– Меня зовут Бауман, – сказал я, когда они привязывали меня. – Джефф Бауман.

– А вы Бауман? – крикнула женщина мужчине в ковбойской шляпе.

– Что? Вы Бауман?

– Нет, – сказал он. – Я не его брат.

После этого мы уехали вверх по Бойлстон-стрит по направлению к Бостонскому медицинскому центру. Все это время медики работали над моими ногами.

– Я знаю, что произошло, – сказал я.

Медики засуетились, они в первый раз взглянули мне в лицо.

– Он в сознании, – крикнул доктор кому-то с переднего сиденья. – Этот парень еще в сознании.

– Это была бомба, – сказал я.

– Вы уверены?

– Да. Это была бомба.

– Откуда вы знаете?

– Я видел парня. Я знаю, кто сделал это.

Я потерял сознание на секунду, может две, затем очнулся. «Не делай этого, Джефф, – сказал я себе. – Будь начеку».

Я помню все. Оборудование, навешенное на меня в «скорой». Санитаров, ожидавших нас, когда мы приехали. Я помню, как мы мчались по коридору и как полицейский в униформе бежал рядом со мной.

Я знаю, кто сделал это, пытался я сказать ему. Я знаю. Я знаю. И я хотел, чтобы еще хоть кто-то знал, просто на всякий случай. Но я не мог остановить его. Я не мог заставить хоть кого-нибудь себя слушать.

– Лежи спокойно, – продолжали они, – лежи и не беспокойся.

И вот я оказался на операционном столе. Десять или двенадцать человек стояли надо мной. Вот тут я начал паниковать. Я видел много больниц по телевизору и в фильмах. Мне не нравятся больницы.

– Дайте мне наркоз, – закричал я. – Я в сознании. Дайте мне наркоз!

Надо мной нависло чье-то лицо. Это был молодой парень. Он был похож на майора Винтерса из Братьев по оружию.

– Не беспокойся, – сказал он, – мы о тебе позаботимся.

И это было правдой. Каждый позаботился обо мне в тот день. Они спасли мою жизнь. Они герои, потому что они дали мне возможность. Они дали мне шанс доказать, что я – что мы – лучше трусов с бомбами. Что мы не сломлены. И что мы не боимся.

Мы сильнее.

Челмсфорд, Массачусетс, находится в двадцати четырех милях от Бостона, около производственного города Лоуэлл. Сюда часто ездят на работу из Бостона, но некоторые, я полагаю, приходят, чтобы окунуться в историю. Челмсфорд был центром текстильной промышленности в начале XIX века. В северной части города торговые центры, и апартаменты построили на месте старых мельниц. Центр города окружен старыми деревянными зданиями: Центральная баптистская церковь, Центр искусства Челмсфорда и Первая приходская унитарная универсалистская церковь, построенная в 1660 году и реконструированная в 1842-м. Люди здесь очень приветливые. Поблизости расположено небольшое здание школы (построенное в 1802 году) и Мидлсекский дом у реки (1832 год). Кладбище (1655 год) находится между центром города и торговым центром, в котором находится любимая мной и Бетруччи кофейня «Ява Рум».

Конечно, я не застал старые мельницы, деревянные церкви или реку Меримак, которая использовалась для функционирования мельниц, поскольку живу я тут с 1989 года. Я больше знаком с «Зести Пицца», лучшей пиццерией в городе. Или с «У Салли», около школы, где продавалось лучшее мороженое. «Брикхаус», бар с отличными сэндвичами, напротив унитарной церкви, где все тебе рады, если ты, конечно, фанат Ред Соке. И конечно, «Китайская американская кухня Гонконга», чья огромная неоновая вывеска возвышается над парковкой на Рэдисон. «Гонконг» был любимым местом моей тети Джен. Она заходила сюда с шестнадцати лет, и это довольно старое место никак не изменилось с 70-х. Тут можно заказать яичные роллы, но известен «Гонконг» своим танцполом и май-тай. Я думаю, в каждом пригородном городке Бостона найдется похожее место.

Признаю, я раньше ходил в «Гонконг» со своей тетей Джен и Большим Ди (мой двоюродный брат Дерек). Это традиция в Челмсфорде. Одной ночью, где-то за год до взрыва, бармен Винни, китаец, который работал в «Гонконге» каждую ночь начиная с 1982 года, показал пальцем на одного из моих друзей из старшей школы. «Он не вернется», – сказал Винни.

Я подумал, может и мне тоже пора покинуть это место.

