Лора стоит посреди комнаты, растерянно и покорно смотрит.

– У вас есть брюки какие-нибудь спортивные? – спрашивает наконец.

– Юра, поищи ей брюки, – командует Антон.

Я принимаюсь искать. И нахожу. Лыжные.

– Пойдет? – спрашиваю машинально.

– Если других нет, то пойдет…

Улыбается.

Трикотажную кофту свою она снимает сама. Антон аккуратно стягивает с нее и бюстгальтер.

– Какая грудь у Ларисы, ты посмотри, какая отличная грудь! – с искренним восхищением говорит он, и я смотрю.

И в полумраке комнаты, в слабом свете уличных фонарей вижу это нежное чудо – два округлых, словно светящихся холмика с заострившимися, торчащими вверх сосками. А большая смуглая рука Антона ласкает Лорину грудь. И я вижу, как восставшие, возбужденные соски упорно проскакивают между пальцами.

А Лора смотрит на меня смущенно. И гордо…

Потом мы лежим на тахте: Лора посередине, Антон с внешнего края, а я у стенки. И вдруг осознаю, что целую Лору поочереди с Антоном. Ощущаю время от времени, что творится что-то нехорошее, наверное… Но это же так приятно! И самое, самое главное: ведь ей нравится! С ее стороны нет никакого протеста! Нежность, покорность… Она волнуется, дышит часто, и я целую ее заботливо, бережно, нежно, я стараюсь, чтобы получалось как можно лучше. Я так хочу ей добра! И она с такой готовностью отвечает… Боже мой, Боже мой…

– Мы… осторожненько… Ладно? – тихонько вдруг говорит Антон Лоре.

Что такое? Я не понимаю. А Лора вздрагивает, я чувствую. Но молчит. О чем он? В голове у меня абсолютная муть. Но ощущаю вдруг, что кто-то из них дрожит мелкой дрожью. Лора? Антон?…

О, Боже мой. До меня доходит, наконец, и я вижу: она согласна! Это совершенно ясно. Она согласна и она ждет – молчит. Дело, выходит, за мной? О, что же делать… Словно вихрь подхватывает меня, мне плохо, голова идет кругом. Лежу неподвижно во мраке, страдаю. Молчу.

И тут Антон встает:

– Я сейчас приду… подождите минутку.

Выходит в коридор.

Что происходит со мной? Не думая, не рассуждая – головой в омут! – я вдруг поворачиваюсь к Лоре, зарываюсь лицом в ее грудь, так исцелованную уже нами, в ее нежную, полную, такую податливую, такую прохладную грудь. И она обнимает меня. Нежность, непонятное чувство вины, радость, горечь… Я не хочу, не могу думать – целую в исступлении ее шею, губы, глаза, волосы. И она отвечает мне. И, наверное, слезы у меня выступают. Но – вот удивительно! – тело мое вдруг становится гибким, послушным, оно оживает – исчезла скованность! Она обнимает меня нежно, прижимает к себе, я теперь чувствую себя сильным, любимым, добрым. Я люблю ее!

Но входит Антон.

И словно мгновенное пробуждение – трезвость. Что? Что происходит?…

Антон ложится, тахта тяжело оседает под ним. Он опять поворачивается к Лоре и пытается целовать. Но что-то, очевидно, теперь не так.

– Кажется, что-то произошло? – говорит он и с подозрением смотрит то на меня, то на Лору.

Я молчу, я не знаю, что сказать. И правда не знаю. Сумбур в голове полный.

А Лора вдруг тихо говорит мне:

– Юрочка. Ты не целуй меня, а то может случиться что-то очень нехорошее. Не целуй меня сейчас, хорошо?…

Я не понимаю, почему она так и только киваю послушно.

Но она вдруг поворачивается ко мне. То она лежала на спине, соблюдая наше с Антоном равенство, но тут вдруг решительно поворачивается ко мне. И обвивает мою шею руками. И шепчет на ухо:

– Какой ты хороший…

Я?! Хороший?! Сердце колотится оглушительно, я в полном трансе опять. А Лора приникает всем телом – и грудью, и животом, и ногами своими. Я взлетаю… Никогда, никогда ничего подобного…

– Какой ты хороший, – повторяет она и прижимается лицом к моему лицу.

