказала мне, что этим в итоге всё равно бы закончилось рано или поздно, так что то, что произошло — это жизнь, это случилось, и надо жить дальше. Тем более это не кто-то там, это Марк. А дальше, с её молчаливого согласия, всё продолжалось ещё три года. Она говорила, что мне надо смириться, что я должен быть счастлив, что Марк так помешан на мне, что я могу вертеть им, как захочу, что я не понимаю, как мне повезло. Она любила меня по-своему, и по-своему желала мне добра, — глухо говорит Илай и снова замолкает.

— Хватит, — опять прошу его я, но ему, видимо, надо договорить то, что он начал.

— Но, видишь ли, в чём была очень странная штука. Я оказался настолько неблагодарным, что я не желал понимать своего счастья, мне нахер не брякала та удача, которая на меня вдруг свалилась. Я ненавидел Марка, я ненавидел Анну, я ненавидел весь свет. И чем гаже становился мой характер, тем мягче становился со мной Марк. А потом, в какой-то момент, мне было уже семнадцать, я вдруг решил, что больше никому не позволю делать со мной то, чего я сам не хочу.

Я послал Анну с её картинами — хочет писать свою порнуху с моим участием, пусть пишет теперь её по памяти. Я послал Марка, теперь-то я мог это сделать. Но Марка оказалось послать не так просто, он слишком подсел на меня, теперь он уже готов был на всё, лишь бы я не ушёл от него.

А потом я обнаружил ещё одну штуку. Моя сраная внешность, которая принесла мне столько бед, деморализует окружающих. Я могу манипулировать людьми так, как мне хочется, как мне выгодно. И мне это стало приносить удовольствие. Мне стало нравится самому нагибать таких уверенных в себе, таких типа неебать самцов, которые ни в рот, ни в жопу. Нравилось, когда они, охуев от моего обаяния, сами просили меня об этом.

И когда я увидел тебя, я подумал, что вот он, ещё один, который думает, что это он тут главный. И мне снова так захотелось почувствовать эту власть… А потом… потом всё пошло как-то не по плану. И ты оказался другим, и план оказался херовым.

— Тут нужен другой план, — задумчиво говорю я, целуя его в висок.

— Тут нужен другой план, — соглашается он, поворачиваясь ко мне, и спрашивает: — Я всё ещё нужен тебе после всего, что я рассказал?

Мне сейчас было бы смешно, если бы не было так грустно:

— Так вот в чём был твой новый план? Отпугнуть меня? Нет, это тоже хреновый план.

— Ты совсем дурак, — вздыхает Илай и обнимает меня за шею, утыкаясь носом мне в ключицу.

— Всем давно известный факт, — подтверждаю я, тянусь к ноутбуку, откуда на меня смотрит слишком серьёзное для четырнадцатилетнего подростка лицо, и захлопываю крышку.

========== Часть 22 ==========

Я всё глажу его волосы, прошёл уже час, год, вечность пронеслась перед нашими глазами, а я всё прижимаю его к своей груди и не могу оторваться от него.

— Почему он всё ещё рядом с тобой? — спрашиваю я, не надеясь на ответ.

Но Илай, даже не задумавшись, отвечает:

— Это, наверное, что-то из категории садо-мазо. Всё поменялось с момента, когда я нашёл в себе силы послать их всех, когда я сам стал решать, что я буду делать. Он таскался за мной тенью, а мне вдруг стало льстить, что взрослый, богатый и уважаемый мужик так передо мной стелется. И я уже был не маленьким мальчиком, я подрос, я стал понимать свою власть над ним.

Многое изменилось с того момента. И мне нравилось, что теперь я могу управлять ситуацией. Возможно, я просто мстил, возможно, это было что-то из категории Стокгольмского синдрома, когда жертва начинает чувствовать симпатию к своему мучителю.

Тем более мы, что уж тут отрицать, слишком долго были вместе. И самая жесть, какая вообще была, она была только в первый раз. Потом он осторожничал, мог месяцами ко мне не прикасаться, только гладил и целовал. Ну и, естественно, от меня требовал того же. А за это я его тогда ещё больше ненавидел, — тут Илай брезгливо передёргивает плечами и говорит, передразнивая кого-то: — Ну же, девочка моя, возьми в ротик конфетку… Тьфу, бля.

— Что у тебя сейчас с ним? — мне не хочется этого знать, но мне надо.

