каждый день ждём новых гостей, однако столпотворение здесь случается крайне редко, поэтому вы можете не переживать: вас не побеспокоят. Это всё?

— Нет, — я качнул головой. — Здесь есть музыкальная комната? Я бы хотел уделять

время музыке и не мешать никому при этом.

— На третьем этаже с восточной стороны. В том крыле это единственное помещение. Вам

оно придётся по вкусу. — С этими словами Тадаши поклонился и удалился, а я вошёл в

комнату и прикрыл за собой дверь.

— Ну и тип, — передёрнул плечами Сэто, стаскивая с себя толстовку и брюки, а затем

заваливаясь на кровать, — у меня от него мурашки.

— Славный малый, — осклабился я, кинув сумки рядом с кроватью, и оглянулся по

сторонам. Светлая комната не резала глаза, не пестрила, но действовала

умиротворяюще. Приоткрытые шторы разгоняли приятную полумглу, и едва достающие сюда

лучи солнца начинали подсвечивать мерно кружащиеся в воздухе пылинки. Комод с

зеркалом стоял ровно напротив кровати, выполненной в лучшем стиле: её высокие

столбики поддерживали балдахин, который Сэто беспардонно закинул наверх, смяв своим

телом изящно уложенные покрывало и подушки. На прикроватных столиках стояли вазы, снабжённые искусственными цветами, что, впрочем, не расстраивало, ведь от настоящих

я бы уже расчихался. Мягкий ковёр так и манил растянуться на нём в обнимку с книгой

и большой чашкой кофе. В стену подле двери был встроен прибор, названный «дворецким

коммуникатором». Подойдя к нему и осторожно нажав на кнопку, обозначенную значком

питания, я поглядел на экран. На нём были прописаны номера комнат и их

предназначение, как до них добраться. В дополнительном меню располагался чертёж

дома с подробным объяснением того, как выбраться из той или иной комнаты в

аварийной ситуации. Также имелся телефон дворецкого, но я не стал развлекаться, выбив из головы дрянную мысль его вызвать. Просто поверил на слово и выключил

коммуникатор.

— Кем бы ни был этот тип, он явно страдает манией величия, — протянул мой брат

откуда-то из завалов подушек. — Представляешь, сколько денег надо влить в то, чтобы

отстроить такой дворец? А этот «дворецкий»? Да таких уже не найти нигде! «Коль вам

будет угодно», «господин Гото имеет обычай»…

— Но, согласись, ты ожидал другого. — Я стянул с себя рубашку и наконец вздохнул

свободно, уже мечтая о том, чтобы смыть с себя пот. Пальцы были липкими, голова

казалась чугунной, но мне почему-то было хорошо. — И ты же первым кинешься

исследовать тут всё.

— Конечно. Я же не собираюсь до самого завтрака сидеть в ванной.

— Свинья.

— Брюзга.

— Только ляг со мной в одну кровать, не приняв при этом душ, — пригрозил я.

❃ ❃ ❃

Надо сказать, ожидания мои не оправдывались с завидным успехом. Боги, мне казалось, что обратно меня вытащить из этого места будет нельзя. Конечно, всё ощущение его

идеальности пропадало, стоило мне выйти с территории усадьбы и добраться до полосы

леса. Оборачиваясь, я смотрел на завешенные глазницы окон, на торчащие, как зубы, трубы, на острые пики забора и не желал приближаться к этому месту ни на шаг.

Впрочем, более чем приятное времяпровождение скрашивало то, чего у меня давно не

было.

Во-первых, расписание: запертый отцом дома, я совершенно потерял режим и занимался

чем угодно, лишь бы забыть про тоску и обиду, однако теперь всё было подчинено

почти что гипнотическому ритму. Подняться после рассвета, принять душ, добраться до

конюшни, проехаться до реки и обратно, вернуться к завтраку. Вечно в доме

оказывались новые люди, и они смотрели на нас с братом исключительно странно, но

без злости или недоброжелательности. Сэто мою любовь к лошадям не разделил ни на

грамм, а я вот прикипел к этим животным всем сердцем. Чёрт побери, мне казалось, что более приятных собеседников у меня в жизни не было: мы никогда не

разговаривали. И хотя Хикару-сан, оказавшийся бойким мужчиной средних лет, убеждал

меня не заниматься верховой ездой самостоятельно, но всё получалось на удивление

гладко. Надо сказать, в седле я ощущал себя как нигде и никогда уместно, хотя после

продолжительных поездок задница и ноги болели нещадно, но это было даже на радость.