Не то чтобы мне не нравилась моя жизнь. Все с точностью до наоборот. Я обожал свою жизнь, хоть она и не была слишком легкой. Я родился на юге Джерси, около Филадельфии, но мои родители развелись, когда мне было два года. Они разошлись не по-доброму. Мама, злая и с разбитым сердцем, уехала домой, чтобы быть ближе к семье, но ей было тяжело, особенно в плане денег, как и большинству одиноких матерей. Она работала в две смены официанткой. Она выполняла грязную работу. Она много беспокоилась: обо мне, о всех тех часах, что она проводила вдали от меня, о нашем будущем. Мы сменили четыре или пять квартир по мере того, как я рос; и каждый месяц мама беспокоилась об арендной плате.

Она любила выпить. Некоторые в семье хотели придать этому какой-то смысл, мол, ей нужно было выпить, чтобы снять напряжение, но я всегда видел в этом только одно: мама любила выпить. Днем никогда, но по ночам постоянно. Иногда, когда она выходила погулять со своей младшей сестрой, тетей Джен, или когда проводила время с друзьями. А иногда она сидела дома одна. Что я могу сказать об этом? Я ее ребенок. Я не могу сказать что-то еще.

Мой отец, Большой Джефф, оставил след в моей жизни. Он боролся за право на встречи со мной. Когда мне было девять, он переехал в Конкорд, Нью-Гэмпшир, в полутора часах от Челмсфорда, чтобы быть ближе ко мне. Он женился на своей пассии из старшей школы после развода и завел новую семью: две приемные дочери и еще два сына. Летом я неделями бывал с ним и всегда старался попасть туда, когда мои сводные братья, Крис и Алан, играли в хоккей. Я никогда не забуду жену моего отца, Большую Чиллу, которая брала меня собирать клубнику. Она всегда была добра.

Но именно мама вместе со своими братьями и сестрами воспитала меня. Самым запоминающимся было Рождество в доме ее отца, где рекой лилось вино. Когда умер дедушка, брат мамы, дядя Боб, забрал меня и маму к себе на полтора года, а ее сестры, тетя Карен и тетя Джен, разрешали мне жить какое-то время у них, когда я был в старшей школе. Тетя Джен была на шестнадцать лет старше меня и вела себя со мной как старшая сестра. Она всегда брала меня и Большого Ди за покупками, в кинотеатр или, когда я стал постарше, в этот ужасный «Гонконг».

Мы очень сдружились. Это действительно было так. Мы всегда устраивали семейное барбекю или вечеринки по случаю дня рождения. Если мы порой ссорились, всегда находилась игра Ред Соке, Патриотов, Селтикса или Брюинс, которую можно было посмотреть по телевизору, сесть рядом и вместе обсудить происходящее.

У дяди Боба даже какое-то время были абонементы на игры Ред Соке, задолго до того, как все стали их фанатами. Он дал мне и Большому Ди билеты на четвертую игру чемпионата американской лиги 2004 года. Это была та ночь, когда Ред Соке, проигравшие три гейма в одни ворота Нью Йорк Янкиз – ни одна команда еще не отыгрывала отставание в три гейма в плей-оф в бейсболе, – прервала восьмидесятишестилетнюю серию неудач. Мы были на верхних рядах, но когда Ред Соке начал проигрывать в последнем иннинге, все, кто находился перед нами на трибунах, начали уходить, поэтому мы придвинулись ближе. Мы продолжали двигаться все ближе и ближе, пока не оказались прямо около поля. Мы находились чуть ли не на поле к концу девятого иннинга, когда Дейв Робертс взял вторую базу.

Мне было семнадцать, Большому Ди было шестнадцать. Я не жил в роскоши, честно говоря, но что еще тебе нужно, когда Ред Соке вырывает последний иннинг у команды, где играет лучший игрок в истории бейсбола, Мариано Ривера, и ты находишься там? Ты там. В нескольких шагах от происходящего.

Я поступил в Мидлсекский общественный колледж в следующем году, но не закончил его. В результате я устроился работать в компанию дяди Боба. Он ни с кем не любезничал и часто выходил за рамки нормальных рабочих отношений, но был чертовски умен. Он построил свой бизнес по укладке материалов из ничего. Большой Ди и я были шутниками в семье, всегда находясь немного в стороне от семейных дел, наблюдая и подшучивая. Мы научились этому у дяди Боба, который и пяти минут не мог прожить, чтобы не подколоть кого-нибудь, и чаще всего доставалось тете Джен.