© Майдель Е., 2018

© ООО «Литео», 2018

На самолет она все-таки опоздала, хотя и приехала в аэропорт Ниццы за полтора часа до вылета… Странное ощущение нереальности происходящего при абсолютном отсутствии паники размывало такую близкую перспективу увидеть Его через час полета в Страсбург после долгих лет сердечной пустыни. Словно все это разворачивалось во времени с кем-то другим, в ином измерении, а не с ней…

Она собиралась на эту встречу как на последнее в жизни свидание… По существу, так оно и было. За четверть века после вынужденного разлучения с любимым ни один мужчина так и не затронул ее сердца, оно осталось верным последней любви. Вовсе не потому, что тогда, в свои тридцать пять, она резко подурнела или впала в кому безразличия. Ее страдающая, а значит, живая душа уже совершенно точно знала, что он был тем единственным, которого ждет каждая женщина. «Вся мудрость Пушкина – таинственно и свято – вдруг обозначилась в моей простой судьбе, блеснув лучом Любви и на моем закате, и обозначив звездный путь к тебе…» – написала она тогда в одном из своих стихотворений.

Он не мог этого осознать, ему было двадцать, и она была его первой возлюбленной. Столь значительная для тех времен разница в возрасте могла бы перевесить чашу любовных весов в ее сторону, добавив на нее женского и душевного опыта. Она, как глубоко полюбившая женщина, «видела» сердцем в любимом даже то, что еще было недоступно для понимания ему самому. «А в глазах твоих – грусть всезнанья, бездна тайн, мудрость всех поколений. Только дремлет еще это Знание… Я желаю тебе пробужденья!» – адресовала она ему свои мысли. Это теперь она понимала, что равновесие в их несостоявшемся союзе, так или иначе, вряд ли могло быть достигнуто. Временно сравнявшись, его чаша очень скоро склонилась бы не в пользу их совместного будущего, ее утяжелило бы столь предпочтительное для мужского глаза другое – более молодое – женское тело, ну, а душа… По странной закономерности ее жизни, душой-то как раз никто из встреченных мужчин и не интересовался вовсе, с опаской замечая в вызывающем желание теле ее пугающе глубокий ум и сильную волю.

Предрассудки его враждебно настроенной родни, живущей по стереотипам «здравого смысла», под которым крылся легко объяснимый бытовой страх стать предметом сплетен, хирургически жестко, без наркоза – родительским ультиматумом – разрезали по живому, на самом пике, ту «невозможную» любовь, не заботясь о последствиях невидимой, но ужасающе болезненной для них обоих «операции».

Она тогда долго плакала и обижалась на судьбу, потому что была глубоко несчастна в своем неравном пустом браке, из которого пыталась безуспешно сбегать, потому что мучительно не находила в муже нежности и понимания, добра и заботы, радости и единства. И вдруг – всё это она неожиданно для себя, но так ненадолго, получила от того болезненного мальчика, такого талантливого в любви, к тому же, подававшего большие творческие надежды художника и музыканта. Вероятно, обладая столь же артистической натурой, она смогла бы стать его персональной, бесконечно вдохновляющей Музой… Но… При всей банальности внешне схожих обстоятельств любая история любви, – все же, – неповторима. Счастливы все бывают одинаково, заметил классик, но вот несчастен каждый по-своему…

…Они даже не жили в одном городе. Их внезапно вспыхнувший на крымском берегу роман – платонический и трепетный – мог так и остаться заурядным курортным воспоминанием, если бы не полетевшие затем из города в город пламенные открытые письма и долгие телефонные звонки, через которые общались их души, свободные от заземления отупляющей страстью. Касания сердец были подобны электрическим разрядам небесных молний – так высоко, ярко и чисто, краткими вспышками был обозначен сокровенный пунктир их всепоглощающего взаимного притяжения… Их души пребывали на одной или очень близкой по частотному диапазону энергетической волне, излучениям которой, практически, и слова-то были не нужны. Они вряд ли осознавали тогда, что взлетели в единое поле Любви Небесной, откуда рождается вечная Жизнь… Ho оказалось, что этот тонкий, неожиданно вспыхнувший огонь – величайшая редкость в нашем земном мире. Он так и остался недоступным для понимания завистливым людям, его не испытавшим, испугавшимся небесной грозы, ливнем пролившихся непонятных чувств, не поверившим в их истинность и долговечность… Не верившим в Вечность…

