— Как мама? — поинтересовался Мэкья у Руруки, скинув на пол сумку.

— В порядке, — безразлично отозвался мальчик, а затем протянул руки и взял кулёк с младенцем. Тот с любопытством глазел по сторонам.

— Осторожней, Ру, — предупредил юноша, попытавшись поддержать ребёнка, но тот ускользнул от его рук: старший отвернулся, прижимая к себе брата. — Эй!

— Проверь Диту, а с братом я сам справлюсь, — буркнул Рурука, но когда он смотрел на малыша на своих руках, лицо его приобретало вдохновлённое выражение, расцветала на губах улыбка.

Мэкья передёрнул плечами, но прошёл в спальню. Дита лежала в постели, рядом на деревянном подносе исходила парком деревянная миска с наваристым бульоном. Заслышав шаги, девушка приоткрыла глаза и заулыбалась, села:

— Милый!

— Как ты себя чувствуешь? — заботливо поинтересовался Мэкья, присев рядом и обняв возлюбленную.

— Всё хорошо, — заверила она его. — Рурука позаботился обо мне, пока тебя не было. И о Роккэне.

— Роккэн. Хорошее имя, — кивнул Мэкья, постепенно расслабляясь. Видя счастливое лицо жены, он не стал спрашивать её о странном поведении старшего ребёнка.

В самом деле, с появлением брата Рурука несколько смягчился и к матери, и к Мэкья, но редко когда подпускал их к нему, похоже, вознамерившись вырастить самостоятельно. И смотрел крайне укоризненно, когда отчим вдруг подхватывал Роккэна на руки и начинал кружить по двору или дому, завидуя, что не может сделать так же. Что там копошилось в кудрявой голове мальчишки, понять было трудно, но одно ясно точно: брата он любил безумно, и мать с отцом могли не переживать, уходя вечером на прогулку, что с детьми что-то случится, что не поедят, не искупаются, не смогут растопить камин. Несмотря на то, что рос, окружённый слугами и влиянием отца, Рурука неплохо справлялся с бытовыми вещами, запросто готовя еду на всё семейство. Но лучше всего у него получалось возиться с младшим братом: словно чувствуя его на ментальном уровне, Рурука заранее угадывал его желания, понимал причину слёз и криков, тут же принимаясь исправлять. Дита наблюдала за этим со стыдом, вспоминая, как кричала в ответ на старшего сына, не понимая, чего он хочет. Пожалуй, это в нём было от отца: смотрел внимательно и делал «как надо». Роккэн рос неторопливо, заботливо укутанный любовью семьи. И одним из первых воспоминаний мальчика был полыхающий огонь в камине, стрёкот сверчков за окном и брат, на ходу записывающий и читающий для него истории. Они были короткими, первое время совершенно лишёнными глубокой мысли и морали, но со временем наполнялись и сюжетом, и чувствами — чем взрослее становился Рурука и чем яснее понимал мир вокруг себя, тем лучше передавал его в текстах. Роккэн слушал это, распахнув рот и глаза, и картинки в его голове были куда ярче, чем само понимание слов. Рурука помнил, как разозлился, когда однажды взял свои записи, которые вёл несколько лет, и обнаружил там чернильные разводы, оставленные следы пальцев. Роккэн стоял рядом и улыбался от уха до уха, пряча перепачканные руки.

— Зачем?! — возмутился Рурука, содрогаясь от злости и едва сдерживаясь от того, чтобы отвесить брату подзатыльник. — Я же делал это для тебя!

— Это тебе, — удивился младший Миррор, а затем ткнул чёрным пальцем в один из рисунков, принимаясь пересказывать услышанную историю. Он нарисовал её, но Рурука всё равно ничего не различил.

Решив не злиться на брата, он только вздохнул и вскоре переписал все истории, однако время от времени ловил брата за тем, что тот что-то вдумчиво калякает, пока слушает его. Со временем эти линии стали чуть более ровными, понятными, и у уезжающего в столицу Мэкья Рурука запросил для брата кисти и краску. Охотник удивился, однако же вернулся с подарками, и Рурука удовлетворённо улыбался, наблюдая за тем, как брат изрисовывает родительскую простыню.

— Я не доглядел, — с честным лицом объяснил Рурука, когда поднялся гвалт. Он удивлённо округлял глаза и делал вид, что не понимает, что же такое «хорошо» и «плохо». — Он же растёт, учится. Ему надо всё познать.

