Она не хотела возвращаться.

Боль поглотила все ее тело. Оно пылало, словно в адском пламени, и если бы она могла использовать руки, то попыталась бы его оттолкнуть. Одно слово могло остановить ее страдания. Она промолчала.

Медленно она выходила из дымки боли и услышала рваное дыхание Сорена возле своего уха: легкая задержка на вдохе, тончайший гортанный стон. Существует ли более прекрасный звук, чем этот - звук удовольствия, которое он получает, находясь в ней?

Инстинкт говорил ей отпрянуть от него, оттолкнуть. Но она поборола это желание и приподняла бедра навстречу. Он проникал в нее, пока, казалось, все его тело не наполнило ее до предела. Каждый медленный, контролируемый толчок широко растягивал ее, разрушая преграду, которая не впускала его. Она хотела, чтобы она исчезла, хотела, чтобы все между ними исчезло навсегда. Его ладонь нашла ее, и он переплел с ней пальцы, приподнялся и снова толкнулся. Она приготовилась к боли, но вместо нее ощутила глубокий толчок удовольствия. Ее глаза распахнулись от шока, такого плотского, такого животного. С криком она подавала бедра навстречу ему снова и снова. Поток жидкости между ее ног еще больше облегчил проникновение. Кровь, возможно? Ее собственная влага? Неважно. Было важно только то, что он пронзал ее, проникал в нее, завладевал ею с каждым контролируемым, но безжалостным движением.

Она сфокусировалась на его лице, на темных длинных ресницах, на его приоткрытых губах, на его золотистых волосах, в которых она так сильно хотела зарыться пальцами, на сиянии пота, который покрывал его лоб, плечи и вену, которая заметно пульсировала на его шее. Должно быть, ему потребовалась вся сила, чтобы сдерживаться и не потерять себя внутри нее. Шестнадцать лет прошло с тех пор, как он занимался этим. Его самоконтроль мог рассыпаться в любой момент. Она хотела разбить его вдребезги.

Подняв голову с простыни, она поцеловала его в плечо.

- Вы владеете мной, - прошептала она.

Сорен открыл глаза и уставился на нее.

Он с такой силой вонзился в нее, что она перестала дышать. Он вонзился еще раз с такой же силой, и она еще раз выдохнула. Так и должно быть, должно быть жестко. Недостаточно было просто лишить ее девственности - он должен уничтожить ее.

Почти вечность она не могла ничего, кроме как дышать через боль, вдыхать ее и выдыхать. Но когда он двигался, боль отступала, и что-то еще занимало ее место. Что-то... желание, голод, жажда большего от него. Сорен опустил руку между их телами и потер клитор, массируя его, пока она прижимала лобок к его ладони. Глубокая и животная жажда охватила ее. Она выгибалась под ним, выгибалась и извивалась. Ее внутренние стенки пульсировали вокруг него. Он вышел и снова пронзил ее, дразня клитор и приближая ее к кульминации.

В момент, когда она впервые увидела его много лет назад, при виде него она ощутила, будто золотая струна обвивала ее и затягивалась с каждым шагом навстречу к нему. Теперь она снова ощущала, как эта струна затягивалась вокруг ее бедер и сердца. Он глубже и глубже вколачивался в нее, и она ощутила, как струна подняла ее, неся выше и выше, пока сердце не добралось до небес. Струна лопнула на вершине, и она рухнула на землю. С криком она кончила, и оргазм обрушился на нее. Вот он, момент, ради которого она жила и страстно желала с их первой встречи. Наконец, их причастие.

Сорен начал двигаться быстрее, и с финальным толчком, который заставил ее ахнуть, он кончил в нее, погрузился, бесконечно изливался в нее, пока она содрогалась вокруг него и дрожала под ним. После оргазма он задержался в ней, упиваясь ее поцелуями. Наконец он покинул ее тело, и из нее вытекла смесь крови и спермы.

Сорен снова опустился на колени между ее бедрами. Он припал к ее саднящим внешним лепесткам, к все еще пульсирующему клитору. Она снова поднялась и рухнула. Когда Сорен поцеловал ее в этот раз, она ощутила вкус крови.

