- И спокойной ночи. - Сорен схватил Кингсли за загривок. Кингсли вздрогнул, словно жест Сорена произвел на него противоположный эффект, на который рассчитывал Сорен. - Я не могу с тобой никуда выйти. Возвращайся в дом. Я скоро вернусь.

- Я должен уйти?

- На самом деле, нет, - ответила Элеонор.

- На самом деле, да. - Сорен отпустил Кингсли, который с извинением улыбнулся ей.

- Je suis désolé, ma belle. Должен оставить вас. Я буду в доме священника, если понадоблюсь вам, или вы захотите меня или моего присутствия. Вы знаете, где меня найти.

- В его доме.

- Прочно обосновался. Если меня там не будет, я буду внутри бутылки Шираза. Сегодня я напою священника.

- Думаю, он уже, - заметила Элеонор. Она никогда прежде не видела Сорена таким игривым. Им стоит почаще его спаивать.

- Он едва разогрелся. - Кингсли взял ее руку, и в этот раз он поцеловал тыльную сторону ладони, а не понюхал пальцы. - Заверяю тебя, я покидаю тебя не по собственной воле и твердо уверен, что мы снова должны встретиться.

- Было приятно познакомиться, - ответила она, более чем уверенная, что слово «приятно» было наименее подходящим определением, которое девушка могла использовать.

- И я получил удовольствие, наконец, с тобой познакомиться, - ответил он. - Я с нетерпением буду ждать, когда ты познакомишься с моим потолком.

Он развернулся на каблуках и, насвистывая французский гимн, направился к двери.

- Хочу с ним подружиться. - Она широко улыбнулась удаляющейся спине Кингсли.

- Не опускай пока защиту. Он не закончил, - сказал Сорен.

Сорен был прав. У двери Кингсли развернулся на пятках и подошел к ней. Он посмотрел ей в глаза. Мгновение назад он был в образе лихого Казановы, словно из женского романа. Но не сейчас. Сейчас, казалось, он опасно опьянен ею.

- Предупреждение. - Кинсли смотрел на нее и только на нее. – Твоя овечка – самый настоящий волк. В свое время ты узнаешь об этом, и узнаешь его так, как узнал я.

- Как?

- Тяжелым путем.

- Кингсли, достаточно. - Сорен больше не шутил. Как и Кингсли.

- Расскажи ей, кто ты, mon ami, - обратился Кингсли к Сорену, но его взгляд не отрывался от ее лица.

- Видимо, ты тоже перепил сегодня или недостаточно выпил.

Кингсли широко улыбнулся, но Элеонор не увидела в его глазах веселья.

- Никогда не бывает достаточно. - Он склонил голову перед ней, снова развернулся на пятках и покинул комнату, в этот раз без свиста. Пока он уходил, она слышала, как раздается эхо от его военных сапог.

Сорен выдохнул, словно задерживал дыхание всю беседу.

- Элеонор, позволь извиниться в последний раз...

- Что он имел в виду, говоря, что овечка – самый настоящий волк? - Она посмотрела на Сорена. Он не моргнул, не покраснел, не усмехнулся или смутился. Но и на вопрос не ответил.

- Волк ест овец, - сказала она. - Стоит ли нам, овцам «Пресвятого Сердца», бояться вас?

- Нет.

- Нет?

- Я ем только волков.

- Думаю, это утешает.

- Не должно, - ответил он.

- Почему?

Сорен одарил ее опасно голодным взглядом, который можно было бы описать, как волчий.

- Потому что ты, моя Малышка, не овечка.

И после этого Сорен очень поспешно попрощался. Она не винила его за такой поспешный уход. Если бы такой человек как Кингсли ждал ее дома, она тоже не хотела бы оставлять его без присмотра. Не зная куда или в кого он бы влез. Значит, это и был брат покойной жены Сорена? Ей пришлось снова сесть, когда реальность откровенности Сорена достигла ее. Это же на самом деле не важно, верно? Не важно, что он был однажды женат двадцать лет назад? Нет, не важно. Мертвая жена была мертвой проблемой. Похоронена. Ушла. Элеонор вытащила ее из своей головы и решила больше никогда о ней не думать.

Но Кингсли - теперь он ее интересовал. Сорен признался в ревности к ней, и этот парень Лаклан добрался до третьей базы. А Кингсли всеми своими шестью футами стоял перед ней и шутил о порке, об изнасиловании, трахе и как потеряется в ней на несколько часов, чего она не понимала... Вот черт. Всё она понимала.