И хотя пасынку было почти тридцать лет, Мэкья не постеснялся выпороть его тонкой хворостинкой. Но даже после этого Рурука не сознался, что нарочно не остановил брата и дал ему заниматься домашним вандализмом. И всё же злая, горькая фраза сорвалась с его губ в тот вечер:

— Настоящий отец никогда не поднимал на меня руку.

Дита отшатнулась от них, уставившись на сына с обвинением, и тот глянул в ответ маленьким злым волком, а затем, хромая, убрёл в лес, чтобы побыть с лигром, про которого напрочь успел забыть за всё это время. Но прекрасный зверь не вышел к нему, не встретил на их маленькой опушке, не приласкался и не успокоил громовым мурлыканьем. Руруке хотелось думать, что он дождался, пока появится Роккэн, а затем ушёл по своим делам, и он продолжал повторять это себе ещё долго — просто ушёл гулять, к своей семье. Думать о том, что его бросили, не хотелось, но чувствовал он себя именно так, пусть и понимал, что первым забыл про своего верного пушистого друга. Когда он лежал ночью задницей в зенит, пытаясь перебороть боль и уснуть, рядом закопошился Роккэн.

— За что он тебя? — пробурчал младший, обнимая брата за плечи и утыкаясь ему в висок носом.

— За то, что я не такой, как они, — буркнул Рурука, приобняв брата в ответ. — И никогда таким не буду.

— Ну и хорошо, — вздохнул с облегчением младший Миррор и с удовольствием засопел, уже проваливаясь в сон. — Ты мне и таким нравишься.

Рурука не смог подавить улыбку.

❃ ❃ ❃

Близ их города стали появляться наёмники, жаждущие наживы, и очень часто случалось так, что едва ли не проникали внутрь. Стража боролась с ними изо всех сил, в то время как продажные мечи от этого только больше зверели. Ходили слухи, что это переодетые слуги элементалистов решили ударить чернокнижникам в спину. Но подтверждений тому так и не нашлось. И, несмотря на все эти волнения, жители даже не думали поднимать панику и продолжали свои дела. У них остановилась труппа актёров, показывавших старую романтическую пьесу, повествовавшую о трагичной любви дроу и светлого эльфа. Там были и постановочные бои, и фокусы, и шутки, и братья Мирроры смотрели представление с открытыми ртами. А на закате, когда они возвращались с родителями домой, произошло кое-что, что не входило в планы супружеской четы. Им навстречу ехал отряд всадников, облачённых в чёрные мантии. Дита автоматическим жестом притянула к себе за плечо Руруку, а тот в свою очередь — Роккэна, чтобы освободить дорогу. Но всё же старший из братьев вздрогнул, вглядевшись в изуродованное шрамом лицо едущего впереди мужчины. Тот, похоже, тоже обратил внимание на застывшую у обочины семью, а затем натянул поводья:

— Дита? Рурука?

— Па-ап? — изумлённо протянул юноша, неверяще округлив глаза. Он рванулся вперёд, но Мэкья перехватил его за плечи, не дав убежать. — Папа! Пустите меня!

— Вы обознались, — ледяным тоном бросил охотник, едва не на буксире пытаясь утащить старшего ребёнка прочь, но тот упирался, стараясь не упускать Гиозо из виду. — Идём, сынок.

— Не называй меня так, — взбрыкнул Рурука, едва не оскалившись.

И чёрт его знает, чем бы всё обернулось, если бы по городу не пронёсся тревожный звон колокола. Воспользовавшись заминкой, Мэкья потащил семейство прочь, пока чернокнижники крутили головами, всем своим видом спрашивая: «Куда смотреть? Кого спасать?». Люди встревоженно оглядывались, переговаривались, переносили новость от одного к другому, и они начинали паниковать, разбегаться.

— Элементалисты напали! — расслышала Дита, а оттого только ускорила шаг, подталкивая сыновей, которые то и дело оглядывались на вскочившего на коня Гиозо.

— Вперёд, надо остановить их, — приказал Орт, а затем бросил взгляд на удаляющееся семейство.

Поддав пятками коню, он направил отряд вглубь города, откуда начинал подниматься дым. Дита не могла отделаться от чувства, что ничем хорошим это не кончится. Едва только они добрались до дома, она указала на спуск в каменный подвал, недоступный пламени: