Но несть диаманта без изъяна, а солнца света без ночи темной. Так и счастие людское без бед не промышляется. На горе душ чистых страсть черная ходит за любовию небесной. К Лавинии той пылал страстью человек черный. Силен был в Искусствах Темных равно как злобен и завистлив к чужому счастию. Задумал он взять желанную ценой любою — силой ли, хитростью ли или чарами запретными. Хранила Сибелиуса и Лавинию Венера ясноликая, что расстилает влюбленным шелка брачные да луга, ароматных трав полные, ибо Венеры сила светлее чар запретных и злобных помыслов. Встала на пути темного мага богиня златокудрая, даруя свою защиту любящим. Чары злокозненные разбивались о силу двух сердец, вместе бьющихся, и стены дома Брукса сильнее стали, любого заклятья насланного и каждой хитрости человеческой.

В слепой ярости темный маг проклял свою возлюбленную, вскричав: “Не долго же радоваться тебе, жестокосердная. Взойдешь на ложе мужа, но насладиться радостью не сможешь. Не быть у рода наследнику, умрешь ты смертью страшною, никем доселе не виданною, сама не зная, откуда напасть явилась. И будет муж твой безутешен до конца своих дней, ибо обрести и потерять мука большая, нежели вовсе не иметь”. Сказав так, заперся темный маг в дальнем зале своего одинокого дома. Что делал там — знающие поймут. И измыслил он проклятие мерзкое, дабы силу венерину посрамить и преодолеть.

Найдя женщину неверную и паче господину службы злата силу ценящую, пробрался он в дом Брукса накануне свадьбы. Десять дев свершали ритуальное омовение невесты и неверная была среди них. За шелковым гобеленом спрятавшись, взирал темный маг на красоту своей возлюбленной, и злые силы туманили разум его. Когда неверная дева омывала невесту из своей чаши, бросил он проклятие и исчез прочь из Неаполя на веки вечные. Прекрасная Лавиния почуяла, будто сама Смерть обняла ее ледяным крылом посреди роскошной купальни. Истекала кровью несчастная невеста на руках подруг, но не смерти мгновенной для страсти своей желал темный маг, а сладкой и долгой мести. Когда крики дев утихли, все заметили, что жива Лавиния, и лишь странный знак украшает ее левую грудь. Слезно просила невеста молчать о событии странном, дабы не омрачить светлый день завтрашний. Бабка же моя в годы свои юные, была одной из тех, кто омывал прекрасную невесту. Вернувшись в дом отца, повторила она сей знак, ибо всегда была умом пытлива и в искусстве чар сведуща.

Пышную свадьбу сыграли в Неаполе следующим днем. И был жених весел, а невеста затмевала сиянием всех высокородных Неаполя женщин. И не было равных им в счастье и радости ни под солнцем жарким, ни под ясными звездами. И лишь Верховный Чародей Дожа венецианского, что почетным гостем был на пиру, был печален и хмур. Сладкое вино не веселило его многомудрый ум, и изысканные яства остались им нетронуты. Во все глаза глядел он на счастливую пару, на ложе из роз восседающую, и то и дело разводил руками, да шептал себе под нос слова неясные. То видела бабка моя и рассказала матери моей, мать же рассказала мне. Я же, в очередь свою, оставлю историю сию на пергаменте.

Долго ли, коротко ли, но минули свадебные торжества, и невеста женою любящего мужа стала. Но счастье не пришло в благородный дом Брукса. Холодна и печальна стала прекрасная жена. Не даровала она мужу горячих ласк, не зажигали кровь ее ни вина пряные, ни речи любовные, ни подарки дорогие. Не радовалась она, как раньше бывало, ни солнцу животворящему, ни луне серебряной. Ни яства, ни музыка, ни комедианты заезжие не услаждали жизнь ее. Навеки радость ее покинула, и утратили сияние очи ее. И стала она подобием мрамора каррарского, коий ваятели пользуют для памятников надгробных.

