— Может быть немного неудобно, — предупредил он, нависая сверху, жестко прижимая колени и заламывая меня в пояснице, словно акробатку из китайского цирка.

Я даже не успел додумать, насколько странна эта поза, потому что его член, все же причинив мимолетную боль, ворвался в меня. Северус как-то по-особому крутанул бедрами, и головка ткнулась в ту самую, пульсирующую внутри точку.

— Так… ещё… — простонал я, вцепляясь в его бедра.

— Да…

И сладкий, бьющийся толчками вокруг туман уволок мое сознание в самый далекий и темный уголок мира. Сквозь ресницы я видел лицо Северуса таким, каким представлял его в самых безумных своих фантазиях. С липнущей ко взмокшему лбу длинной черной прядью, лихорадочными пятнами румянца на скулах и закушенной нижней губой. Оно было прекрасно. Даже лучше. Это была чистая страсть, ее можно было закупорить во флаконы и продавать жаждущим на Ноктюрн аллее. Вместе с низкими стонами и горячими сбивчивыми словами, из которых я улавливал только «да», «Мерлин», «такой» и изредка свое имя. Пожалуй, я слышал пару раз «нет». В те моменты Северус резко припечатывал к постели мои кисти, когда я пытался коснуться сам себя.

Горячий клубок развернулся в моих яйцах, став огненной стрелой, и я с удивлением распахнул глаза, осознав, что кончил без единого прикосновения к члену, а Северус все еще движется во мне, резко и рвано дыша, безотрывно глядя мне в лицо. Мне захотелось спрятаться в подушку и прижаться к нему всем телом одновременно.

— Я тоже сейчас… Гарри, — выдохнул он. — Скажи, если не хочешь.

Твою мать, ну как этого можно не хотеть? Я только кивнул и сам двинулся, насаживаясь поглубже и сжимая мышцы. Если кто-нибудь когда-нибудь захочет услышать, как кричит Северус Снейп, то я рекомендовал бы явно не пытки. Он закинул голову, задрожал всем телом и резко остановился, а меня ударили тугие капли. Словно дождь, барабанящий по подставленной ладони. Только изнутри.

Северус сделал еще несколько медленных движений и обессилено рухнул рядом, прижимая мою голову к влажному плечу. Его пальцы, губы и даже нос забрались в мои волосы.

— Это стоило каждого дня ожидания, — прошептал он очень тихо. Наверное, он просто подумал вслух, не требуя ответа.

— Меня нет, Северус, — простонал я. — Ты что-то сделал со мной, это какая-то очень темная магия. Меня не существует без тебя.

Я прижался покрепче.

— Стало быть, тебе понравилось? — в его голосе засквозили привычные и любимые нотки.

— А сам ты не заметил? — пробормотал я и провалился в сон.

Очнувшись от нежных касаний, я сквозь ресницы наблюдал, как он обтирает меня чем-то влажным, а потом укутывает пледом и гладит по волосам. У него было такое лицо, словно… не знаю… словно ему было очень больно и очень счастливо разом. И глаза его не полыхали, а блестели влажно, как ягоды черники после дождя. Губы беззвучно шевелились, что-то шепча, но я уловил только прерывистое дыхание.

Я не посмел открыть глаза.

***

Второе февраля я запомню надолго. Должно быть, это был самый счастливый день в моей жизни. Я так и написал в его настольном календаре. Да еще и пририсовал глупое маленькое сердечко снизу на странице, удостоившись взгляда, который в любой другой день я назвал бы убийственно саркастичным. Но сегодня мне было все равно.

Даже если ты просыпаешься один в огромной кровати и обнаруживаешь, что каждый позвонок ломит от боли, задница горит огнем, а тихие ругательства напоминают шипение на парселтанге из-за надсаженных связок. А ты улыбаешься как последний придурок на Земле, потому что виновник всего этого безобразия, моментально оценив ущерб, возвращается с кучей флаконов и пытается собственноручно втереть мазь в самые пострадавшие места, а дикую горечь полоскания для горла подсластить долгим поцелуем. Определенно такой день нельзя назвать неудачным.

