Его кошелек оказался довольно тяжелым. Время от времени он обменивал меньшие монеты на более ценные золотые рё, но никогда не считал свои сбережения. Он опустил монеты на пол и удивленно уставился на кучу. У него действительно скопилась приличная сумма денег. При таком количестве… речь шла о сумме, на которую он мог прожить с Мастером три, может четыре зимы!

Он всегда был осторожен со своими деньгами. Это было естественно для человека, выросшего в нищете. В течение многих лет у него был стабильный доход, и он не тратил свои деньги на легкомысленные или дорогие пороки, такие как выпивка или блуд, как другие мужчины. Его единственным пороком были азартные игры, но он никогда не проигрывал больше, чем мог выиграть. К тому же это нельзя было считать настоящим порочным увлечением: игра никогда не цепляла его, он участвовал только потому, что Макото и Хидэеси хотели, чтобы он делал что-то еще, кроме как сидел в тишине и одиночестве.

Кеншин замолчал, глядя на все разложенное перед собой. Это были все его личные вещи: одежда, инструменты, пара сувениров, оставшихся после нее, и деньги. Вот и все. Это все, чем он владел. Действительно не много, не так ли?

Каким-то образом эта ревизия показала, насколько ограниченной была его жизнь.

Кеншин медленно сглотнул, чувствуя пустоту внутри. Если революция закончилась, его навыки больше не нужны. Из всех этих вещей единственное, что он хотел взять с собой, это ее шаль и расческу. От остального… он был бы рад избавиться. Эти вещи напоминают ему лишь о пролитой крови. Его руки были по локоть в крови. Вся его сущность была пропитана кровью и грехом.

Если же все не закончилось…

Но есть ли с чем сражаться после этой победы? Император у власти, Сегун ушел в отставку, столица принадлежала им…

Кеншин поднял меч и вынул клинок из ножен, чтобы посмотреть на свое бледное отражение. Его неестественно бледные глаза были обрамлены рыжими волосами. Губы его были плотно сжаты и казались почти бескровными. Его лицо было изможденным: скулы, подбородок, нос… все черты были бледными и, казалось, состоявшими лишь из острых углов.

Он почти не узнал самого себя.

Он был не из тех, кто смотрит в зеркала, на отражения, но каким-то образом, судя по тем восхищенным взглядам, которые когда-то получал, и тому, как Макото продолжал флиртовать с ним, он ожидал, что будет выглядеть немного приятнее для глаз.

Выглядел же больным и усталым.

Что ж, это было уместно.

Восемнадцатого числа первого месяца он, наконец, снова встретился с Кацурой-саном. Его лидер был невероятно занят политикой, а этот вопрос… личный. Кеншин не хотел делать официального запроса на встречу, тем более, что он должен был пройти через Накамуру, поэтому ему пришлось ждать две недели, чтобы получить возможность попросить о встрече лично.

Он сопровождал Кацуру-сана на встречу. На мгновение они остались одни, только вдвоем, прогуливаясь по узким улочкам микрорайона возле Дворца.

Кеншин откашлялся, а затем сказал:

– Сей недостойный хотел бы поговорить наедине, вот что я скажу.

Кацура-Сан помолчал, потом долго смотрел на него. Слабые эмоции, мерцающие в его расчетливых глазах, которые он давно научился читать, не удивили его: печаль, чувство вины, гнев, разочарование и крайняя усталость.

Человек, за которым Кеншин следовал почти пять лет, медленно кивнул, его ки на мгновение смягчилась, а затем снова вернулась к своим обычным холодным оттенкам.

– Сегодня вечером, в Гионе.

В тот вечер Кеншин подготовился очень тщательно, оделся в свою лучшую одежду и почистил оба клинка так, что их сталь засияла. Это казалось правильным. Схалтурить в такой день было бы невежливо.

Это было то, что он делал с высоко поднятой головой, точно зная свое место.

Это было его решение.

Он вступил в революцию и последовавшую за ней войну безнадежно наивным и глупым ребенком. Но даже тогда, он принял это решение по своей собственной воле, после тщательного рассмотрения, потому что думал, что это было правильно. Он был абсолютно уверен, что присоединение к Ишин Шиши было лучшим способом использовать легендарную силу Хитен Мицуруги.

