может погибнуть? Какая разница, если в процессе можно как следует посмеяться и

вдоволь насладиться происходящим. Затушив сигарету между пальцами, я убрал окурок в

один из шести карманов на собственных джинсах, а затем позволил себе

сосредоточиться. Техника меня не любила, я не мог найти с ней общий язык, так

почему бы не отыграться на этом напыщенном индюке и слегка подпортить ему камеры

наблюдения? Именно их я сделал собственной целью, а потому через пару минут

кропотливого взвешивания собственных сил позволил нескольким крохотным рябящим

потокам устремиться к цели. В магии я всегда был не особо силён, да что уж там — я

до сих пор с трудом верил в неё и всё искал логичных объяснений, но не брезговал

изредка прибегать к ней, но скорее в бытовых вопросах, чем в попытке спасти

собственную шкуру. Даже спустя много лет, когда меня зажимали в тиски, я не всегда

позволял себе разгуляться вволю, считая, что тем самым только подставлю собственных

противников. А так хотя бы шансы немного уравнивались.

Дом был заперт, что не удивило, и я с недовольством вновь «зарябил» силами, прислушиваясь и концентрируясь. Проще было бы выбить замок или взломать его набором

отмычек, но возвращаться за ними в машину совершенно не хотелось. Когда раздался

жалобный щелчок, я довольно ухмыльнулся и, осторожно нажав на дверную ручку, скользнул внутрь, исправно вытерев ноги о коврик, который явно не предназначался

мне, но меня то не волновало. Не хотелось бы наследить в таком месте. Против

ожидания внутри всё было обустроено почти аскетично, сдержанно и украшено в тёмно-

индиговых тонах, приятных глазу и успокаивающих. Почти целая минута ушла у меня на

то, чтобы понять, в самом ли деле они странно умиротворяют и вгоняют в сон, и я, тихо ругаясь себе под нос, поспешил развеять вокруг себя транквилизирующую ауру, что царила в доме. Да, Белнисс не был дураком и совершенно не хотел, чтобы его дом

обокрал какой-нибудь смертный дурак, сунувшийся в богатый с виду коттедж. Усыпить

такого, а следом и убрать по-тихому — не такой уж и дурной вариант.

Я будто пребывал в толще воды где-то у самого дна спокойного озера. Несмотря на все

мои старания, меня то и дело начинало клонить в сон, но я держался как мог. Здесь

не было ни единого звука, царили спокойствие и совершенная заброшенность, точно

мужчина никогда здесь не жил и просто заходил для вида. Сердце моё колотилось в

предвкушении: я жаждал познать потусторонний мир, желал найти хоть что-то и притом

был странно разочарован, когда не находил здесь ничего из ряда вон выходящего. Всё

было как у самых обыкновенных людей с их привычными вещами, которые тут же попались

мне на глаза: к примеру, какая-то оставленная фэнтезийная книга, раскрытая на

середине страниц, слегка приподнимающихся и укладывающихся обратно под робким

дуновением сквозняка, неизвестно как пробравшегося сюда; кресла сдвинутые вокруг

кофейного столика, на котором прохлаждалась недопитая чашка; рядышком лежащий, тёплый вязаный плед с биркой какого-то не слишком популярного производителя; электрический камин, холодный и тёмный; шторки, аккуратно подобранные и едва

заметно колышущиеся от потоков воздуха; капля за каплей стекающая вода из кухонного

крана, разбивающаяся о дно с глухим стуком; или ещё теплящийся на плите чайник, вот

только на фоне которого вся другая посуда будто пальцем нетронутая: можно было

разглядеть мелкие пылинки на её непривычной девственной белизне.

