— Но я думал, — обиженно поджал губы тот, белёсые брови которого тут же едва не

сошлись на переносице, — что ты немного…

— Не сегодня, — пытаясь улыбнуться, я больше не смотрел на него и осторожно открыл

книгу, смотря уже на знакомые иллюстрации, но только не на брата, который, возмущённо сопя носом, забрался ко мне на кровать и скрестил ноги. — Может, хочешь

какую-то другую книгу?

— Не-а, — супрямился Сэто и придвинулся ко мне ближе. — Никакую книгу не хочу. Это

скучно.

— Тогда зачем ты её принёс? — Вздёрнув брови, я всё же осмелился поглядеть на

брата. Тот выглядел расстроенным, обиженным, а у меня всё ещё слишком болела спина, чтобы забыть о том, почему я получал тычки и удары от отца. Он видел, как я целовал

брата, как бессовестно обнимал его, и ему казалось, что таким образом я откажусь от

своей запретной любви. И иногда становилось страшно, что он начнёт срывать свою

злость на моём милом младшем брате.

— Я хочу, чтобы ты побыл со мной. — Он едва не сорвался на крик, но я прижал ладонь

к его рту. Если отец смог бы увидеть нас рядом, то наверняка снова бы пришёл в

бешенство. — А ты только и делаешь, что зубришь свои дурацкие учебники.

— Они не дурацкие. — Щёлкнул я его по лбу и закрыл книгу. — Просто ты маленький.

Попроси маму купить тебе что-нибудь по возрасту.

— Нет-нет-нет. — Яростно замотал он головой из стороны в сторону, и я всё же обнял

его, прижимая к себе. — Ненавижу читать!

— Тш-ш. — Своими губами я осторожно коснулся его нежного лба, и Сэто притихнул, а

затем поднял на меня взгляд. — Завтра мы с мамой поедем за твоей школьной формой.

Может быть, ты увидишь что-то интересное.

Каждое слово отзывалось болью в теле — как и обычно, она пришла, когда адреналин

выветрился из крови, и теперь я чувствовал, как ноют кости, как болят мышцы, старался не глядеть на вспухающие на кистях багровые следы от пальцев, придающие

коже этот уродливый цвет. Цвет крови. Как же я ненавидел его. Брат проследил за

моим взглядом, и глаза его тут же наполнились ужасом, губы задрожали. И я был

уверен: ещё мгновение — и он разрыдается в голос, а потому я поспешил обнять

мальчишку, не давая ему смотреть на отметины от побоев. Его тело мелко, часто

содрогалось, пальцы больно впивались в плечи, ничуть не облегчая тем самым мою

судьбу, но в корне наоборот.

— Сэто, мне больно, — отчётливо произнёс я, пытаясь отцепить от себя брата, но он

впился в меня как клещ. — Ты делаешь мне больно.

— Я никогда не оставлю тебя, — подняв на меня блестящие от слёз глаза, клятвенно

сообщил мальчишка.

Но плечи мои он перестал истязать. Поглядев на него пару мгновений, я улыбнулся:

— И я тебя.

Глупо было рассчитывать на что-то подобное, это было по-детски. Но на то мы и были

детьми, чтобы верить в сказки, особенно сочинённые нами самими. Всю ночь эта

крохотная печка грела меня, то и дело крепко обнимая, прижимаясь к болящей спине

грудью. Под утро я весь взмок и пытался выбраться из почти что смертельного

захвата, но Сэто начинал хныкать, полз следом и вновь сгребал в объятия. Выспаться

при таких раскладах было просто невозможно, но мне каким-то чудом удалось немного

отдохнуть. В том смысле, что наутро под глазами не было чудовищных синяков, а я не

сворачивал себе челюсть зевками. Я с замиранием сердца лежал в темноте, вслушиваясь

в звуки дома, в отдалённое тиканье часов в гостиной, лишь бы услышать, понять, когда монстр покинет своё убежище. Эти великолепные предрассветные часы я любил

особенно нежно: отец к моему великому счастью выметался из дома на охоту за

оружием, а мать с братом ещё не просыпались, и я был полностью предоставлен самому