Сибелиусу же места не находилось в доме родном. Шел он от самой высокой башни до самого глубокого подвала, гулял из купальни в конюшни, и в месте каждом думал думу тяжкую. Жена его подобна изваянию каменному, и с каждым днем угасает жизнь в любимых чертах. Бабка же моя, в услужении в доме Сибелиуса бывшая, смелость в себе обретя, рассказала печальному мужу о том страшном событии в ночь перед свадьбой. Сибелиус, муж отважный и решительный, всех знахарей Королевства позвал к жене своей любимой. Но ни знахари, ни люди в науках сведущие, совета не дали ему, лишь разводили руками да головами кивали согласно. Суждено было умереть прекрасной Лавинии от проклятья, ни магам, ни людям не ведомого, не подарив радости мужу, а роду наследника благородного.

Горевал Сибелиус сильно, но семь дней спустя, в день чествования Меркурия быстроногого, в окно спальни постучала большекрылая морская птица с посланием. Верховный Чародей Венеции, имя ему Джироламо, письмо для Сибелиуса начертал.

“Сын друга моего владыки, — в том послании говорилось, — силен твой враг, и горе в семью твою придет немалое. Из ныне живущих никто не слышал о проклятии, жену твою поразившем, и маг ни один помочь тебе не сможет. Если силен ты духом и готов к странствию дальнему, знай, что александрийская ведьма, как Клеопатра Алхимистка известная, славится знанием своим и силой. Много сотен лет живет особа сия на земле нашей грешной и держит смерть в прислужницах. Известен ведьме секрет её. Одна она способна помочь твоему горю и снять проклятие темное. Найдешь ее — вновь обретешь жену возлюбленную и радость в жизни. Не сможешь — и жить прекрасной Лавинии осталось не более одной луны, угаснет огонь души ее так же, как глаз огонь угас, и навеки простившись с ней, сам станешь безутешен”.

То бабка рассказала матери, сие письмо видала она глазами собственными, а читать по писаному отец научил ее в девичестве.

Сибелиус благородный не раздумывал долго и днем следующим, снарядив корабль самый быстрый, и вверив жену любимую заботам верных слуг, отправился к александрийским берегам, на волю богов полагаясь. Все боги даровали милость ему и сочувствие, ибо ветер попутный всегда направлял его паруса и нашел он ведьму александрийскую. Вернулся же он с фиалом смарагдовым и лишь приложил его к окаменевшим устам недвижимой супруги, как тут же румянец залил щеки ее бледные, и попросила она яств и вина сладкого, ибо забыла вкус их.

Счастье вернулось в дом почтеннейшего Брукса, тому свидетели бабка моя и мать, что нянчили наследников сего славного рода.

И до своих последних дней, пока боги не призвали его, Сибелиус не поведал близким, как удалось ему спасти жену возлюбленную. О проклятии том не слышал с той поры никто. Лишь мудрейший Джироламо Венецианский в своем известном труде дал имя ему, да я, смиренный слуга познания, как помню рассказы бабки и матери своей уважаемой, в назидание потомкам и развлечение современникам начертал.

Лета 6638 от сотворения мира в Неаполе благословенном писано Клементе Лучиано,

мужем ученым,старых богов чтущим».

***

Рон отчаянно клевал носом, а я вертел головой, пытаясь сбросить транс, в который вверг меня длинный монотонный рассказ.

— Кто что понял из прочитанного? — повысив голос, менторским тоном осведомилась Гермиона.

— Я понял, что из тебя вышел бы отличный преподаватель истории магии, — полусонно откликнулся Рон.

— Да, колыбельные поешь покруче профессора Бинса, — похвалил я подругу. Комплимент ее совсем не обрадовал. Она, нахмурившись, посмотрела на каминные часы и вздохнула:

— Утро скоро. Ну же, давайте серьезно.

— Если серьезно, то мне придется упросить Джинни приготовить почетное место для статуи “мрамора каррарского, коий ваятели пользуют”. Где-нибудь посреди холла. Впишусь в интерьерчик, я слышал, что каррарский мрамор нынче дорог.

Рон фыркнул, Гермиона закатила глаза. Я развел руками:

— А что делать? Мне, знаешь ли, не привыкать. Имеем проклятие, придуманное неизвестно кем, использованное единожды Мерлин знает когда, снять которое смогла только какая-то африканская ведьма. И только в случае, если все рассказанное хоть на треть правда. Я даже не хочу задумываться, кто и за каким хреном швырнул его в меня. Надоело.