— Почему Сабина тоже поехала?

— Думаю, потому что, будучи полицейским, она всегда на службе так же, как и врач.

— Как врач, — повторила я и улыбнулась.

Пьер подкинул мне пару кусочков мозаики, каждый из которых восстанавливал картину и чуть-чуть облегчал мне сердце. Я сделала большой глоток чаю и немного расслабилась.

— Ну а как у тебя? — весело спросила я, видимо на волне маленького успеха, которого я добилась.

— Что ты имеешь в виду?

— У тебя есть подруга?

— Нет.

— Еще раз: как такое может быть? Привлекательный, приятный, холостой врач... Прошу тебя, Пьер, мы взрослые люди, и оба знаем, что в таком случае есть всего два варианта. Либо ты голубой, либо Дон Жуан.

Он подал мне поднос с завтраком и при этом так смущенно улыбался, что я тут же влюбилась в эту улыбку.

— Я не голубой, — только и сказал он.

— Так я и думала.

— Тебе еще что-нибудь нужно? В ванной лежат свежие полотенца. Мне надо сделать несколько звонков. Когда будешь готова, спускайся вниз.

— Все хорошо.

Я принимаю его увилививание от ответа, к тому же в этом случае отсутствие ответа тоже ответ.

— Да, еще кое что Пьер...

— Да?

— Ты чудесный человек,— сказала я, снова смутив его.

Он не знал куда смотреть, и что сказать, видимо не привык к комплиментам.

— До скорого.

При прощании в его черных глазах было столько нежности, что в этот момент я почувствовала, что нахожусь в хороших руках, и была неописуемо счастлива. Пьер принял меня с распростертыми объятиями, уделял мне много времени, так что я даже немного продвинулась в том, что касалось воспоминаний. Теперь я знала многое, хотя и не все о моем путешествии на Пёль. Очевидно, что повод и сам ход событий был намного прозаичнее, чем я опасалась. Дело с участком земли, аллергический шок, неудачное стечение обстоятельств. Травма, которую я подавляла, скорее всего, заключалась в моем не очень приятном столкновении с Сабиной, сорок лет вражды, обрушившейся на нас в один день. Все это звучало вполне убедительно. Это значило, что довольно-таки жутковатое предостережение Эдит Петерсен было ничем иным как фантазией психически не совсем здоровой женщины.

Я спонтанно решила посетить ее еще раз, и остаться с ней хотя бы на минуту наедине. Уверена, что она бы не стала повторять свое предупреждение.

Мне очень хотелось позвонить Ине Бартольди в Шверин и сообщить ей, что я приняла правильное решение. Однако я не стала этого делать, так как боялась, что больничный психолог может сказать или не сказать что-то, что разрушило бы мои надежды.

Позавтракав и приняв душ, я сразу же привела в действие свое намерение посетить Петерсен. Пьер обрадовался этому, потому что по его словам, кроме своих детей, пастора и подруги из Кирхдорфа, она больше ни с кем не общалась.

Маргрете открыла мне дверь, пробормотала «доброе утро» и вернулась за кухонный стол, откуда я ее согнала. Углубившись в газету и не поднимая головы, она спросила:

— Все в порядке?

— В общем, да. Вчера я была в доме родителей...

— В твоем доме, — поправила она. — Теперь он твой. Хочешь чего-нибудь перекусить?

Она махнула рукой над столом, где лежали нарезанный хлеб, маргарин, упаковка вареной ветчины, уголки плавленого сыра и растворимый кофе.

— Спасибо, я уже позавтракала у Пьера. Вообще-то я хотела повидаться с твоей матерью.

Маргерете надкусила булочку с колбасой.

— Она, наверное, еще спит.

Полминуты было слышно лишь тиканье настенных часов, затем я сказала:

— Вчера я еще была у Майка и Жаклин. Майка не было. Мне как-то трудно свыкнуться с мыслью, что они женаты. Они... были... совершенно разными людьми. В молодости и когда только дружишь, эти различия не играют никакой роли. Главное добиться своего.

— Это также дело случая,— добавила Маргрете.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я и села за стол.

Она перевернула страницу журнала.

— Ах, просто так.

— Давай, рассказывай.

Маргрете немного подумала говорить ли со мной об этом, и решила сказать.