После пяти лет кровопролития, бесчисленных смертей – его действительно беспокоило то, что он не мог точно сказать, сколько убил за все эти годы – после всех этих жертв ради новой эры, он, наконец, уйдет. Сейчас он был уставшим и неуверенным в завтрашнем дне, и все убеждения, что он когда-то имел в детстве, рассыпались в прах, и единственное, что он знал… это то, что пришло время уходить.

Хидэёси с любопытством следил за его действиями со стороны, задумчиво, молча.

Макото, с другой стороны, ворчал на него, безнадежно любопытствуя.

Кеншин не говорил ничего и не пытался объяснить им свои действия. В этом не было необходимости.

В Гионе Кацура-сан и леди Икумацу ждали его с мрачными выражениями на лицах. Взгляд его лидера остановился, заметив его ухоженный вид, прежде чем он поприветствовал его одним кивком. По его сигналу леди Икумацу повернулась и повела их обоих наверх, в их обычную комнату для переговоров.

Пол был покрыт простой, но элегантной циновкой татами, экраны сёдзи были красиво расписаны, как и стены из рисовой бумаги. Подушки, на которых они сидели, покрыты добротными тканями и тонкой вышивкой. Единственный стол и приспособления для чайной церемонии также были простыми и изысканными. Все в этой комнате кричало о богатстве.

Кеншин был в этой комнате бесчисленное количество раз, в вечера отдыха, в вечера серьезных дискуссий и эмоциональных потрясений.

Теперь это была просто комната.

Они обменялись приветствиями и обычными любезностями, прежде чем Кацура-сан дал леди Икумацу знак рукой, и она грациозно поднялась, оставляя их в наедине.

В тишине Кацура-сан начал традиционную чайную церемонию.

Кеншин был немного расстроен этим. До этого он не был активным участником чайных церемоний, даже если теоретически знал все шаги и видел их много раз. Будучи телохранителем Кацуры-сана, он видел, как его лидер использовал церемонию как метод оценки своих врагов, способ ведения переговоров с трудными противниками и политических игр с влиятельными людьми, но прямо сейчас его лидер казался необычайно спокойным, очищая посуду для приготовления чая, разводя огонь и устанавливая чайник на место.

Кеншин не знал, почему, но подумал, что Кацура-сан решил провести эту церемонию, потому что отметил, как Кеншин приготовился, вероятно, предпочитая поучаствовать в вежливых процедурах, которыми обычно занимались самураи. Так что это была не последняя игра сил, а просто жест уважения.

Эта мысль принесла ему утешение, настолько, что он позволил себе расслабиться и впервые поучаствовать в церемонии, задавая правильные вопросы и пробуя приготовленный для него чай.

Это формальное дело не позволяло говорить, и Кеншину это очень подходило. Дало ему время собраться с мыслями и решимостью, обдумать слова, которые ему понадобятся сегодня вечером.

Наконец традиционная церемония закончилась.

Они просидели здесь больше часа и не обменялись ни одним словом, которое говорило бы о намерениях… но теперь пришло время. Они были одни, оба стояли на коленях в формальной сейдза, со второй чашкой чая перед ними. Кацура-сан оценивал его проницательным взглядом, внешне спокойным. Его ки двигалась не в тревоге или гневе, а скорее в молчаливой задумчивости. Его лидер не собирался ничего говорить, давать ему удобную подсказку или иным образом нарушать молчание, чтобы упростить ему задачу.

Нет, на этот раз… слово было за Кеншином.

Он сглотнул и спрятал глаза за длинной челкой, сжимая ткань хакама. Глубоко вдохнул, попытался подобрать правильные слова для начала. Что он должен сказать? Его лидер знал его достаточно хорошо, чтобы понять, в чем дело. Должен ли он объясняться? Заявить вслух о своих тревогах, глубоко укоренившейся вине, своих личных колебаниях, соображениях и страхах? Или просто поговорить об усталости и истощении?