Но, но… что же, что же случилось?

А потом он вдруг почувствовал влагу, растекающуюся по его бедрам, пропитывающую кимоно, и замер, и унижение ударило пощечиной.

– … Что такое? – спросила она тоном, полным беспокойства.

Он отвернулся, и горячее тепло залило щеки и шею. О нет… Нет! Этого не может произойти…

Где ближайшая дыра в земле, чтобы спрятаться? Нет, ему нужно нечто большее, что-то, куда можно заползти и никогда не выползать оттуда. Кеншин закрыл лицо руками, абсолютно подавленный чувством стыда. Нет, это не может быть правдой! Не сейчас, не перед ней, нет, нет, нет…

– Кеншин, поговори со мной. Что случилось?

Я не могу этого сделать, не сейчас. Никогда! Она посмеется над ним, сочтет странным и неполноценным. Такого рода вещи случаются только с маленькими мальчиками.

– Мне нужно выйти. – Он сбросил с плеча ее руку и, держа рукава кимоно перед собой, выскочил наружу под дождь.

Возможно, ему следовало бы продумать свои действия наперед, потому что вернуться обратно в одежде, промокшей насквозь от дождя казалось непосильной задачей. Что она должна подумать о нем, когда он так сбежал от нее? Не дав никаких объяснений?

Ее ки ощущалась внутри дома, спокойная и устойчивая. Он видел свет, проникающий сквозь окно наружу. Скорее всего, она писала в своем дневнике.

Но как ему вернуться сейчас, когда он ощущает такой стыд, какого не ощущал никогда в своей жизни? Она была такой красивой, с этим румянцем на щеках, и он чувствовал себя удивительно, целуя ее. Он был уверенным! И все было настолько совершенным… до этого.

Кеншин вздохнул и переступил с ноги на ногу. Неважно, как привлекательна мысль остаться здесь, он не может больше тут стоять. Он уже весь продрог от холодного дождя, и если останется подольше, то наверняка простудится и принесет ей еще больше неприятностей, чем раньше. Он же не хочет заставлять ее ухаживать за ним, если он заболеет от собственной глупости?

Стиснув зубы, он покачал головой, и, собравшись с духом, вошел в дом.

Томоэ оторвалась от дневника, но не встала, чтобы встретить его. Хуже того, ее глаза соответствовали ее ки – они были так же холодны.

Я действительно все испортил – плохо. Кеншин сглотнул. Что ему сказать? Он не знал. Поэтому направился к сложенной в углу одежде и достал оттуда полотенце и сменную одежду. Не оглядываясь, он разделся и поспешно вытерся, прежде чем надеть чистую юката.

Слабый скрип кисти о бумагу возобновился. Она снова начала писать… Она не собирается выяснять, в чем дело? Почему-то это обстоятельство еще больше вывело его из строя. Она даже не собирается спрашивать, несмотря на то, что его действия ранили ее чувства.

– Прошу прощения за то, что так ушел, – наконец прошептал Кеншин, глядя на свои ноги и чувствуя себя совершенно несчастным.

– Спасибо за твое извинение. – Ее тон был спокойным и холодным, когда она это пробормотала.

Он съежился. Хотя она приняла его извинения, это не было хорошим знаком. Он не был хорош в этом. Кеншин взглянул на нее. Она так совершенна, а он ясно показал ей, насколько хреновым мужем он на самом деле был, но…

Поколебавшись, он направился к ней и сел рядом, в двух шагах от нее. Она перестала писать, но не обернулась.

Так, ладно.

Уже лучше. Он знал, что она выслушает его, и ему не нужно встречаться с ней лицом к лицу. Закрыв глаза, Кеншин сделал глубокий вздох, а затем попытался найти слова.

– Я… Я, ох… Ты замечательная. Этот поцелуй – самое лучшее, что когда-либо случалось со мной, и это было так хорошо, но, но…

– Но…? – Она повернулась и посмотрела на него через плечо.

– Я, ох… Я не знаю, почему так получилось, но я просто… кончил.

– О…

– Это не должно встречаться со взрослыми людьми. Не так быстро или внезапно, думаю, но… – Кеншин отвел в сторону глаза, чувствуя, как от стыда переворачивается все в животе.