— Когда семеро детей одного возраста живут в богом забытом месте, они собираются в банду. Такова жизнь.

Ее слова прозвучали так, будто Маргрете терпела нашу дружбу, а не наслаждалась ею.

— По крайней мере, вы до сих пор поддерживаете контакт друг с другом,— напомнила я ей.

— Мы до сих пор и живем в одной дыре.

— Значит, вы больше не друзья?

Маргрете так резко закрыла газету, что я даже испугалась, что сейчас получу нагоняй. Однако такая реакция Маргреты предназначалась кое-кому другому.

— Как я могла дружить с Жаклин? Эта женщина вообще не знает, что такое работа. У нее нет профессии, да и никогда не было. Если бы у нее были дети, и я бы не убиралась у нее дома, тогда бы она была хотя бы домохозяйкой и матерью. Но она же и пальцем не шевелит. Только немного готовит, если это можно так назвать. На нечищенный лук она смотрит так, как будто должна зарезать свинью.

Я смеюсь, тем самым подбадривая Маргрете продолжить свою тираду.

— У нее есть подруга, жена нотариуса, — подчеркнула Маргрете тоном жены нотариуса, которая говорит об антисоциальной женщине. — Она приходит раз в неделю после обеда, чтобы поболтать с Жаклин и выпить две кружки этого поганого чая-пингпонг, который они обе так любят. Иногда они вместе ходят куда-нибудь поесть. И это все, на что она тратит время. А как она со мной разговаривает! «Маргрете, ты должна что-нибудь делать для своей фигуры»,— постоянно твердит она мне. «Ты должна есть больше здоровой пищи. Тебе нужен более дорогой крем для лица. Тебе нужен чай-пингпонг, он стоит всего 25,50 за сто грамм». Жаклин хорошо говорить, каждые полгода она ездит на четыре недели на курорт в Баден-Баден, а каждые два года к пластическому хирургу в Австрию. У нее уже срок годности больше, чем у полиэстера.

Я снова засмеялась, но, наверное, зря, потому что Маргрете строго посмотрела на меня и перешла к менее веселой части своего обвинения.

— Я ухаживаю за мамой. Ее надо мыть и кормить. А еще на мне все хозяйство и брат, от которого никакого толку. Полчаса за завтраком это мое единственное свободное время за весь день. Я работаю на двух работах, а денег все равно не хватает. Если что-то ломается, мне нужно месяцами копить, чтобы купить что-то новое. Думаешь, мадам Жаклин хоть раз поинтересовалась, как у меня дела? Или хоть как-то помогла? Или, по крайней мере, навестила маму? Ничего подобного.

Итак, мне стало ясно, что Жаклин не пользовалась большим авторитетом у Маргрете. О Майке, который обеспечил своей жене такую жизнь, она напротив не проронила ни слово.

Чтобы еще больше не раздражать мою собеседницу, я спросила:

— Ну а что с Пьером?

— Пьер? Он нормальный, — ответила она мимоходом, будто говорила об утренней программе по телевизору или о новом супе из пачки. — В общем и целом, — добавила она и снова углубилась в журнал.

Она читала журнал «Гео», речь в котором шла о Малайзии. Золотые пагоды, яркие райские птицы и обернутые в красивые платки женщины были яркими пятнами на фоне тускло освещенной кухни.

На лице Маргрете не осталось и следа от маленькой вспышки гнева, тучи рассеялись, и она снова вернулась в вечно недовольное состояние, как будто ничего не произошло. На стене монотонно тикали часы, где-то шумела вода, Маргрете перелистнула страницу.

Маргрете и Жаклин не были такими уж разными, подумала я. Конечно, они обе наотрез отказались бы от этой мысли, что, впрочем, еще больше подтверждало ее правильность. На первый взгляд между ними не было ничего общего, не считая проведенного вместе детства. Маргрете проводила все дни в работе, не имея времени подумать о завтрашнем дне, не говоря уже о послезавтрашнем или о следующем месяце. Сегодняшний день, 24 часа, это была ее единица измерения. У Жаклин наоборот было полно времени, наверное, поэтому она и думала о следующем празднике, о встрече с подругой в понедельник, о сауне во вторник, о доставке дизайнерской лампы в четверг, об отпуске в июне, о пластической операции в августе.