— Почему Илай?

Он смеётся:

— Ну, это как бы моё имя.

— В смысле?

Он снова роется в тумбе и протягивает мне свой паспорт. Я открываю и читаю запись:

«Илайя Фарисович Фролов-Голденберг»

========== Часть 20 ==========

— Это не имя, это сказка какая-то, — выйдя из изумлённого ступора, говорю я. — Кто ты, сказочный принц?

Фролов ржёт, забирая у меня свой паспорт.

— А ты как хотел. Только так, только хардкор.

— Илайя Голденберг, — чуть ли не благоговейно повторяю я. — Хорошая фантазия у твоей матери.

— Ты не представляешь насколько, — тут Илья хмурится и смотрит в стену.

— Прости, — понимая, что сморозил глупость, я наклоняюсь к нему и заглядываю в глаза. — Я не должен был…

Тут Фролов с подозрением смотрит на меня:

— Постой, ты что, знаешь мою мать?

Я смущённо опускаю глаза:

— Ну да, ты пропал тогда, я тебя искал.

— Понятно, — на лице Ильи полное отсутствие эмоций, а мне становится так неловко, будто я заглянул куда-то, куда мне вообще по рангу не положено.

— И как много ты узнал из общения с моей матерью? — его голос сушит воздух вокруг меня, а я понимаю, что зашёл сейчас во что-то совсем запретное.

— Что она художница, — начинаю я и не успеваю договорить…

— Картины видел? — резко спрашивает Илья и почти с отвращением смотрит на меня.

— Да, — я отвожу взгляд.

— Все видел? — уже с насмешкой спрашивает он.

— Да, — повторяю я, но как бы я хотел сейчас соврать и сказать, что я вообще этих картин не видел.

— Слава интернету, великому и беспощадному, — почти сплёвывает Илья эти слова. — Я хочу, чтобы ты ушёл сейчас.

— Илья, я… — я кладу руку ему на плечо, но он тут же скидывает её.

— Что — ты? Что, тебе тоже вздрочнуть захотелось? Ты поэтому ко мне прилепился?

Вот тут уже я начинаю злиться:

— Это я к тебе прилепился? Точно я? А это не ты мне прохода не давал? С подкатами этими в кино, со съёмками ебучими. Сними уже корону, Фролов, она дохуя жмёт тебе, ты вообще соображать перестал. Это я к тебе вломился и в рот тебя так выебал, что тебе говорить больно было? А я тогда не видел этих ебучих картин, я тебя только видел, я думать ни о чём не мог больше… Ты…ты…

От бешенства я не могу подобрать слов, у меня трясутся руки и хочется въебать Фролову со всей дури, чтобы он, наконец, увидел ещё кого-то кроме себя.

А он, вместо того, чтобы продолжить козлить, вдруг с откровенным интересом смотрит на меня и неожиданно спрашивает:

— Что тебе надо от меня, Ветров?

Я спотыкаюсь на полуслове и краснею:

— Тебя, — это единственное, что я могу сказать сейчас.

— Меня? — спрашивает он с ещё большим интересом. — Ну, так я у тебя был. Ты получил, что хотел.

— Я получил что хотел? — тупо повторяю за ним я. — По-твоему, я хотел просто перепихнуться с тобой?

— Ну да, — кивает Фролов. — А чего же ещё ты сюда притащился посреди ночи?

— То есть ты реально думаешь, что всем только это от тебя надо? — я с недоверием смотрю на Илью и поверить не могу, что это он серьёзно.

Он с вызовом глядит мне прямо в лицо и почти выплёвывает:

— А что, не так? Ах, какая милая девочка. Ах, это не девочка? Ах, это мальчик? — передразнивает кого-то он. — А умеет, наверное, всё, как девочка.

Тут он толкает меня в грудь и шипит так близко, что чувствую его лимонно-тёрпкое дыхание:

— Что ты мне пиздишь сейчас? Я все ваши взгляды прекрасно понимаю. Что вы хотите, и о чём думаете.

— Нихуя ты не знаешь обо мне, Илай, — я перехватываю его руки и прижимаю к себе.

Он дёргается, пытается вырваться, но тут я не собираюсь сдаваться. Тогда он поднимает на меня глаза и чуть ли не с ненавистью спрашивает:

— Что ты ко мне привязался, Ветров?

— Да люблю я тебя, — на одном дыхании выдаю я и замираю, сам не веря, что я посмел это сказать.