Ох.

Кингсли трахал ее глазами, трахал ее словами, дразнил и подзадоривал ее, и все это время Сорен стоял рядом и ничего не делал, кроме как пытался сдержать смех.

И что имел в виду Кингсли, когда назвал Сорена волком? Что имел в виду Сорен, когда признался, что был таковым? Слишком много вопросов. И недостаточно ответов.

Элеонор закончила уборку. Это не заняло много времени, у Дианы и Джеймса была маленькая свадьба, с менее чем сотней гостей. Они не могли позволить себе что-то большее, но ни один из них, казалось, не возражал. Они оба сегодня так много улыбались, что щеки Элеонор сочувствовали их щекам. Когда Сорен нанял двадцатипятилетнюю Диану возникло некоторое недовольство. Для начала она была чернокожей, а Уэйкфилд был белым, как лилия городом. Черная и очень красивая, что также вызывало недоумение. И что еще больше шокировало - она была разведена. Разведенная женщина работает на католического священника. Сорен помог ей аннулировать первый брак, и она с Джеймсом смогли обвенчаться в церкви.

Если бы все священники были такими рациональными и открытыми, как Сорен. Ни разу за эти полтора года в «Пресвятом Сердце» она не слышала, как он читал проповеди, осуждающие гомосексуализм, добрачный секс или аборты. Вместо этого он сосредоточил внимание на вопросах социальной справедливости – еда для голодающих, помощь нуждающимся, посещение больных и умирающих людей в тюрьме. Он был хорошим священником, лучшим. Неважно, какие у него были секреты, неважно, что он хотел ее так же сильно, как и она его, он по-прежнему был самым лучшим священником на земле.

В начале четвертого утра Элеонор наконец добралась до дома. Несомненно, мама уже в постели. В своей комнате Элеонор сняла обувь и джинсы. В футболке и трусиках она села на постель, включила радио, настроенное на классическую станцию. Она хотела спать, нуждалась во сне, но разум не отпускал ее. Она хотела с кем-нибудь поговорить, но разговаривать было не с кем. Не с кем, кроме Бога. А может попробовать.

Когда Сорен учил ее духовным упражнениям, он учил ее особенному иезуитскому способу молиться. Сорен говорил, большинство людей не могут сконцентрироваться в тихой молитве. Разум блуждает то тут, то там. Произнесение молитвы вслух помогает сосредоточиться. Но иезуиты на этом не остановились. Одна техника, говорил Сорен, заключает в себе стояние перед Богом или Христом и проговаривание молитвы вслух. Некоторые иезуиты даже ставят перед собой стул и обращаются к стулу, будто там сидит Бог.

- И это действительно помогает им добраться до Бога? - спросила Элеонор, с большим скепсисом, чем обычно.

- Нет. Это помогает Богу достучаться до нас. Цитируя тезку моего деда, Сорена Кьеркегора, «Молитва не изменит Бога, но она изменяет его для молящегося». Все эти трюки и техники - для нашей пользы, а не Бога. Господь - родитель. Позови его, отправь Ему письмо, сходи в Его дом, неважно, как ты обратишься к Нему, Он хочет слышать своих Детей.

Сегодня Элеонор хотела слышать Бога. Она не ждала, что он ответит, но эти несколько минут в руках Сорена, были подарком. Объятия, слова утешения, они пришли из ниоткуда. Она не просила о них и не ждала их. Когда вручают подарок, ее учили благодарить. Она не знала, как благодарить за утешение, полученное сегодня, поэтому решила попробовать поблагодарить Бога. Она поставила стул в центр комнаты и села на край постели лицом к нему.

- Чувствую себя идиоткой, - сообщила она пустой комнате.

Пустая комната не ответила.

- В этом что-то неправильное. Сегодня Сорен напился со вторым на планете по сексуальности парнем, а я дома одна и молюсь. Думаю, мы случайно поменялись обязанностями.

По-прежнему тишина.

- Жестокие люди, - ответила она и положила на колени подушку, сжимая ее для успокоения.

Она считала, что сдалась и разбилась, но ее сердце не переставало колотиться с того момента, как она шагнула на красную ковровую дорожку, усыпанную розами. И сегодня, после года игнорирования друг друга почти до боли, у нее с Сореном, наконец, состоялась нормальная беседа. Год она жила с вопросом, что будет, если с Сореном что-то случится. И сегодня объятиями и несколькими словами он доказал, что достоин ее преданности. Она больше не могла тратить время в пустую. Она должна принять решение.