За дорожным движением наблюдал смотритель – пожилая женщина с морщинками вокруг глаз, на ее огромный живот была накинута оранжевая шаль. Она открыла дверь машины перед нами, и с заднего сиденья вылез мужчина, закидывая рюкзак за плечо. На меня напала легкая паника: должен ли я проводить Айжу внутрь? Нигде в буклетах об этом написано не было.

Мужчина захлопнул дверцу, и я удивился, где же ребенок. А потом у меня глаза на лоб вылезли, когда я увидел его лицо. Это ребенок. Огромный, просто великан, но ребенок. Это теперь так выглядели пятиклассники? Я бросил взгляд на Айжу, который выглядел еще меньше в своем сиденье. Может, еще не поздно было вывернуть руль и уехать отсюда? Возможно, мы бы проехали весь путь до Нью-Гэмпшира.

Интересно, думал ли Айжа о том же?

– Эрик? – Я слышал его тоненький голосок, и в моем сердце что-то оборвалось.

– Да, дружище?

Он посмотрел на меня огромными глазами, и я пытался изобразить уверенность (которой у меня вовсе нет) в том, что я сделал все правильно. В том, что у него будет отличный день. В том, что огроменный пятиклассник на самом деле не гоняет детишек вроде Айжи по школьному двору, отнимая у них деньги и отвешивая оплеухи, что он окажется добряком, который разделит с Айжей его любовь к «Людям Икс».

– Можно мы заведем собаку?

– Что? – Я оторвался от мужеподобного мальчика, который пожал руку директору по дороге ко входу. Они были почти одного роста. Я вздрогнул и надеялся, что Айжа этого не заметил.

– Собака. Давай заведем?

– Что? Нет. – Я подъехал к тротуару и поставил машину на ручной тормоз. Смотрительница потянулась к ручке двери со стороны Айжи, но дверь была заперта.

– Ты обещал, – сказал он, не обращая внимания на удивленный взгляд женщины.

– Когда? Разблокируй дверь.

– Ты сказал, когда рыбка умрет, мы заведем собаку. А рыбка умерла.

– Разве? – Надеюсь, в моем голосе было слышно удивление. Я нажал кнопку разблокировки дверей на приборной панели, и женщина опять дернула за ручку, но Айжа упрямо запер ее снова.

Я вымученно улыбнулся смотрительнице и поднял один палец.

– Ну да. Не знаю, как ты мог этого не заметить, когда кормил его с утра.

– Ох…

Водитель в машине позади нас нажал на клаксон. Я посмотрел в зеркало заднего вида и увидел в нем мамашу, которая злобно на меня пялилась. Сердце начало биться быстрее.

– Мы с тобой позже это обсудим. Тебе пора в школу.

– Никуда не пойду, пока ты не скажешь, что мы купим собаку, – Айжа поправил очки и скрестил руки на груди.

Снова послышался гудок машины.

– Айжа! У нас сейчас нет на это времени!

Я снова нажал на кнопку разблокировки. Айжа опять запер дверь. Смотрительница выглядела так растерянно, будто бы никогда раньше не видела ребенка, который не хочет вылезать из машины. Я увидел, что директор школы, стоявший за ней, направился к нашей машине. По моему лбу полились капли пота.

А потом я вспомнил о кресле-каталке, и меня озарило. Можно попробовать сторговаться.

– Может, я попробую найти кресло-каталку, а потом подумаем о собаке?

БИП. БИИИИИИП. БИИИИИИИИИИИИИИП.

Я подавил порыв открыть окно и наорать на мамашу и вцепился в руль так, что у меня побелели костяшки пальцев.

Лицо Айжи просияло, и мне показалось, что я победил. Но потом он снова скрестил руки на груди и уселся в кресле поудобнее.

– Кресло и собаку! – перекрикнул он гудок, который уже надрывался без перерыва. Я и не знал, что в маленьких городках бывают такие злобные водители.

– Айжа. Вон. Из. Машины. – Я так сильно сжал челюсти, будто они приклеились друг к другу.

Он не двигался с места, просто смотрел на меня, его ничуть не заботило, что целая вереница родителей, сидящих в машинах, проклинает нас. И я знал, что я тоже должен стоять на своем. Хороший родитель всегда отстаивает свою точку зрения, не важно, как умело манипулирует им ребенок.