Особенно мне полюбилась серая крапчатая кобыла с гривой, тщательно заплетённой в

косички. Звали её Фламе. Она так старательно пыталась сбросить меня со своей спины, что я понял: чёрта с два она от меня отвяжется. Через пару дней она, правда, смирилась со своей судьбой.

А какая тут была библиотека? Едва оказавшись в джунглях книжных стеллажей, я с

трудом сдержал порыв схватить столько книг, сколько влезет в мои руки, и запереться

в ближайшей читальной комнате. Но в первую очередь я взял тяжёлый талмуд, в котором

собрались многие произведения Рю Мураками*. В отличие от Харуки, я считал его

истинным классиком японской литературы нашего времени и был удивлён, когда

обнаружил эту книгу едва ли не на центральном стеллаже. Корешок книги был истёртым, слегка потрепался, страницы же потеряли свой лоск, но не были порваны или

изуродованы заметками, что говорило о том, что её часто читали и уважали. Пусть от

некоторых вещей и описаний мне становилось мерзко, но оторваться от этого жуткого

реализма я не мог. Следом за Мураками я взялся за «Толкование сновидений» Фрейда.

Не пошло. Настолько сильно не пошло, что я уснул над раскрытой книгой, а затем

убрал от греха подальше.

Что ж, теперь во-вторых. Помимо прекрасного отдыха, в огромном доме мои шансы

столкнуться с Рафаэлем и получить взбучку стремились к нулю столь уверенно, что в

груди разливалось тепло. Это было как дар небес — насладиться своей жизнью, насладиться тем, что тебе всё же предоставили. Хотя… слукавлю, если скажу, что

именно так я бы и поступил пару лет назад. Нет, скорее бы заперся в отдельной

комнате и выходил бы исключительно на завтрак. Понимание того, что это рано или

поздно закончится, подстёгивало меня, и я жадно брался за всё, что только мог. По

чести сказать, я порой забывал про музыку, но всё же посещал музыкальную комнату и

вспоминал всё то, что помогало поддерживать себя в нужной колее. Но порой

становилось жутко. И это самое «порой» приходилось исключительно на ночное время

суток, когда б льшая часть обитателей и гостей поместья погружалась в сон. В эти

оо

часы кромешной незыблемой тьмы страшно было не то что в коридор выйти, но и

спустить ногу с кровати, хотя я никогда не страдал трусостью. Это случилось на

четвёртый день нашего пребывания в доме Гото. Приятно уставший после погружения в

прохладную реку, я брёл обратно к усадьбе, готовый завалиться на постель и уснуть

без всяких уговоров своей персоны. А это, надо сказать, было исключительно редким

состоянием, которое я старался не упускать. До того я сделал отчётный звонок Мику, но скорее из желания насладиться его голосом и ехидными замечаниями, чем на самом

деле рассказать про свой день. Бар процветал. Мик воспользовался оставленной мною

схемой перестройки, и новый вариант пришёлся заядлым посетителям по вкусу. Я знал, что пройдёт немного времени и о нём будут знать в каждом уголке Токио. Мне лишь

хотелось, как и прежде, быть рядом с ним, слушать его байки и следить за

мастерской, слаженной работой его рук.

Вдохновлённый, приятно уставший, я плёлся по лесу босиком, держа кеды в руках.

Опавшие сухие листья приятно кололи ступни, прохладная трава успокаивала своими

прикосновениями, и оттого мне было хорошо. Когда же в подлеске раздался треск, я

замер, как кролик перед удавом. Именно тогда до меня дошло, что такого особенно

неприятного было в поместье и прилежащих к нему территориях. Тишина. Как человек, живший в городе, одном из самых шумных и густонаселённых, я привык к гомону на