— Гарри, может купим им, гм… Маггловскую железную дорогу для детей? — рассеянно предлагаю я, не будучи слишком уверенным в том, что эта идея подходящая, — а твоя Грейнджер её как-нибудь хитро заколдует, и поезд будет совсем, как настоящий? Детям должно понравиться.

— А что, это, наверное, хорошая идея, — неожиданно подхватывает он, видимо, тоже маясь от того, что понятия не имеет, что бы им такого подарить. И, Северус, она уже давно не Грейнджер.

А, — я махаю рукой, — ты же знаешь, для меня она навсегда останется всё той же выскочкой Грейнджер, одной из лучших выпускниц школы.

— Ну, да… — и тут он начинает смеяться, показывая мне рукой куда-то в сторону, — слушай, а давай купим близнецам два бубна, а?

— Бубна? — переспрашиваю я и тоже начинаю смеяться, — то есть, ты попросту хочешь рассориться со своими друзьями? Представляешь, что будет с младшим Малфоем после хотя бы одного дня, проведённого в обществе двухлеток с бубнами? Это что, твоя запоздалая месть за все его прегрешения?

Он хохочет, утыкаясь мне в плечо, и я хохочу с ним вместе. В итоге, отсмеявшись, мы всё-таки останавливаем свой выбор на железной дороге, за неимением лучших вариантов. В прошлом году мы дарили Дэнни и Джеку какой-то невнятный волшебный пластилин, из которого можно было лепить фигурки, которые потом расползались по всему дому, правда, я уже не помню, понравилось им это или нет. Малфои теперь обретались всем семейством на Гриммо, и этот старый особняк наконец-то наполнился жизнью. Портрет Вальбурги ликовал от осознания того, что тут будут жить высокородные Малфои, пусть даже и породнившиеся с грязнокровкой Грейнджер, но всё-таки, как-никак, родня Блэкам.

Близнецы Дэнни и Джек были точной копией младшего Малфоя — такие же беловолосые и бледнокожие, правда, в наследство от своей матери им обоим достались яркие карие глаза. Они были шустрые, быстрые, неугомонные, как и все счастливые дети, которых любят родители. Мы с Гарри были у них крёстными.

Закончив с покупкой железной дороги, мы всё-таки отправились в отдел, в котором торговали шарфами, и Гарри выбрал для меня самый длинный и самый полосатый шарф, который только там нашёлся. В сочетании с моим строгим чёрным пальто это смотрелось до невозможности нелепо, но я безропотно намотал его на свою шею, состроив при этом зверскую гримасу, чем изрядно его повеселил.

— Домой? — спросил я.

И он тут же глянул на меня с укоризной:

— Кричер!

— А, точно, как же я мог забыть, — я треснул себя ладонью по лбу, — только тут ты давай версии предлагай, потому что я понятия не имею, что ему дарить. Прошлогодние поварёшки, за которые мы с тобой отдали едва ли не целое состояние, ему совершенно не понравились.

Гарри тут же погрустнел:

— Гм… да-а-а-а… Я понятия не имею, что ему подарить. Ну, что можно подарить домовому эльфу?

— Свободу, — пошутил я.

— Ну, да, конечно, — улыбнулся он, — только в его случае это вообще не сработает.

Это точно. Как не сработало и тогда, когда мы перебирались жить в Вену. Упрямый Кричер заявил, что хочет служить мастеру Гарри больше, чем оставаться домовиком особняка Блэков, несмотря на то, что он в нём вырос, а, поскольку хозяин Гарри вряд ли будет жить на улице, то и дом хоть какой-нибудь да сыщется. Логика, конечно, железная, не поспоришь. То, что «хозяин Гарри» будет жить теперь со мной, его и вовсе не смущало, он давно признал нас парой и был этому рад. Гарри, в общем-то, тоже был рад — и тому, что не нужно будет расставаться с Кричером, и тому, что он будет жить со мной. Мы провели ритуал по всем законам эльфийской магии, расторгающий обеты Кричера быть верным домовиком относительно дома на площади Гриммо, двенадцать, и позволяющие ему поступить на службу лично Гарри Поттеру. С тех пор в особняке Блэков хозяйничает Малфоевская эльфийка Тереза, которая постоянно препирается с портретом Вальбурги, что, кажется, доставляет всем участниками этого процесса немалое удовольствие. Ну, во всяком случае, никто не жалуется, даже новоявленные хозяева.