себе. С трудом вырвавшись из хватки брата, я торопливо оделся и фактически выбежал

из комнаты, прихватив с собой электронную книгу и украденный некоторое время назад

ключ от кабинета отца. Идти приходилось осторожно, чтобы ни одна половица не

скрипнула под ногой, даже задерживал время от времени дыхание. И у всех этих

предосторожностей была своя причина. Единственный компьютер стоял в кабинете

ненавистного чудовища, там же можно было подключиться к интернету. А в этой стране

чудес, как известно, водится много полезных ископаемых. Скользнув в кабинет и

прикрыв за собой дверь, я бегом обогнул стол и с ногами забрался в вертящееся

кожаное кресло. После нажатия кнопки включения системник ласково заворчал, экран

посветлел и вывел меню пользователей. «Пользователи» — громко сказано, ведь он

здесь был один. Ну, по крайней мере, именно так ему казалось.

Выдвинув ящик, я вытащил потрёпанный ежедневник отца. Толстая книжица в кожаном

переплёте грела пальцы и была приятной на ощупь, но всё равно вызывала во мне тень

отвращения: я знал, кому она принадлежит. Разномастные листочки торчали из неё, шелестели и будто перешёптывались на неизвестном мне языке. Некоторые записи на

них, в самом деле, были мне непонятны: закорючки и загогулины не походили ни на

один известный мне иероглиф. Да и на европейские языки тоже! Я полагал, что это

некий шифр, но никогда ещё не брался за него всерьёз. Тем более что в то время меня

интересовало совершенно другое. На каждый день ежедневника приходилось по несколько

записей: встречи, напоминания, короткие заметки, денежные расходы и доходы, номера, по которым следовало позвонить.

Когда у человека есть мечта — его ничто не остановит, ничто не помешает ему в

достижении цели. И у меня была такая мечта. Убраться как можно дальше из этого

ледяного дома, из этой страны правил и традиций, забыть обо всём, что было здесь. Я

тратил по восемнадцать часов в сутки на языки и школу. Голова пухла, глаза болели, очки давили на переносицу и уши, но это казалось таким на удивление маловажным.

Бывало, что сил не оставалось, я садился в углу собственной комнаты и плакал

навзрыд, не находя в себе хоть что-то, хоть самый тусклый отблеск надежды, что

могло бы заставить меня встать и заняться своими делами, своей целью. Это были

худшие дни из всех возможных. Мне хотелось тепла, и я забирался в ванну, торчал там

несколько часов. И всё повторялось: приходил отец, давал мне взбучку, я вновь

наполнялся ненавистью и садился за занятия. Когда-то мне казалось, что я могу

задобрить его своими успехами в школе, но ничего, кроме кривого и нелюбезного

оскала на его лице, не видел.

И именно поэтому я сейчас сидел за его компьютером, листал его ежедневник, вылавливая среди строк искомое. Мой отец всегда отличался почти параноидальной

осторожностью, но вместе с тем в нём не было ни капли оригинальности и вдохновения.

Более того, его решение записывать пароль в ежедневник характеризовало его не как

самого умного человека. Впрочем, возможно, он просто не рассчитывал, что кто-то

вроде меня будет рыться в его вещах и, более того, найдёт правильный подход. За

датой следовали места, за местами — расходы, за расходами — телефоны… в общем, вереница последовательностей была достаточно длинной, чтобы утомить и надоесть. Но, уже в который раз проделывая эту операцию, я начинал постепенно привыкать, делать

скорее уже автоматически, чем осознанно. Складывать цифры, значения букв, выставлять их друг за другом было несложно, но отнимало приличное количество

времени. По крайней мере тогда, когда ты вынужден следить за каждой секундой, ценить каждую щепотку времени и с ужасом ждать, когда же дом наполнится звуками, когда остатки семьи начнут просыпаться. Наконец, введя пароль, я со вздохом

расслабился в кресле: экран загрузки бодро поприветствовал меня. «Хоть где-то мне

рады, — мрачно посмеялся я, сразу загружая браузер. А пока компьютер обрабатывал

запрос, я подключил к нему собственную электронную книгу. Железяка натужно и