Я подровнял на мольберте лист второй кнопкой и спросил:

– Рисунок-то получился?

– Не знаю… Не думаю, – ответил Эрик.

– Почему?

– Потому, что уже начало десятого и тебе давно пора домой. А идти через пустырь. Но страха или чего-то такого я в тебе не увидел.

– Страх есть. Поэтому не иду.

– А, ну вот потому и не получилось. Не разглядел я тебя в этот раз.

Гороховский перерос свою профессию. Её инструментарий не годился, чтоб рассматривать людей глубже. Но на большее времени не хватило. Он умер в сорок с небольшим, полностью остыв к живописи задолго до ухода. Умер в отстранении ото всех и всего. Как я предполагаю – а оснований на это у меня теперь предостаточно, ибо сам полз теми же тропами – его самоизоляция была чистящим средством. Вернее – метлой для расчистки новой дорожки, на которую Эрика вытолкнула страсть проникновения в чужую психику. Занимаясь подобными опытами невольно попадаешь на такие глубины, где нужда в информации из самых различных областей знаний становится неутолимой и лишь усиливает голод. Ты с усердием маньяка пожираешь книжку за книжкой, но на месте каждой прочитанной появляется десяток новых. Пробелы в знаниях, сколько их ни заполняй, становятся лишь просветами в невежестве. Это, воистину, гидра! Бесконечная регенерация! И без метлы здесь – никак, либо утонешь в мусоре ненужного, суетного и пустого.

Пустырь той ночью я пересёк без нотки страха. Не до него, когда мысли ведомы такой захватывающей штукой – решением досконально изучить метод Эрика. Понемногу мои практические занятия живописью и рисованием свелись к виртуальным, ничуть при этом не уступая в степени получаемого удовольствия. Напротив, отсутствие карандаша и бумаги ускоряло процесс; с изображением можно было работать несопоставимо быстрее и эффективнее, чем даже сегодня на компьютерных графических гаджетах. Да и натурщиком служил любой прохожий. Всё это причиняло огромную радость. Рисование напоминало контролируемое сновидение. А пробуждение – готовая картинка – давала, помимо привычного блаженства, ещё и удивительное ощущение честности. Странное состояние. Ты всё сделал, со всем справился, сорвал за это неслабый куш в виде наслаждения, и оставил всё в себе. Не выставил напоказ в ожидании похвалы, признания, славы. Будто рисовал на песке у кромки моря или там же выкладывал из гальки пирамидку тончайшей балансировки, а набегающая волна осмеяла твои старания. Но тебе нисколько этого не жаль. Тебе хватило с головой того, что другим служит лишь началом похода за удовольствием. Почему так? Почему ты считаешь своё поведение честным, а их – нет. И откуда, чёрт возьми, берутся эти чувства – желание или нежелание? И вообще все чувства – откуда? А ощущения? И, может, если во всём разобраться, вылезет уже из головы тот малолетний говнюк с мороженым и своим дурацким вопросом?

Последний раз мы виделись с Эриком, случайно встретившись на улице. Нежелание общаться он уже не прятал и, благодаря лишь единственной его фразе, мой монолог стал нашим диалогом – «Нам нужны победители!» Кому «нам», какие победы и в чём – я до сих пор не понял. Всякий раз, вспоминая те слова на каком-нибудь очередном рубеже, мне кажется, что ответ найден. Что вот она, победа. И вот они, те самые мы – я и Гороховский, той победы дождавшиеся. Но гидра опять отращивает ногу и голову, и победа превращается в этап. За ним – следующий, складываясь в дорогу, которая ко времени появления масляного пятна на рукописи в киевском кафе была длиною в 26 лет и к Мациху вывела меня в состоянии почти паническом. В голове дымились руины после свары всех со всеми: психоанализа с аналитической психологией, философий с религиозными доктринами – во множестве комбинаций и с различной силы кровотечениями. Одно лишь оставалось целостным на выходе из этой мясорубки – фарш. Идеально гомогенный, с удушливым запахом фарш неопределённости. Какая ж тут эссеистика? Какое, к чертям, углублённое копание?

– Копнуть глубже… Так и о смысле жизни недолго задуматься. Над нами «потешаться станут, профессор», – сказал я, скорее, не Мациху, а ополовиненной бутылке.