— Тогда может выберем что-нибудь в магическом квартале? — он на меня вопросительно смотрит.

— Да, хорошая идея, — киваю я, соглашаясь, — похоже, к миру магглов Кричер до сих пор относится крайне недоверчиво. Гм… Ты не устал? Аппарируем или прогуляемся?

— Давай прогуляемся, — говорит он и берёт меня за руку, — город такой красивый, просто волшебный.

И после его последней фразы мы смеёмся, ну, потому что для нас, магов, город этот и правда волшебный. И не только снежной зимой, а всегда. И не только этот город, а вообще — любой.

Мы с ним много смеёмся, и нам по-прежнему удивительно легко вместе. Несмотря на то, что все шероховатости наших характеров, разумеется, успели изменить каждого из нас, в нас много понимания к жизням и судьбам друг друга. Мы с ним оба недолюбленные дети, выросшие без особых привязанностей, оба полукровки. Это нас и роднит, и во многом мешает. Порой мы натыкаемся на какие-то наши болевые точки, обоюдоострые шипы, и не всегда у нас получается их обходить стороной или быть бережными друг с другом. Но это ничего страшного. Кажется, у нас хватает и терпения, и любви, чтобы, несмотря на это оставаться вместе. Порой я задаю себе всё тот же вопрос, который задавал и несколько лет назад: «За что он любит меня? Почему? Как так вышло что мы вместе? Чем я заслужил это невероятное счастье, о котором не смел и подумать? Особенно тогда, лёжа с разорванным горлом в больничной палате Мунго и готовясь к смерти.»

Мы идём по парку, похрустывая снегом под ногами, все деревья окутаны пушистым серебром, переливающимся под фонарями.

Он словно бы почувствовал мои мысли, останавливается, поворачивается ко мне, спрашивает:

— О чём ты задумался, Северус?

— О нас, — я отвечаю так, как есть, — всё думаю, за что ты любишь меня?

Снимает свою смешную варежку, проводит пальцами по моими волосам, вглядывается в глаза и тянется ко мне.

— Гарри… Мой Гарри…

Я не могу удержаться, я наклоняюсь и целую его. И он откликается, отвечает… И это снова для меня — чудо.

А потом, немного отдышавшись, мы продолжаем наш неспешный путь. Я накладываю на нас согревающие чары, чтобы погулять подольше по этому снежно-морозному великолепию.

Он лукаво щурится на меня и, не ответив на мой вопрос, тоже спрашивает:

— А ты за что меня любишь, Северус?

Гм…. Я пытаюсь напустить на себя образ важного и вдумчивого профессора, которым был когда-то, и отвечаю ему:

— Наверное, потому, что ты лучший ловец в квидиче всех времён!

Он хохочет. Это его последний сезон, после чего он пока раздумывает, чем ему заняться дальше. Множество команд зовут его к себе в качестве тренера, и, похоже, он склонен согласиться. Гарри любит возиться с детьми, он быстро находит с ними общий язык, и они его не утомляют. Надеюсь, он выберет австрийскую команду, хотя, при наличии каминной сети и возможности аппарации, расстояние не очень-то имеет значение.

Сразу после того происшествия с «тёмными стрелами» Гарри ушёл из аврората, и ушёл на диво легко и спокойно. Все отнеслись с пониманием к его ситуации, как сказал Кингсли: «невозможности продолжить учёбу из-за травмы». Я едва ли не смеялся в голос, «невозможность из-за травмы» — и это они говорили про человека, в жизни которого было столько событий и травм, что с лихвой хватило бы на всех авроров, вместе взятых, не говоря уже о том, что именно этот парень и победил Волдеморта. Но в этот раз всеобщая слепота сыграла Гарри на руку, из аврората его отпустили легко и без каких бы то ни было осложнений.

И мы уехали в Вену, сначала погостить и развеяться, да и к тому же Гарри очень хотелось взглянуть на этот город наяву, прогуляться по тем самым улицам, на которых он видел меня в своих снах. Месяца через три стало понятно, что нам тут хорошо, и никто из нас даже и не помышлял о том, чтобы вернуться в Лондон. Я подумывал о том, чтобы открыть здесь свою лабораторию, а вот Гарри не знал, куда себя приложить, и маялся от собственного безделья, которое постепенно становилось мучительным.