Слышал о Крюкове – якобы он на самом деле написал «Тихий Дон», а Шолохов якобы только лишь обработал рукопись. Но ведь не доказано это. Да и в том ли дело! Причем тут…
– Нет, буду. Все равно буду писателем, – повторяю угрюмо, хотя отчетливо сознаю, что выгляжу если не тупым идиотом, то упрямым ребенком. Или задвинутым параноиком.
– Но ты же ни одного рассказа не написал! – кричит Пашка и смотрит на меня чуть ли не с ненавистью. – Извини, но ты как тупой дурак сейчас одно и то же долдонишь! Ты же неглупый парень как будто бы…
– Написал, – тихо говорю я. – Один рассказ написал, кажется. Я понимаю, что он не так уж, чтобы… Но все-таки. Со временем научусь.
– Покажи, – коротко говорит Пашка.
Я даю ему единственный крошечный рассказ «Чижик». В дневнике писал много, а вот законченный рассказ никак не удавалось соорудить. Детский рассказик, сентиментальный. Но – законченный по крайней мере.
Из дневника:
«…К кому пойти, с кем посоветоваться? Никого нет. Рите и заикаться страшно, она и так считает, что я с пути сбился – карты, компании, девочки, отметки не те, что в школе.
Вспомнил! Учительница психологии в школе, она ведь тогда, в девятом классе, меня из всех выделила, она поймет. Жаль, Сергей Денисович, учитель литературы, умер – уж он-то понял бы точно. Он меня любил, я знаю. И бабушка. Но ее нет, увы. Ни Славка, с которым делился уже, ни кто-то еще из ребят всерьез моих мыслей не воспринимают. Ни даже Валерка. Считают, что просто не получается у меня с учебой – университет это не школа все-таки, вот я и не справляюсь, – а потому занимаюсь фантазиями. Кто ж из такого прекрасного учебного заведения по своей воле уходит! Да еще такой, как я – сирота… Глупость, понятно.
Она живет близко, на моей же улице, через дом. В учительской школы узнал адрес и телефон. Позвонил. Нина Григорьевна.
– Да-да, приходите, конечно. Сегодня же вечером, если можете, после семи.
На «вы». Студент все-таки. Университета! Как же. Но что ей показать? Ведь попросит же. Не «Чижик» ведь – о птичке – нести, правда? Может, просто сначала поговорить? Она взрослый человек все-таки. И психолог. Может, дневник показать?
«Чижик» – это как я птицу, которая у меня дома жила, предал. А потом мучился. Мы ведь постоянно всех предаем. Потому что слабые и боимся.
Иду, как в церковь. На исповедь.
Убогий старенький дом, убогая квартирка. С настороженностью встречает, смотрит внимательно. Глаза очень большие, гипнотические. Обволакивающие.
– Нина Григорьевна, я… В общем, хочу уходить из университета, с физфака. Решил стать писателем. С армией, правда, проблема. А к Вам просто так пришел, посоветоваться, вы в школе, помню, говорили, что… Что человек должен прежде всего самому себе следовать. Понимаете, я хотел и писателем, и физиком стать, потому и поступал в МГУ, а теперь…
– Подождите минутку, я сейчас кофе сделаю.
Пошла на кухню, гремит кофейничком, крышкой.
Квартирка так себе. Одиночество чувствуется, тоска, как ни странно. Какое-то разочарование появилось у меня, хотя и не понимаю пока, в чем дело.
– Ну, так и что же? – садится напротив, смотрит внимательно. – А почему уходить? Вы ведь правильно решили – и физиком, и писателем. У нас ведь просто писателям трудно. Настоящим писателям. Так что физика Вам и помогла бы. Вы ведь на третьем курсе уже?
– Да, на третьем. Но… Понимаете, я так и думал сначала, но теперь… Халтурить не могу, надо как следует учиться, по-настоящему, а для этого… Для этого всерьез надо браться. Я ведь в школе отличник был, а тут… Дело не в том, что не мог бы, а просто душа не лежит. Теперь-то и надо выбрать, потому что так дальше нельзя. Или то, или то. Рельсы, понимаете, рельсы. Если физика, то… Совместить вряд ли удастся у нас.
– Какие рельсы?
Понятно: сумбур у меня, словно нарыв прорвался. Не знаю, понимает ли она, но чувствую, что слишком много нужно сказать, меня распирает, я ее подавляю словоизвержением, а высказал пока что очень мало… Не понимает!
– Давайте вот что, – говорит она, когда я, опомнившись, останавливаюсь. – У вас есть уже что-нибудь написанное? Принесите. Только немного. И потом еще вопрос важный. Если уйдешь, – она вдруг переходит на «ты», – чем же зарабатывать будешь? Ты говоришь, у тебя никого нет, а сестра сама в тяжелом положении. Есть-то надо ведь, правда? Тут хоть стипендия и в будущем перспективы. А так что? Ты, по-моему, фотографией занимался? Я помню еще по школе…
– Очень люблю! У меня фотографии кое-какие есть, пейзажи могу принести тоже, если хотите.