После семейного расследования сокрытого им «преступления» ему был объявлен бескомпромиссный родительский приговор, безусловно запрещавший любые контакты с ней, наверняка, получившей в качестве определения самые оскорбительные для женщины прилагательные. Искушенные привычной бытовой ложью, многочисленные родственники не верили в платоничность их отношений, приписывая зрелой женщине, «соблазнившей их мальчика», обычный дешевый адюльтер. «Она никогда не получит моего сына! – гневно заявлял его отец, глубоко задетый тем, что нравившаяся и ему самому женщина обратила внимание не на него самого, а на его «совсем еще мальчика» сына.

И тогда, безвинно оболганные молвой, они решились подтвердить пошлые догадки реальностью, ведь все равно ничего и никому нельзя было доказать… В цветущем каштанами мае она тайно приехала в его город и стала его первой женщиной. Целая счастливая жизнь уместилась бы по своей наполненности любовью в те выпавшие на их долю пять фантастических вечеров… Словно прощальный подарок судьбы, запечатлевшийся потом в стихотворных строчках: «Любимых глаз призыв – в Седьмое Небо! Жар от тебя такой, что тает вечный лед. Туда, где ты – один – ни разу не был, с тобой вдвоем мы начинаем взлет… И все загадочно космические дали – Нам стали вдруг знакомы и близки. – Когда мы там – в «Раю» вдвоем летали, – В кольце тугом твоей родной руки…»

И после всего – он все-таки… отказался от нее…

Навязанная разлука развела их пути не просто в противоположные стороны, они как бы устремились в разные миры, которые незримо сосуществуют на нашей Земле. Она в силу опыта первой справилась с болью, очистившись страданием, перестала себя жалеть, сокрыла любовь в тайной камере сердца и освободилась для познания нетленных духовных сокровищ. Сокрыла чувства даже от себя, потому что от любви ведь нельзя «освободиться» – она или есть, или нет. Во внешней жизни пришлось, в силу многих обстоятельств, остаться в опостылевшем браке, уговорив себя, что «сыну нужен отец». Только в снах, над которыми мы еще не властны, – там, в другом мире, – она по-прежнему замирала от звуков любимого голоса и с пылающим сердцем, бежала среди кипарисов ему навстречу в раскрытые объятия. А потом проживала редкий по наполнению радостью счастливый день после такого сна, который сохранялся внутри живым кино-сюжетом и позволял ей долго, почти осязаемо, чувственно, переживать отдельные картины, ощущения и детали. Именно это повторяющееся сквозь несущиеся годы состояние счастья во сне и наяву красноречивей всего свидетельствовало, что любовь жива и никуда не исчезла…

Он же, насколько она знала, покорившись воле родных, безучастно позволил втянуть себя в рутину обыденной семейной жизни, также смирясь и поверив в обывательское «стерпится-слюбится», женился по родительскому выбору. Лишь постепенно возникшее пристрастие к дружеским возлияниям говорило о глубинном желании забыть перенесенную боль, убежать от нее в пусть иллюзорную, но не такую пустую, без эмоций, искусственно созданную воображением реальность… Однако, никто больше не смог указать ему вход в прежде испытанный «райский мир», в Пространство Любви…

На протяжении четверти века, окольными путями, она постоянно интересовалась течением его жизни, радовалась рождению сына, огорчалась последовавшим разводом, сопереживала эмиграции, успокивалась, когда он во второй раз создал семью и снова стал отцом для поздней дочери. Безусловно, никто не мог посвятить ее в подробности его внешнего, уж тем более, внутреннего, душевного бытия, но ей и этих отрывочных сведений хватало для счастья знать – он жив, относительно здоров, у него снова семья, все хорошо… И все же, ее душа иногда тихо шептала: «Да, так ли это на самом деле? Вспоминает ли он хоть изредка о тех счастливых мгновеньях «паденья в Небеса», соединявших нас не случившейся больше высотой чувств?»