Северус следовал за мной повсюду, словно я ненароком применил заклятие приклеивания. Будь его воля, он бы потащился за мной в душ и туалет, ни на секунду не отпуская от себя, норовя то коснуться, то сжать покрепче и заглянуть в глаза, задерживая взгляд как можно дольше. Это было чертовски приятно, но все же немного странно.

— Что-то не так, Северус? — с опаской спросил я.

Мы обедали в саду под широкими листьями дерева, названия которого я не знал. Идея устроить пикник принадлежала мне, но Северус даже не подумал возражать.

— Что заставляет тебя так думать, Гарри? — спросил он и провел пальцем вдоль моей стопы. Я зажмурился от удовольствия и попытался объяснить:

— Не знаю… Все как-то… слишком хорошо…

— Не допускаешь, что мы этого заслужили? Оба? — поинтересовался он, ввинчивая штопор в жесткую пробку. В том, как уголки его губ дернулись в разные стороны — один вверх, другой вниз — мелькнуло что-то неуловимо-странное, чему я не мог подобрать слова.

Я придвинулся ближе, протянул руки и наконец-то сделал то, чего давно хотел: сорвал ленту, стягивающую его гладко зачесанные волосы, и превратил аккуратную прическу в форменный хаос. Пряди были тяжелые, плотные, словно в хвосте у гиппогрифа, и прохладные на ощупь. Его губы замерли на моей шее.

— Мерлин… Я действительно люблю тебя, Северус, — прошептал я.

— Вино льется, — тихо ответил он, и я почувствовал, что стою коленями в луже. Горлышко бутылки давно выскользнуло из его пальцев.

Пришлось отвлечься на призыв новой бутылки и экстренную сушку штанов и пледа.

— Я хотел бы сказать, Гарри, — продолжил Северус, когда новая бутылка была откупорена, и мы по очереди поднесли ее к губам, не утруждая себя разливанием по бокалам, — что в жизни не испытывал подобных чувств. Хочешь, чтобы я соврал тебе?

— Не нужно. Я привык радоваться тому, что имею. Не важно, как ты это назовешь. Не важно даже, если не назовешь вовсе. Я просто хочу, чтобы всё продолжалось как можно дольше.

Вместо ответа он прильнул губами к горлышку бутылки.

— Ну уж нет, — возмутился я. — Пить в одиночку — худшее из всех зол мира.

Я отобрал у него бутылку и,обведя языком плотный зеленый выступ, слегка втянул горлышко в рот.

— Вот это называется провокацией, — усмехнулся он.

Не опуская взгляда, я продолжал обводить языком узкое горлышко, позволяя ему скользить в губах. На щеках Северуса выступили едва заметные розовые пятна.

— Бутылке, несомненно, приятно, — сказал он так, словно сдерживался из последних сил.

Я постарался приподнять левую бровь. Потом хлебнул вина и, оторвав горлышко от губ, рискнул просунуть в него кончик языка и слегка подвигать там.

— Ты сам понимаешь, что делаешь? — спросил Северус.

— Ничего такого, что ты бы не проделывал со мной прошлой ночью, — ответил я, улыбаясь.

И тут же на меня накинулся умопомрачительный вихрь губ и рук. Едва початая вторая бутылка с жалобным звоном отлетела прочь. Куда-то в ее сторону последовала и наша одежда.

— Я тоже хочу видеть тебя, Северус, — шептал я, исследуя губами и языком каждую отметину на его коже. Кое-где шрамы едва проступали, и только губами можно было почувствовать уплотнения. Слева под ребрами красовался заметный след, не лучше чем на шее.

— Это твоя жизнь, — глупо уговаривал его я, — это ты. Дай мне узнать тебя получше.

А он и не думал сопротивляться, размякая от моих неумелых ласк как сургуч, которым капают на свиток прежде, чем скрепить печатью. Лишь слегка выгибался и поворачивался, если я попадал губами в особо неприятное место. Я бы оставил на нем тысячи своих печатей, если бы после каждой он так стонал и подавался всем телом мне навстречу.