человеком. Мик на кухне встречал меня немного укоризненным взглядом, незамедлительно скрестил на груди руки и вопросительно приподнял бровь.

— Что? Что ты так на меня смотришь? — проворчал я, стягивая резинку с волос и

устраивая её на запястье. — Это мне надо на тебя так смотреть. Засрал ванную так, что подойти к ней страшно, не то что воспользоваться. Скажи спасибо, что у меня

хватило сил и любви к тебе, чтобы вымыть там всё.

— Надо было попросить отца вытурить тебя из дома раньше. — Бровь его всё ещё не

желала спадать, а затем он с нетерпением потёр ладони друг о друга. — Идём, покажу

тебе всё.

Не знаю, чем я наслаждался больше в те часы: разнообразием алкоголя в его баре, всеми интересными штуками для приготовления и смешивания напитков или его голосом и

серьёзным видом. Он чуть хмурился, строго сводил губы, но голос его был наполнен

трепетом, уважением к своему делу. Мик то и дело смотрел на меня, проверяя, понимаю

ли я его, запомнил ли, что он говорил в последние пять минут, и мне приходилось

повторять и показывать. Бутылки посверкивали и мягко позвякивали, когда парень брал

их в руки и показывал мне где что смотреть. Бокалы были самыми разными, от них

глаза разбегались в стороны, и я не совсем был уверен, что правильно запомню всё.

Но Мик утешил меня, что это приходит с опытом, а многие клиенты даже не заметят, если я ошибусь, однако лучше этим не злоупотреблять. От всех этих шейкеров, джиггеров и прочей лабуды голова шла кругом, не желая запоминать кучу словечек, не

несущих пока что за собой никакого смысла. Глядя на мои вскинутые брови и

напряжённо закушенную губу, Мик только посмеивался, но не прекращал вещать, явно

собираясь вложить в мою голову всю миксологию (про себя я её пошло окрестил

вискологией) за кратчайшие сроки. Более того, на этом извращенец не остановился и

выдал мне инструментарий, пару бутылок и самым мерзким тоном, на какой только был

способен, заказал «Возбуждённого могиканина».

— А мочу инопланетянина не хочешь? — проворчал я, пока напряжённо глядел на рюмку

для шота и осторожно сцеживал в неё положенный алкоголь.

— Будешь смеяться, но такой коктейль тоже существует, — ухмыльнулся Мик, вспрыгнув

на барную стойку и уместив на ней задницу.

«Теперь ясно, как ты её полируешь», — про себя улыбнулся я, но ничего на замечание

не ответил, занимаясь своим делом. Получилось не слишком ровно, ликёры упрямо

перемешивались и не желали ложиться так, как я от них того хотел. Но Мик благодушно

кивнул, сказав, что я ещё научусь.

— А ты как этому научился? — пробуя своё произведение искусства и тут же отставляя

его подальше, поинтересовался я.

— Наблюдал за тем, как работает отец, — пожал плечами Мик, мастерски пронзая слои

ликёров соломинкой и потихоньку начиная пить. — Слушал его, смотрел, немного

практиковался. Через пару месяцев делал уже лучше него.

Мне оставалось лишь кивнуть и усесться за инструкцию к навороченной кофейной

машинке. Сам я подобные вещи не любил: как уже говорил ранее, техника меня

недолюбливала. Да и растворимый кофе мне был милее всех этих капучино, эспрессо и

прочей белиберды, приготовление которых занимает больше, чем, собственно, употребление. Семья Мика раньше жила в Великобритании, в небольшом загородном доме, фотография которого висела позади барной стойки на небольшой пробочной доске. Тут

же ютилось расписание работы бара и разных небольших мероприятий, фотографии

завсегдатаев, благодарственные записки на помятых салфетках и ещё много всякой

милой мелочёвки, придававшей заведению особый уют. Отец Мика с самого юного

возраста, насколько я знал, любил всякие эксперименты. А уж с алкоголем, как он

говорил, сам бог велел. Это был весёлый, бойкий мужчина, высокий настолько, что

даже мне порой было не слишком удобно с ним общаться, хотя мой собственный рост

всегда превышал средний рост сверстников. Наблюдать за его работой в баре было

сплошным удовольствием. Он не гнушался спецэффектов и иногда устраивал самые

настоящие представления с выдыханием огня и подбрасыванием стаканов. Когда

Микаэлису было шесть лет, его мать умерла от рака крови. Горе отца и старшей дочери

мальчику было непонятно, как он сам говорил, ведь о ней толком ничего не помнил.