Он тоже замирает и смотрит на меня с ужасом:

— Что ты сказал?

— Что слышал, — вот повторять я это сейчас точно не собираюсь, как это вырвалось из меня, прибить себя готов за свой длинный язык.

— Отпусти меня, — просит он, снова предпринимая попытку вырваться.

— Не отпущу, — упрямо говорю я, и ещё крепче прижимаю его к себе.

Внезапно он фыркает и утыкается мне губами в шею.

— Ты чего? — спрашиваю я, а он поднимает на меня уже совсем не злые глаза и усмехается:

— Ты не забыл вообще, в каком мы виде? — и кивает глазами вниз.

Ну да, в пылу разборок, как-то совсем стёрлось то, что мы выясняли всю правду этого мира в том, в чём могли бы быть, если бы оказались в тот самый момент его сотворения, то есть безо всего.

— Вполне нормальный прикид, мне нравится, — отвечаю я и подталкиваю Илью к кровати.

Он не удерживается на ногах и падает на смятое покрывало, которое мы так и не удосужились убрать, а я наваливаюсь сверху, фиксируя его руки у него за головой.

Прижимаюсь к его губам, и хотя мне снова хочется чуть ли не сожрать его, я сдерживаюсь, целую его совсем легко, едва касаясь искусанных губ, осторожно обхватываю каждую губу по очереди своими губами — почти невесомыми всасывающими движениями.

Илья тихо стонет мне в рот, тянется за новой порцией ласки, я же уже целую шею, чуть прикусывая кожу, оставляя еле заметные красноватые следы. Спускаюсь ещё ниже, смотрю на проколы в его сосках, касаюсь языком твёрдых пуговок, ощущая во рту стальной привкус. Зажимаю зубами холодную, но быстро нагревающуюся в моём рту перекладинку и немного заворачиваю её по часовой стрелке вместе с соском. Удовлетворённо улыбаюсь, слышу приглушённый стон Ильи, да, именно всё так, как я хотел тогда. Облизываю другой сосок, так же нарочно задевая зубами сталь штанги, снова слышу полувсхлип-полустон.

— Я нашёл способ держать тебя в руках, — говорю я, засасываю губами полностью сосок вместе с пирсингом и тяну вверх.

Илья уже стонет во весь голос, подаваясь следом за моими губами и приподнимаясь на локтях.

— Садист, — шепчет он, с шумом вдыхая в себя воздух.

— Садист, — соглашаюсь я. — А ещё я должен тебе оргазм.

— Ох-х, — всхлипывает он, когда я аккуратно накрываю языком самый верх головки его члена. Толкается навстречу моим губам, но я кладу руки на его бёдра, придавливая его к кровати:

— Спокойно, детка, без лишних движений.

— Сука, — шипит он, — не смей называть меня деткой.

— Как скажешь, детка, — смеюсь я, медленно втягивая его член в рот.

Он затыкается, он отомстит мне потом, но сейчас я контролирую ситуацию, сейчас он не может ничего мне сказать, потому что я целую его сейчас в самую душу.

Да, понимаю, пошлейшее сравнение — душа, вроде как, совсем не там, но сейчас, именно в этот момент, ей больше быть негде, потому что только сейчас, только тут, только так — он со мной настоящий, бесполезные маски скинуты на пол, он открыт, он не прячется, играя в свои странные игры, он мой сейчас, потому что я целую его в самую душу так, как, возможно, не целовал никто до меня.

Я нихрена не умею это делать, у меня нет никаких, даже самых малейших теоретических сведений, что уж говорить о практических, но мне так хочется, чтобы ему было хорошо со мной, чтобы было не так, как всегда, когда он таким образом подтверждал свою власть над кем-то.

Поэтому я держу его так крепко как могу, чтобы он не мог сделать ни единого движения. И он дышит, стонет, он срывается на крик под моими губами. Он просит меня, умоляет, требует. Он задыхается, угрожает, снова просит, снова у него сбивается дыхание — он только мой сейчас, и он в моей власти.

Такое незнакомое раньше чувство охватывает меня — первый раз в жизни чужое удовольствие становится важнее своего собственного. Хотя нет, не так, наблюдать за чужим удовольствием так же приятно, как получать его.

Он почти плачет, когда я в очередной раз облизываю головку члена и всасываю его, насколько это мне удаётся. Запрокидывает назад голову, выгибая спину, и мелкая дрожь пробегает по всему его телу.