А потом вдруг осторожно, мягко просовывает руку под ремень моих брюк (да-да, я даже и не снял их тогда – стеснялся!). Ее нежная рука охватывает мою распаленную восставшую плоть, я чуть не задыхаюсь от острого, мгновенного блаженного чувства – словно вихрь подхватывает и несет, сердце выпрыгивает из груди. Взрыв! Разрядка!… Финал.

– Милый мой, – говорит она тихонько, ласково, а у меня все еще бурная, блаженная разрядка толчками.

Она нежно помогает рукой… Мокро, скользко, приятно и почему-то совсем не стыдно.

А потом мы уснули.

Проснулся я первым. Едва открыв глаза, увидел на подушке перед собой лицо Лоры – спящее, ставшее во сне мягче, роднее. Красивое очень, словно с обложки яркого иностранного журнала. Наполовину прикрытое черными волосами. Повернутое ко мне… Я не успел как следует разглядеть его – глаза приоткрылись. Голубизна вспыхнула между ресницами, пухлые губы тотчас растянулись в улыбке. Она пошевелилась, и тут я вспомнил, что одна ее рука всю ночь обнимала меня. Она и сейчас уютно покоилась на моем бедре. Сложные во мне были чувства. Но несмотря ни на что звенящая радость пронизывала. Странное ощущение: как будто бы раньше вокруг было холодно, а теперь стало тепло. Как будто холодные руки и ноги мои отогрелись.

Проснулся Антон.

– Ну, что, голубки, пробудились? – громко говорит он, потягиваясь.

Стыдно перед ним, но я чувствую благодарность: кажется, он простил. Простил это наше «предательство». Я по-прежнему в полной растерянности, но теперь мне почему-то легче.

Антон первым соскакивает с тахты, натягивает брюки (он-то, в отличие от меня, их снял…) и бежит умываться. Лора просит отвернуться и начинает одеваться тоже.

– У тебя есть тряпочка или вата? – спрашивает она.

Я даю чистый носовой платок. Она поворачивается спиной, чуть-чуть наклоняется. Ее рука с платком ныряет вниз… Мое сердце сжимается…

Антон входит, когда она уже причесывается перед зеркалом. А я, облачившись в белую свою рубашку, сижу на тахте и смотрю. Я все еще ничего не понимаю, плыву. Но как бы со стороны вижу себя не случайно в белой рубашке. Именно в белой. Антон отправляется ставить чайник на кухню, а Лора подходит ко мне и прислоняется лицом к моему лицу. Родная…

– У тебя есть записная книжка? – спрашивает она.

Я даю. Она записывает свой телефон. Рабочий. Читаю: Баринова. Лора Баринова. Я сижу, не в силах пошевелиться.

Они наскоро пьют чай и уходят. Им на работу вместе.

Некоторое время я по-прежнему сижу на тахте неподвижно. То и дело в груди возникают спазмы: то радость рвется наружу, то жжет печаль. Хочется и смеяться, и плакать. Странная какая-то, дурная истерика. Наконец, горячая нежность к ней затопила все, и на глаза наползают слезы. Такая красивая, Боже мой, такая нежная и пылкая… Неужели?…

Днем мне предстояло ехать в один из детских садов, договариваться о съемке. Съездил, договорился. А потом стал звонить Лоре.

Первый наш разговор прекрасен – по инерции ночи. Я таял от нежности, я не сомневался, что то же самое происходит с ней. Правда, она сказала, что не может сегодня – «Сегодня мы будем отдыхать, да?» – а вот денька через два-три… Тон ее, конечно, был не тот, что ночью («Какой ты хороший…»), но это понятно: она ведь на работе, среди людей.

И я был среди людей тоже. Во второй половине дня предстояло идти на очередной «творческий семинар» в институте.

Удивительно не только то, что вечеринка, на которой мы познакомились, была в день рождения моей матери. Но – к тому же еще! – как раз накануне я побывал в редакции одного из молодежных журналов, где понравился мой очерк об Алексее Козыреве – его хотели как будто бы напечатать даже, сам заведующий отделом его одобрил, но особой надежды не было: зам главного редактора был как будто бы против… Но зато заведующий отделом предложил мне интереснейшую работу: написать проблемный очерк о преступности несовершеннолетних! Дело в том, что в последнее время преступность в нашей прекрасной стране сильно выросла и особенно как раз в среде молодежи, и особенно – среди совсем молодых. И – опять особенно! – участились случаи изнасилований… Вот на это, последнее, и просил обратить ОСОБЕННОЕ внимание зав отделом… Странным – и знаменательным! – казалось, что он поручил это мне.