Другие машины тоже начали сигналить. БИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИП!

К черту хороших родителей. Единственное, что мне было нужно, – чтобы эти клаксоны заткнулись.

– Отлично! Кресло и гребаную собаку!

И в этот же момент Айжа открыл дверь, выпуская мое ругательство прямо в школьный двор.

Директор остановился, кустистые седые брови смотрительницы ползли вверх.

Гудки замолкли, воздух замер, и все, кто был у входа в школу, уставились на меня. Айжа невозмутимо вылез из машины, набросил рюкзак на плечо и пошел ко входу в школу.

Я сделал глубокий вдох, лицо мое побагровело от стыда.

– Покажи им, тигр! – крикнул я ему вслед, после чего захлопнул дверь и переключил коробку передач.

Дома я налил себе третью чашку кофе и сел за столик, где Айжа пытался поджечь взглядом коробку рисовых хлопьев всего часом ранее. От усталости – хотя не было даже и половины девятого – я тер щеку, против роста волос, уже чувствуя, как щетина пробивается из пор. Обычно к полудню щетину уже видно, не важно, какой продвинутой бритвой я бы ни пользовался (серьезно? продвинутые бритвы? кто их изобретает вообще, ученые НАСА, что ли?). До следующей недели мне не нужно ходить на работу, но я уже хотел в офис, там я хотя бы чувствовал, что в чем-то компетентен.

Если судить по утренним событиям, воспитание детей – не моя сильная сторона.

И раз хуже уже быть не могло, я вытащил телефон и набрал сообщение Элли. Она мне уже четыре месяца не отвечала, но это не значит, что я решил сдаться.

Я знал, что не нужно подписывать сообщения: Элли научила меня этому два года назад, когда заглянула мне через плечо, – я набирал сообщение, заканчивая его подписью «Эрик».

– Пааааап, – сказала она своим недавно изобретенным тоном, будто бы я – самый тупой человек на земле. – Ты же знаешь, что, когда ты отправляешь сообщение, твой телефон автоматически отображается? Все понимают, что оно от тебя.

Примерно в это же время она начала заканчивать каждое предложение, чуть повышая голос, будто бы каждая фраза каким-то неведомым образом была вопросом. Я быстро понял, слушая ее разговоры с друзьями, что это типично для речи девочек-подростков. Я даже подумал, вдруг им в средней школе раздают специальные учебники по тому, как говорить, одеваться и снисходительно относиться к родителям.

В любом случае, я не знал о том, что не нужно подписывать сообщения, и был благодарен за объяснение – даже если оно было немного унизительным.

Но я все равно продолжал подписывать свои сообщения Элли, потому что так я мог представить, как она закатывает глаза от непонятливости своего папаши. Я надеялся, что она даже будет хихикать. Еще мне нравилась мысль о том, что так я напоминал ей, кто я.

Ее отец. Даже если она не хотела со мной говорить.

Я нажал «отправить». А потом налил себе еще кружку кофе.

Завтра. Завтра я начну пить меньше кофе.

Почтальон опаздывал.

Я изо всех сил пыталась не отрываться от сериала про Джека-потрошителя, но то и дело мой взгляд возвращался к часам на стене. Было тринадцать семнадцать дня. Почта приходила каждый день с двенадцати до половины первого. Я волновалась за него. За почтальона. Пусть даже я никогда с ним и не общалась. И не знаю, как его на самом деле звали. Я называла его Эрл, потому что однажды я услышала его через дверь, он приятным баритоном распевал песенку про какого-то Эрла. Может, он стал свидетелем ограбления, погнался за вором, сбил его с ног, прижал к земле, все ради того, чтобы вернуть сумочку. Эрл мог бы сделать что-то в таком духе, у него было такое вот лицо. Честное. Доброе.

А что, если случилось что-то хуже? Например, его хватил удар. Или тромб пробрался из ноги и попал прямо в сердце? Может, он лежал беспомощный, посреди улицы, под ярко-синим небом, вокруг рассыпанных конвертов и посылок, будто ящик, колеблющийся на морских волнах.