Илья пожимает плечами:

— Да, в принципе, уже ничего. Это больная привычка с моей стороны, да и с его, я думаю, тоже. Он приезжает чаще всего пьяный в хлам, пытается выяснять со мной отношения, я терплю, сколько могу. Он начинает беситься, потом начинаю беситься я. А потом кто-нибудь из нас срывается: он сильнее, поэтому у меня после таких стычек синяки, а у него располосованное в лоскуты лицо.

— Ты спишь с ним сейчас? — уже через силу задаю я ещё один вопрос.

Фролов поднимает на меня глаза:

— Хотелось бы шуткануть, как в анекдоте — да разве с ним уснёшь, но, думаю, тебе будет не смешно.

— Мне совсем не смешно, — подтверждаю я.

Тогда Илай поджимает губы:

— Если то, что у нас происходит, можно назвать таким словом, то да, я с ним сплю. Но то, что у меня произошло с тобой, этого не было у меня с семнадцати лет.

— Это типа комплимент сейчас был? — невесело усмехаюсь я.

— Можно и так сказать, — серьёзно смотрит на меня он. — Я вообще уже не думал, что кому-нибудь позволю это со мной сделать.

Он отстраняется от меня, поднимается с пола и протягивает мне руку. Я встаю, а он тут же прижимается ко мне, обхватывая руками за шею:

— Ветров, ты особенный, — шепчет он так жарко мне в ухо, что по спине пробегает дрожь, — но у нас с тобой нихрена не получится.

— Почему? — разговор принимает совсем не тот оборот, который мне бы хотелось сейчас.

— Ты не из моего мира, а я не из твоего. У нас нет точек соприкосновения.

— А мне кажется, как раз есть, — неловко пытаюсь пошутить я, сжимая пальцами его ягодицы.

Он стонет мне в шею, но продолжает:

— Ты прекрасно понимаешь, о чём я. У нас ничего не выйдет, кто-нибудь из нас сорвётся. Тем более, я не хочу именно с тобой биться за власть, а рано или поздно мы к этому придём. Может, мы просто будем друзьями, а? — он с надеждой заглядывает мне в глаза. — А хочешь, я тебе Витеньку подарю? Будем дружить семьями?

Я смотрю на него как на умалишённого, я даже злиться на него не могу:

— Нет, Илай, мы не будем друзьями. И Витеньку своего мне впихивать не надо. Мне на него смотреть противно, не то чтобы…

— Зря, — вздыхает Фролов. — Сосёт он зачётно…

— Илья, — тут я уже с интересом смотрю на него. — Ты на полном серьёзе представляешь сейчас, чтобы это розоволосое недоразумение у меня отсосало? Тебя корчило, когда я Вику просто обнимал, а тут…

— Да, — прерывает меня он, — что-то я не подумал. Остался бы Витенька без своих прекрасных кукольных волос «а-ля Барби», вот бы печаль была.

— Будем друзьями, надо же, — я укоризненно качаю головой, — и как тебе в голову вообще пришло такое.

— А что, — Илай улыбается, — было бы, как в песне. Знаешь? — Тут он начинает напевать, подтанцовывая в моих объятиях: — Давай, будем друзьями? Ну, конечно, давай. Я не буду тебя трогать, ты не будешь меня целовать. Будем друзьями. Раз, два и по домам. И от этого бреда мы сойдём с ума.

Я смеюсь:

— Если ты сейчас не перестанешь вихляться в такой близости от меня, дело кончится сексуальными извращениями.

— Ой, — он картинно прижимает руку ко рту и округляет глаза. — Не надо извращений, у меня задница ещё в шоке после недавно пережитого.

Мы с ним треплемся до самого утра, уже светает — надо ехать в универ, но так не хочется вылезать из кровати, где ко мне прижимается тот, кого только полный импотент хоть один раз не представлял в порнографической позиции.

Но всё хорошее в итоге заканчивается, и Фролова из моих рук вырывает телефонный звонок. Он отвечает и тут же обеспокоенно смотрит сначала на часы, а потом уничижающе на меня:

— Блядь, да я забыл совсем. Во сколько там? Да не ори, щас я соберусь. Отправь за мной кого-нибудь. Кого? Вадима? Блядь, а больше никого нет? Ладно, пусть он, терпеть его не могу. Ах-ах, да я по курсу, что взаимно. Дай мне тридцать минут.