Ведь ему ясно дали понять, что интереса к нему нет, что дальше ничего не светит. Зачем же он идёт за ним, зачем унижается? Парень поворачивается к нему — усталости на его лице становится будто больше, он потирает виски пальцами и равнодушно смотрит Ивану в лицо:

— А что обсуждать? Ты особенный? Был бы особенный — я бы тебя запомнил.

Он снова трёт ладонями виски и опирается на стену.

— Ян, — обеспокоенный девичий голос звучит совсем рядом. — Ты как?

К ним спешит та самая девушка, что провожала их с Самойленко совсем недавно до нужной аудитории.

— Тебе что надо? — она вызывающе смотрит на Волошина.

— Мы разговариваем, — Иван хмурится — собственническое поведение девушки наталкивает на определённые мысли.

— С тобой не хотят разговаривать. Незаметно? — Она отталкивает Ивана плечом и с раздражением косится в его сторону. — Много вас таких ходит — желающих поговорить. Выход там, — она кивает в сторону лестницы.

Ян по-прежнему стоит, облокотившись на стену, и, кажется, даже не слышит эту перепалку.

Вот и всё. Вот и поговорили.

Иван вспоминает своё обещание и кривится.

«Я найду тебя?»

Ну вот, нашёл. Теперь что? Забить и забыть? Только вот получится ли?

Как приблизиться к мечте, если мечта отказывается быть мечтой и гордо шлёт тебя в изнурительное пешее путешествие по малонаселённым районам?

Ян.

Самое то имя для мечты.

Не какой-то там Иван, как он сам — просто парень с конвейера.

А Ян.

Недостижимо. Не долететь — не допрыгнуть.

Мечта.

Звезда.

Любоваться можно — трогать нельзя — сожжёшь глаза, сердце, душу.

========== Часть 4 ==========

«Ты кто?»

Обжигает.

«Думаешь, ты особенный?»

Под дых.

«Я бы тебя запомнил».

Нокаут.

Нет, Иван никогда не считал себя особенным, да и что в нём особенного — типичен, не урод — уже хорошо. Силовые нагрузки — тренажёры три раза в неделю. В зеркало смотреть не стыдно. Конечно, он ничего не понимает в искусстве завязывания шарфиков, но ведь не это определяет личность.

Стрижётся коротко, внешность славянская. Иван разглядывает своё лицо в зеркало и усмехается: «Ну да, куда уж до особенного».

А Ян?

А Ян особенный. В нём особенное абсолютно всё. Как держит себя, как смотрит, как говорит — сегодняшний день последний и единственный — вот такое впечатление.

Но эта характеристика касается только того Яна, который зажигал посреди танцпола, который, наполовину высунувшись из опущенного стекла машины, кричал в ночное небо:

«Твои глаза такие чистые, как небо

Назад нельзя, такая сила притяжения.

Твои глаза… Останови это движение

Я для тебя остановлю эту планету»…

Эта песня намертво зафиксировалась в памяти. Иван вздрагивает, когда слышит её, машинально начинает оглядываться, потому что слова песни как заклинание, которое направлено на материализацию мечты.

Только так. Никак иначе.

А мечта так и остаётся мечтой, и волшебные слова не срабатывают.

Особенный.

Тот Ян, которого Иван встретил в чужом вузе, тоже был особенным. Другим. Совсем другим.

Если первый Ян работал на батарейках, его энергия искрила вокруг него, то второй Ян, скорее, был рыцарем печального образа, со взглядом уставшим, который невозможно ничем заинтересовать, потому что это был взгляд утомлённого жизнью отшельника, случайно спустившегося с высоких гор Тибета.

Зацепил.

Как же зацепил, мать вашу.

Зачем?

Почему он?

Забыть. Только забыть. Стереть из памяти. Заниматься мазохизмом, гоняя в голове то, что никогда не сбудется — никогда Иван не страдал подобным. И сейчас не будет.

Но почему так сильно хотелось именно того, уставшего Яна, обнять, как ребёнка, потому что, Иван поражается своей уверенности, тот так необходимо нуждался в этом.

Отвлечься. Надо отвлечься.

— В клуб? — предлагает Самойленко очередным субботним вечером.

— В клуб, — да, именно то, что нужно.

И плевать на всё, надо расслабиться, надо забыть про человека, который за одну короткую и мимолётную ночь так крепко въелся в его сознание, растворился, впитался во все поры, пустил корни — и нет от этого спасения.

Подцепить там какого-нибудь сладкого мальчика и забыться в чужих объятиях на какое-то время. А там, глядишь, и отпустит.

Самойленко, следуя своим инстинктам, сразу же теряется в море извивающихся на танцполе тел, стараясь пробиться к центру, стреляя кокетливыми и приглашающими взглядами направо и налево — нет никаких сомнений, что через несколько минут вокруг него уже будут увиваться несколько претендентов на его руку, сердце и маленькую аккуратную попку. Самойленко знает свои сильные стороны и совершенно не стесняется их демонстрировать всем желающим.

И, действительно, через пару песен любвеобильный Генка уже виснет у кого-то на шее, что-то шепчет на ухо, Волошин усмехается — наверняка клянётся в вечной любви до самого гроба. И ведь верят же.

А как не поверишь таким искренним и чуть удивлённым глазкам Самойленко? Такой наивный, чистый и неиспорченный мальчик — вот первое впечатление, что производит Генка на незнакомых людей.

Это потом, когда наступает утро, Генка, как та принцесса, начинает хаотично собираться и названивать Ивану с требованием забрать его. Вот тогда становится ясно, что капризный принц захотел вон ту конфетку и взял её, а теперь не очень интересно — «Забери меня отсюда-а-а-а, Ва-ня-я-я», — причитает он в очередной раз, пытаясь побыстрее свалить от очередного незадачливого любовника.

— Купишь мне выпить? — голос возле самого уха заставляет Волошина повернуть голову вбок, чтобы рассмотреть чуть ли не прижавшегося к нему в сутолоке парня.

Хорош. Строен, симпатичен — почему бы и нет.

Иван кивает, делает знак бармену.

— Ты один? — парень улыбается, опускает ладонь на руку Ивана и поглаживает слегка пальцами.

Волошин снова кивает — Самойленко уже не в счет, друг и забыл о нём, занятый соблазнением очередной жертвы.

— Скучаешь?

Знакомая схема. Ну, конечно, он скучает. А этот чудесный эльф, спустившийся с небес, сейчас развеет всю грусть-печаль. Иван залипает на чуть припухших губах парня, а тот, как специально, обводит их по контуру кончиком языка.

— Меня Артём зовут, — чуть повышая голос, сообщает он, пытаясь перекричать музыку.

Артём. Ну что ж, пусть будет Артём.

— Потанцуем?

Иван самому себе обещал в начале вечера, что будет отрыв, поэтому он не сопротивляется, когда Артём тянет его к танцполу.

Потанцуем… и руки обнимают за шею.

Потанцуем… и губы скользят по коже.

Потанцуем… и запах чужих волос по рецепторам.

Потанцуем… и нарастающее возбуждение в ритме танца.

— Ха-ра-шо, — орёт где-то Самойленко, и Иван улыбается, прижимая к себе жарко льнущее тело партнёра.

— Я давно за тобой наблюдаю, — Артём так близко, что их дыхания смешиваются в одно. — Ты мне нравишься.