Отец Алекс стал спиваться и уже приближался к той самой точке невозврата, когда

дочь умудрилась привести к нему психолога. Над этой профессией я частенько

незаслуженно посмеивался, но тот мужчина поставил отца Мика на ноги. Первым делом

он вернул долги, привёл свои дела в порядок, а затем принял решение, кардинально

изменившее как его жизнь, так и жизни его детей. Они переехали в Японию.

Я как сейчас помню тот день, когда Мика привели в наш класс. Он казался таким тихим

и застенчивым, что мне на пару мгновений стало его жаль. Темноволосый, щуплый, с

абсолютно европейскими чертами лица, он был среди других детей белой вороной. Точно

такой же, какой был и я. А потому, когда никто не пожелал пообщаться с новеньким в

перерыве, это сделал я. Когда я пожелал ему доброго утра, он насупился, поджал губы

и отвернулся. Помню, что я тогда страшно обиделся на него, и не знаю уж, благодарить себя за настойчивость или нет. Вспомнив, что учительница говорила о

том, что он переехал из Великобритании, я сказал то же самое на английском.

Мальчишка посмотрел на меня так удивлённо, словно я раскрыл ему смысл жизни.

— У тебя хорошее произношение, — серьёзно заметил он, протянув мне руку и

представившись: — Микаэлис Дей.

— Артемис Акио. Приятно познакомиться.

— У тебя английский лучше, чем у всех тех японцев, что я встретил. — Кажется, его

удивлению не было предела, а я лишь широко улыбнулся на эти слова: несмотря на то, что сказанное было скорее ворчливо, чем изумлённо, это был комплимент. Правда, понял я это позже.

Тогда же я пересел к нему поближе, жалея, что наши парты созданы исключительно для

одного человека, подчёркивая официальность школы и пресекая все попытки учеников

отвлекаться на уроках. Но на мою дружбу с Миком это никак не повлияло — скорее, уж

укрепило её. Я помогал ему с изучением японского, а он неожиданно взялся меня

защищать. Нападки от старшеклассников не были для меня новостью или проблемой, но

его «джентльменская честь» не позволяла ему стоять в стороне и смотреть на это

животное поведение.

Это был солнечный, жаркий день, и я страдал от весенней аллергии, но отказаться от

завтрака на улице, особенно в теньке и прохладе, не мог. В кабинетах категорически

не открывали окна на уроках, а потому порой там легче было задохнуться, чем

научиться чему-либо. Но спасибо на том, что в перерывах нас выгоняли на улицу и

начинали проветривать. Мик уселся на траву под деревом и прямо так уплетал

бутерброд, всухомятку, ничем не запивая. Я же довольствовался онигири и холодным

чаем, то и дело прикладывая термос с последним то к шее, то ко лбу. Компания ребят

лет тринадцати-четырнадцати, едва только показавшись на горизонте, вызвала у меня

неконтролируемое желание взобраться на дерево, но я остался на месте, надеясь, что

моё безразличие заставит их пройти мимо.

— Эй, Акио, нашёл дружка-изгоя? — тот, что побольше, Фумайо, выпятил живот вперёд и

скрестил на груди руки. Он не упускал возможность задеть меня, пользуясь каждым

удобным моментом — например, когда я был в меньшинстве, а вокруг не сновали

учителя.

Челюсти мои особенно яростно заработали, но взгляд я так и не поднял, умоляя себя

не швырнуть в него рисовым шариком. Микаэлис неторопливо дожевал свой бутерброд, отряхнул руки друг о друга и поднялся с травы, принимаясь смахивать с себя травинки

и грязь.