Слава Богу, меня хватило на то, чтобы уйти не слишком поздно, освободить от себя, это была ведь первая исповедь, у меня все дрожало внутри.
На следующий день принес пару тетрадей дневника, рассказ «Чижик» все-таки и фотографии: пейзажи, Медвежья-Пустынь, весенний лес – когда один у костра ночевал как-то, рискуя встретиться с «лишенцами» (беглыми из мест заключения, лишенными гражданских прав), которых, как говорили, вокруг в лесу хватало…
Пашка Васильев «Чижик» одобрил в принципе – «за искренность», – но ясно же, что это так, пустяк. Но хоть это, другого пока что нет, пока дневник только.
Завтра-послезавтра можно звонить Нине Григорьевне. Фотографии ей, как будто, и на самом деле понравились.
Да, читал тут еще один свой рассказик, незаконченный, правда, тете своей – тете Грете – и двоюродной сестре Инне. Полный финиш.
– Я Паустовского недавно читала, – растерянно сказала тетя, – ну так ведь у него по-другому, не так, как у тебя. Я прямо не знаю, что и сказать. Не хочется тебя обижать, но…
А у меня такое ощущение, что воздуху не хватает. Может быть, я действительно сумасшедший? Они все нормальные, а сумасшедший именно я?…»
Финиш
Пойти действительно не к кому. С Ниной Григорьевной в сущности не получилось. Инстинктивно я понимал, что спасти может именно девушка, женщина, родное, близкое существо. Если бы я был мужчиной! Но сейчас преодолеть свое целомудрие невозможно.
О Ленке можно не говорить. Дохлый номер. Появилась еще в последнее время Мира – черненькая, симпатичная, восемнадцать лет, знакомая моей соседки. Стройная фигурка, гладко зачесанные длинные волосы – коса до пояса, – магические темные глаза.
Она мне нравится, но – опять же! – как только дошло «до грани», началось ломание, дурацкие ужимки, неискренность, торговля какая-то: «А гарантии дашь?» Какие еще гарантии? Замуж, что ли?
Действительно казалось, что все они какие-то сумасшедшие. Или как Светка, или такие, как Ленка и Мирка – задвинутые.
Еще знакомство: Тамара, продавщица из булочной. Оказалось, что на самом деле Тамара, а вовсе не Наташа, как сказала сначала. Очаровательная и молоденькая совсем – семнадцать. А я сказал, что мне двадцать два зачем-то. Пять лет получается целых! Но она уезжает куда-то на праздники, ничего у меня не выйдет. Опять один. А праздники на носу. Ноябрьские. Кого же найти?
Попытка тогда была еще вот какая. Написал письмо-челобитную на Дальний Восток, своему далекому, но щедрому родственнику «дяде Проше», который периодически помогал нам с Ритой. Он был крупным хозяйственным работником на каком-то серьезном заводе. Словно отцу родному, я попытался объяснить ему все – и предполагаемый уход из университета, и желание стать писателем, и уверенность свою в будущем, план работы даже на ближайшее время. Все честно, как мог, от души. «Как мужчина мужчину» просил его помочь мне деньгами «на первое время» с обязательством непременно вернуть этот долг с первого же литературного гонорара. Тем более решил написать именно ему, потому что он, как говорила Рита, очень гордился мной, восхищался тем, что я окончил школу с медалью и поступил не куда-нибудь, а в самый что ни на есть МГУ. Уж он-то поймет меня, думал я. И поможет.
Мое письмо вернулось ко мне в моем же конверте. Именно так: оно было вложено в другой конверт и послано обратно. Аллаверды. Чуть позже пришло другое письмо, от его жены, моей тети. Она горько сетовала на то, что я вот, к великому сожалению, сбиваюсь с пути, хотя они так в меня верили. Разумеется, она не принимала всерьез мои «детские мечты о писательстве» и с печалью писала о том, что сама тоже когда-то хотела быть музыкантом, а вот не получилось, потому что повредила руку, жизнь не сложилась и т.д. Логики в последнем я не увидел совсем: ведь именно потому, что не получилось у нее, нужно бы меня поддержать – вдруг у меня получится? Я же не какой-нибудь охламон, не случайно же был отличником, поступил в университет и т.д. Почему же устраивает людей только то, что совпадает с ходом их мыслей, почему малейшее отклонение они воспринимают как несомненную ересь? И ни о чем не спрашивают, не слушают объяснений. Отвергают и все! Кто же из нас сумасшедший?