О, зима! О, дни жестокой,

Бесконечной зимней стужи!

Лед все толще, толще, толще

Становился на озерах;

Снег все больше, больше, больше

Заносил луга и степи;

Все грозней шумели вьюги

По лесам, вокруг селенья.

Еле-еле из вигвама,

Занесенного снегами,

Мог пробраться в лес охотник;

В рукавицах и на лыжах

Тщетно по лесу бродил он,

Тщетно он искал добычи, -

Не видал ни птиц, ни зверя,

Не видал следов оленя,

Не видал следов Вабассо.

Страшен был, как привиденье,

Лес блестящий и пустынный,

И от голода, от стужи,

Потеряв сознанье, падал,

Погибал в снегах охотник.

О, Всесильный Бюкадэвин!

О, могучий Акозивин!

О, безмолвный, грозный Погок!

О, жестокие мученья,

Плач детей и вопли женщин!

Всю тоскующую землю

Изнурил недуг и голод,

Небеса и самый воздух

Лютым голодом томились,

И горели в небе звезды,

Как глаза волков голодных!

Вновь в вигваме Гайаваты

Поселилися два гостя:

Так же мрачно и безмолвно,

Как и прежние два гостя,

Без привета и без зова

В дом вошли они и сели

Прямо рядом с Миннегагой,

Не сводя с нее свирепых,

Впалых глаз ни на минуту.

И один сказал ей: "Видишь?

Пред тобою - Бюкадэвин".

И другой сказал ей: "Видишь?

Пред тобою - Акозивин!"

И от этих слов и взглядов

Содрогнулось, сжалось страхом

Сердце милой Миннегаги;

Без ответа опустилась,

Скрыв лицо, она на ложе

И томилась, трепетала,

Холодея и сгорая,

От зловещих слов и взглядов.

Как безумный, устремился

В лес на лыжах Гайавата;

Стиснув зубы, затаивши

В сердце боль смертельной скорби,

Мчался он, и капли пота

На челе его смерзались.

В меховых своих одеждах,

В рукавицах, Минджикэвон,

С мощным луком наготове

И с колчаном за плечами,

Он бежал все дальше, дальше

По лесам пустым и мертвым.

"Гитчи Манито! - вскричал он,

Обращая взоры к небу

С беспредельною тоскою. -

Пощади нас, о Всесильный,

Дай нам пищи, иль погибнем!

Пищи дай для Миннегаги -

Умирает Миннегага!"

Гулко в дебрях молчаливых,

В бесконечных дебрях бора,

Прозвучали вопли эти,

Но никто не отозвался,

Кроме отклика лесного,

Повторявшего тоскливо:

"Миннегага! Миннегага!"

До заката одиноко

Он бродил в лесах печальных,

В темных чащах, где когда-то

Шел он с милой Миннегагой,

С молодой женою рядом,

Из далеких стран Дакотов.

Весел был их путь в то время!

Все цветы благоухали,

Все лесные птицы пели,

Все ручьи сверкали солнцем,

И сказала Миннегага

С беззаветною любовью:

"Я пойду с тобою, муж мой!"

А в вигваме, близ Нокомис,

Близ пришельцев молчаливых,

Карауливших добычу,

Уж томилась пред кончиной,

Умирала Миннегага.

"Слышишь? - вдруг она сказала.

Слышишь шум и гул далекий

Водопадов Миннегаги?

Он зовет меня, Нокомис!"

"Нет, дитя мое, - печально

Отвечала ей Нокомис, -

Это бор гудит от ветра".

"Глянь! - сказала Миннегага. -

Вон - отец мой! Одиноко

Он стоит и мне кивает

Из родимого вигвама!"

"Нет, дитя мое, - печально

Отвечала ей Нокомис, -

Это дым плывет, кивает!"

"Ах! - вскричала Миннегага.

Это Погока сверкают

Очи грозные из мрака,

Это он мне стиснул руку

Ледяной своей рукою!

Гайавата, Гайавата!"

И несчастный Гайавата

Издалека, издалека,

Из-за гор и дебрей леса,

Услыхал тот крик внезапный,

Скорбный голос Миннегаги,

Призывающий во мраке:

"Гайавата! Гайавата!"

По долинам, по сугробам,

Под ветвями белых сосен,

Нависавшими от снега,

Он бежал с тяжелым сердцем,

И услышал он тоскливый

Плач Нокомис престарелой:

"Вагономин! Вагономин!

Лучше б я сама погибла,

Лучше б мне лежать в могиле!

Вагономин! Вагономин!"

И в вигвам он устремился

И увидел, как Нокомис

С плачем медленно качалась,

Увидал и Миннегагу,

Неподвижную на ложе,

И такой издал ужасный

Крик отчаянья, что звезды

В небесах затрепетали,

А леса с глубоким стоном

Потряслись до основанья.

Осторожно и безмолвно

Сел он к ложу Миннегаги,

Сел к ногам ее холодным,

К тем ногам, что никогда уж

Не пойдут за Гайаватой,

Никогда к нему из дома

Уж не выбегут навстречу.

Он лицо закрыл руками,

Семь ночей и дней у ложа

Просидел в оцепененье,

Без движенья, без сознанья:

День царит иль тьма ночная?

И простились с Миннегагой;

Приготовили могилу

Ей в лесу глухом и темном,

Под печальною цикутой,

Обернули Миннегагу

Белым мехом горностая,

Закидали белым снегом,

Словно мехом горностая, -

И простились с Миннегагой.

А с закатом на могиле

Был зажжен костер из хвои,

Чтоб душе четыре ночи

Освещал он путь далекий,

Путь в Селения Блаженных.

Из вигвама Гайавате

Видно было, как горел он,

Озаряя из-под низу

Ветви черные цикуты.

И не раз в час долгой ночи

Подымался Гайавата

На своем бессонном ложе,

Ложе милой Миннегаги,

И стоял, следил с порога,

Чтобы пламя не погасло,

Дух во мраке не остался.

"О, прости, прости! - сказал он.

О, прости, моя родная!

Все мое с тобою сердце

Схоронил я, Миннегага,

Вся душа моя стремится

За тобою, Миннегага!

Не ходи, не возвращайся

К нам на труд и на страданья,

В мир, где голод, лихорадка

Мучат душу, мучат тело!

Скоро подвиг свой я кончу,

Скоро буду я с тобою

В царстве светлого Понима,

Бесконечной, вечной жизни!"