Я заворожённо бродил по дому этого человека и всё пытался выискать хоть что-нибудь, но не находил и лишь отчаивался от непонимания, чего же всё-таки ищу и отчего так

пусто на душе становится, проходя мимо этих одиноких картин, всплывающих одна за

другой. Поднявшись с первого этажа на мансарду, обнаружил всего две комнаты, одна

из которых оказалась спальней, а вторая — библиотекой. В первой всё было так же

пусто, спокойно и тихо: ни тебе невообразимых монстров, ждущих подле кровати, точно

ручные зверьки, ни ауры таинственности. С этой педантично застеленной постелью, к

которой будто никто и не прикасался, мне было больно представлять, что кто-то мог

лежать здесь один, глядя на наклонный потолок и ожидая чего-то, как ждал в те

мгновения и я. Было страшно увидеть себя на этом месте с широко раскинутыми руками

и абсолютной свободой. Отмахнувшись от горьких образов, я поспешил во вторую

комнату. Стеллажи почти тесно жались друг к другу, и протиснуться между ними было

проблематично даже такому стручку, как я, но собственную пытливость было сложно

унять, так что мистер Альбинос-вездесущий-нос принялся ходить от одного к другому, стараясь понять хоть что-нибудь. Неужели Белнисс вовсе не жил здесь, а место это

принадлежало самому обыкновенному человеку, не имеющему никакого отношения к иному

миру? Нет, такого быть не могло, я до сих пор изо всех сил боролся с успокаивающей

аурой, чувствовал силы, что были приложены к этому дому. Каких книг здесь только не

было: встречались и толстенные словари, и замудренные глоссарии, и справочники, применения к которым я не видел в руках Рильята. Да к чему ему, наконец, термодинамика?! Были и талмуды Хаксли, лёгкие и приятные на вид рыжие книги на мало

знакомом мне русском языке, тонкие ранобэ* и ещё куча разномастных книг. Меня всё

не покидало ощущение, что элементалист просто не знал, как забить пустоту и чем её

наполнить.

И тогда я увидел это. Просто случайно набрёл и некоторое время стоял озадаченный, радоваться мне или бояться, а может, следует просто забыть и не бередить

собственную душу. Небольшой свободный угол в дальней от двери части библиотеки был

освобождён от стеллажей. Здесь стояло кресло-качалка, рядом ютилась небольшая

тумба, на которой т плилась немного своеобразная лавовая лампада старомодного

е

стиля. Но от неё веяло магией, чем-то особенным, я просто чувствовал это, а потому

сразу потянулся к ней, но взгляд мой привлекло другое — зеркало, высокое, широкое, от пола до потолка. К чему бы в библиотеке ставить такой неподходящий предмет?

Стоило мне приблизиться — как оно странно зарябило, мягко засияло и внутренности

мои сжались. Я слышал зов, исходящий от отражения, и страшная тоска скрутила всё

моё естество. Мне хотелось шагнуть туда, раствориться в этой неслышимой песне, впитать её в себя и отдаться в ответ, даже если в то же мгновение я и умру. Нередко

я сталкивался с мнением, что зеркала являются вратами в иное измерение, и

занесённая пеплом забвения память подкинула воспоминания о подобном: точно сквозь

туман всплывал образ занавешенных зеркал в детской; странный холод, исходящий от

них; невыносимое чувство, будто бы за мной наблюдают. Поверхность отражения пошла

лёгкими волнами, и в ряби я разглядел склоны гор, высоких и чёрных, как сама ночь, и лишь снежные пики неестественно белели. Мне чудился шум реки. Но совершенно не

это привлекло меня. Огромный замок, будто сказочный, высился посреди цветущего

великолепия, наполовину утопая в чистейшей голубой воде. Я видел, что в ней что-то

или кто-то весело плещется. Не контролируя себя, я подался вперёд в диком порыве

пробраться туда любыми судьбами, вдохнуть воздух, что веял со скал, и протянул руку

в перчатке.

— Артемис, стой! — дикий крик духа заставил меня вздрогнуть, но не отшатнуться.

И я всё же коснулся поверхности зеркала. Боль вспыхнула в каждой клеточке моего

тела, и я завопил, рухнул ничком, прижимая обожжённую ладонь к груди и стараясь

унять рыдания. Слёзы были вовсе не от агонии, что кричала в крови, а от ясного

понимания: я никогда не шагну на эту землю, никогда не окунусь в чужой солнечный

свет и никому не провести меня туда. Меж лопаток зарождалось пламя, и не было сил