– Смысл жизни более-менее понятен каждому. А вот смысл Бытия…! Это не я, это ты сам себе накаркал. То, что ты нарыл, уже не отпустит! Даст потоптаться на месте год-два и потянет на глубину. А там – тот самый смысл. И ничего, кроме! Да и какие ещё вопросы, по большому счёту, могут интересовать философию? Так что, раньше сядем – дальше поедем!

– Меня уже туда заносило. Мозгов не хватит. А главное – не хватит стимулов!

– Один я уже называл – неплохая ориентация в мутных задачах. Второй – кураж. Третий – стратегическое терпение. Достаточно!

– То есть – стратегическое?

– Я про зимнюю жару в Сан-Паулу… Ты же не сразу взялся мстить ею за мою реакцию на рукопись? Дал мести настоятся.

– Да ладно! Вы так рисковали? А как не стерпел бы?

– Стерпел бы. Это несложно было понять по совокупности увиденного и прочитанного. И стал бы я оплачивать коньяк, рискуя остаться пить в одиночестве?

Несколько месяцев беседа с Мацихом оформлялась в решимость, подмешиваясь к моей собственной готовности «копнуть глубже». Азарт рос, но ускориться не получалось: лопата, на ту пору, упёрлась в скальную породу – в феномен Репликации. Эта милейшая штуковина уравнивает шансы любых бегунов на дистанции – и микробиолога, и астрофизика, и философа, и всех прочих. Куда направляется Эволюция и где её финиш участникам забега неведомо. Каждый молотит на своей ниве, чертыхаясь при этом и негодуя, что работы только прибавляется. Но – удивительное дело – молотить не прекращает! Так, может, покуда не подобрана нужная лопата, попробовать сперва разобраться в причине такого бешеного энтузиазма человечества? Ведь, принимая безусловность связи всего со всем, нет никакой разницы – откуда начинать копать. Следы искомого найдутся везде, а нам бы лишь ухватиться за ниточку, и тогда покатит веселее! Тем паче, что мы полностью свободны от какой-либо ангажированности. Вот и начнём с поведения человека. Здесь сразу следует оговориться, что нас интересует не механизм поведения (с обуславливающим его множеством факторов), блестяще описанный в работах таких, например, нейробиологов, как Сэм Харрис, Роберт Сапольки или Джонатан Скулер, а механизм этого механизма.

Итак. Представим себе светский раут. На Вас – безукоризненно белая фрачная пара, и вдруг Вы замечаете на лацкане чёрную, довольно заметную соринку. Нужно очень не уважать себя в искусстве, чтоб не откликнуться на вероломство случая и не сдуть её, не стряхнуть, не избавиться от этого безобразия. Но неужели оно настолько значимо? Неужели причиняет нам такое сильное неудобство, что безотлагательно приводит в движение сложнейший механизм ответной реакции? Да, мы на рауте. Мы принимаем некие правила, подразумевающие идеальное состояние нашего платья. Мы полны благостных намерений и уважения к себе и окружающим! Но намерения не объясняют причинность поступков. А если это не раут, а нечто совершенно не обязывающее к высоким свершениям? Городской автобус, например. А на рукаве пальто – эта чёртова соринка. Сдуем ведь. Просто потому, что раздражает. А кого не раздражает, тот не сдует. Вы же не станете отрицать, что нечто подобное произошло и с Вами при обнаружении соринки, изображённой на обложке этой книги? Так что же и почему вызывает такие реакции? Что нас выводит из зоны психологического комфорта, и заставляет экстренно принять меры для возврата в неё, или оставляет равнодушным, не провоцируя никаких мер?

Или взять простые трусы и бюстгальтер! Чем таким особенным они отличаются от купальника, что принуждает женщину на пляже строго блюсти их целевое использование. Ведь ровно те же полтора грамма ткани! Та же, в общем-то, плотность и тот же покрой! Только не нужно говорить о функциональном различии. Оно не критично. Дело в обыкновенной стеснительности или стыде. Бельё плотно надето на ассоциацию «трусы – трусики – эротика – интим – публичность – мораль». Нарушение этой цепи вызывает психологическую травму. То есть, опять же выводит из зоны комфорта. Но что выводит? Какая такая сила?