Он проник пальцами в ее нежное лоно. Вскоре он снова навис над нею, снова проник в нее, снова трахал ее. Их первый раз можно было назвать занятием любовью. Второй раз его не заботили никакие тонкости цивилизованного секса. Он трахал ее жестко, беззастенчиво, трахал, словно у него не будет другого шанса трахнуть ее снова, по эту сторону ада и рая, и он воспользуется ею по полной, даже если это убьет их обоих.

После его второго оргазма внутри нее, он вышел и смотрел на ее обнаженное, кровоточащее тело. Рубцы и синяки покрывали ее спину. Порезы покрывали стопы. Ее лоно ощущалось разорванным от его толчков. Сегодня она кончила четыре раза, и по его взгляду кое-что поняла.

Сегодня вечером он только начал причинять ей боль.

Снова в игру вступила трость. Затем флоггер. Он отстегнул ее от кровати и поставил на четвереньки, погрузился в ее все еще кровоточащее тело, пока она удерживала себя одной рукой за изголовье, а второй рукой вцепилась в простыни. Его ладони скользили по ее избитой спине, бедрам и ногам. Он схватил ее за затылок и держал, пока вколачивался сзади. В его руках она ощущала себя собственностью, порабощенной, захваченной и подчиненной.

Она потеряла себя в ночи, перестала быть Элеонор, перестала быть человеком с разумом и собственной волей. Она была Его, и Он стал ее единственной личностью. Если бы кто-то спросил, кто она, последовал бы ответ: «Я Его». Он вонзил в нее четыре пальца, больше, чем она думала, что могла принять. И все же она приняла их и затем снова его, потому что в этом вопросе он не предоставлял ей выбора.

- Сколько ты еще можешь принять? - спросил он и опрокинул ее на живот.

- Я приму все, что вы хотите мне дать, - ответила она. Секс и порка довели ее до предэкстатичного состояния покоя и блаженства. Боль оглушила. Она почти не чувствовала свое тело. Она словно парила над кроватью. Тяжелейшие удары флоггера щекотали ее. Самые яростные удары тростью немного жалили. Сорен уложил ее на живот и снова погрузился в нее. Шестнадцать лет он воздерживался от секса. Он казался настроенным наверстать упущенное время за одну ночь. Пусть. Пусть он трахает ее, пока ни один из них больше не сможет двигаться. Она умоляла испить из этой чаши. И она будет пить, пока не подавится вином его тела и его садизмом. Она будет пить, пока не утонет в нем.

Сорен трахал ее в четвертый раз, останавливаясь каждые несколько секунд, чтобы кусать ее спину и плечи. Затем он опустился на колени возле ее бедер и тонкой тростью оставлял полосы огня на ее коже в месте соприкосновения. Она никогда не мечтала о том, как он будет пороть ее будучи внутри нее. Ей никогда не стоит сомневаться в его садизме. Она больше никогда не будет в нем сомневаться. Пока он вколачивался в нее долгими, жесткими толчками, он говорил с ней, говорил, как гордится тем, что она принадлежит ему, насколько ценной собственностью она была, как она угодила ему, больше чем он смел мечтать, как он всегда будет ее любить и никогда не отпустит.

К рассвету она не могла принять больше. К рассвету он не мог дать ей больше. Он сгреб ее тело, усыпанное синяками от плеч до колен как спереди, так и сзади, и обнимал ее.

Они не обсуждали произошедшее. Что они могли друг другу сказать? Он показал ей свою душу. Она отдала ему свое тело. Они соединили свои тела, и теперь незыблемая связь объединила их вместе. И ничего не могло разъединить их, потому что ничто не могло их сломать.

Когда она проснулась следующим утром, к ним в кровати присоединилось солнце.

Элеонор поморщилась, когда потянулась на простынях. Ее ступни пульсировали. Несомненно, в коже до сих пор были осколки стекла. Плечи и спина болели так, словно ее растягивали на дыбе. Груди и соски саднило, и они были припухшими. Внутри все болело и ныло. Она не могла припомнить, когда испытывала столько боли.

Это было лучшее утро в ее жизни.

Сорен открыл глаза и посмотрел на нее, будто пытался вспомнить, где он видел ее раньше. Она поцеловала его. Он ответил на поцелуй.

- И что теперь? - спросила она.

Сорен улыбнулся, и что-то в этой улыбке подсказало ей, что она влипла в самые большие неприятности в своей жизни.