Тихий звук, похожий на кашель, сорвался в ее губ, и он поднял голову, не в силах поверить в то, что услышал. Она прикрыла рот рукой, и ее кашель звучал очень похоже на хихиканье.

Она смеется? От этого?

Кеншин смотрел на нее, совершенно сраженный. Конечно он, как правило, восхищался ее радостью, каждой крупицей ее смеха или намеком на улыбку. Они были редкими, как падающие звезды, и поэтому стали для него ценностью, но это… это было… Если он думал, что чувствует себя неловко до того, то глубоко заблуждался. Сейчас словно кто-то выбил весь воздух из его легких и растоптал последние остатки его уверенности в себе.

Он не знал, издавал ли он при этом какие-то звуки, но она вдруг остановилась и посмотрела на него широко раскрытыми глазами, приоткрыв губы от внезапного понимания.

– О, Кеншин… Мне очень жаль. Мне так жаль. – Она покраснела и подняла руку к его щеке, поворачивая его лицо так, чтобы можно было заглянуть в глаза. – Кеншин, все в порядке. В этом нет ничего плохого. Мне было больно, потому что я не понимала, почему ты ушел. Я думала, что…

Ее мягкий тон и тихие слова успокоили его, так что он снова мог дышать.

– Я думала, что тебе не понравилось, или я сделала что-то неправильно, или тебе больно. – Она остановилась, в ее глазах плескалась неуверенность. – Или, может, я прикоснулась к тебе, когда ты этого не хотел, чтобы я это делала, или ты больше не мог этого выносить, потому что я знаю, как ты не любишь, когда кто-то прикасается к тебе, и ты делаешь все возможное, чтобы избежать прикосновений…

Кеншин моргнул. Она беспокоилась, не причинила ли она мне боль?

– Нет… Я, ох… Ты не сделала ничего плохого.

Они молча друг на друга посмотрели. Через некоторое время она выдохнула с облегчением.

– Слава богу. – И отняла руку от его щеки. Однако прежде чем он успел придумать, что сказать, она подняла взгляд и слегка наклонила голову, словно что-то рассматривая. – Тогда, возможно, в следующий раз нам следует все делать немного медленнее.

– В следующий раз?! – пискнул Кеншин. Будет еще один раз?

– Ну… да, – запнулась она, слегка покраснев. – Это же делают женатые люди, верно?

Каким-то образом все сохранявшиеся до этого страхи начали постепенно исчезать. Кажется, независимо от того, насколько несостоятельным он оказался и сколько ошибок допустил, она все еще хотела его. Это заставило его думать о себе лучше.

Что еще лучше, следующие несколько вечеров они осмелились изучить друг друга немного больше простыми прикосновениями и поцелуями, и это было очень приятно.

Однако, когда Томоэ в последний раз отправлялась в деревню, она упомянула, что разговоры о них – и, конкретно, о нем – приобретают неприятный оттенок. В конце концов, о молодом человеке, который сидит на своей ферме и ничего не делает, поползут не самые приятные слухи. Решение проблемы было очевидным. Им нужно начать продавать лекарства, ящик с которыми им принес Иидзука-сан несколько недель назад.

Без особой охоты Кеншин наконец открыл коробку и начал рыться в ней, пытаясь понять предназначение свертков и коробочек, которыми она была заполнена. Он не мог даже помыслить о продаже лекарств, в которых ничего не смыслил. К счастью, на обратной стороне были описания, в котором подробно описывалась цель и целесообразная цена для содержимого. Казалось, груз был собран с учетом того, что получатель не имеет никакого понятия об аптекарском бизнесе.

Проблема заключалась в том, что ему была незнакома почти половина иероглифов в описаниях. Он умел читать, но только самые распространенные знаки. Несмотря на то, что Мастер любил писать, после того, как Кеншин узнал достаточно, уроки были быстро свернуты. В конце концов, кендзюцу гораздо важнее.

Ему было немного стыдно признаваться в том, что требуется помощь – он боялся, что это сделает очевидным то, что он не являлся самураем. Но в конце концов, поразмышляв на эту тему, Кеншин рассказал Томоэ об обмане Кацуры-сана.

– Я задавалась таким вопросом, – сказала Томоэ после небольшой паузы. – Просто в твоих манерах есть любопытные пробелы. Словно ты знаешь что-то, но иногда становишься неуверенным в этом и следуешь за другими людьми.