— Мы должны научиться быть счастливыми без близости. Без любви.

— Быть счастливыми без любви?

— Да. Быть счастливыми без любви.

Чудовищное проклятие.

— Нам не нужно больше видеться. Не звони мне и не пиши писем.

Тётушки говорили, что нельзя сравнивать женщин с игрушками, но более образного сравнения я подобрать со временем так с не смог. Кора для меня стала дорогой и самой желанной игрушкой на свете, которую к тому же купил кто-то другой.

После ещё одной неудачи с Корой, я не смог ни разлюбить её, ни перестать думать о ней. Чего, конечно же, не случилось с Милой. После развода, я почти ненавидел её, я бы убил её, наверное. И лишь со временем смог полностью изгнать воспоминания о ней из своей памяти. С Корой было всё иначе. Я тосковал без неё. Думал о ней и ждал, что однажды случится чудо. Я всё так же оставался влюблённым дураком.

Глава 4. Мэл.

Я недолго тосковал в одиночестве, как собирался.

— Тебе нужно её забыть, приятель, — сказал мне мой компаньон по бизнесу и впоследствии единственный друг — Виктор. — Иначе ты совсем расклеишься, а так нельзя. Тебе нужно завести кого-нибудь, кто поможет тебе ее забыть. Ты должен выбросить ее из головы. Пойдем со мной в бордель?

Какое-то время я сопротивлялся, пока Виктор действительно не потащил меня в публичный дом. Удивительно, но это помогло.

Я не ограничивался проститутками. Женщины любили меня. И легкомысленные официантки баров, и скромные учительницы. Не знаю, почему. С возрастом я не стал краше. У меня прибавилось морщин и седины, я стал хромать, заменил несколько зубов на керамику, а один из вредности и вовсе вставил золотой. Деньги тоже не всегда играли роль. Я надевал костюм-тройку только на важные встречи. Но женщины шли со мной, даже когда я был в потёртом пальто и вязаном пуловере. Возможно, они чувствовали, что я нуждаюсь в их любви. Нуждаюсь в том, чтобы самому делиться теплом.

Мэл была не первой, с кем я начал встречаться после Коры, но она стала самым ярким событием за это время. Она работала в моей фирме в юридическом отделе и в одиночку воспитывала дочь — трудного подростка. По этой причине, а так же потому, что Мэл презирала гостиницы и не желала появляться в моём логове, мы чаще всего встречались у неё дома днём, пока её дочь была на занятиях.

В спальне Мэл на двадцатом этаже были огромные светлые окна, которые она на время наших свиданий задёргивала чёрными, не пропускающими свет шторами. Она не боялась огласки. Темнота нужна была для атмосферы.

После этого она доставала коробок длинных спичек и методично зажигала свечи. Множество разных свечей всех форм и расцветок: тонких и вытянутых, широких, как бочонки и круглых, как оплывшие яблоки, плоских, как таблетки и фигурных в виде цветов. Среди них была даже парочка весьма фривольных в форме громадных членов. Свечи были повсюду, кроме разве что самой постели. Если бы в многоквартирном доме можно было установить настоящий камин, у Мэл бы он обязательно был.

В первый раз я старался ступать осторожно, хотя к постели вела свободная от свечей тропа, и неловко шутил о правилах пожарной безопасности. Но всё это мне скорее нравилось, чем нет. Я будто попал в другой — волшебный — мир. Мир новых для меня удовольствий.

Мэл очень любила игры с огнём. Она и была для меня огнём, неистовым пламенем. Всегда сдержанная на работе, в спальне она менялась до неузнаваемости. Превращалась в жаркое пламя, в мягкий воск, становилась сжигающей лавой. Она любила, когда я оставлял на её теле метки-укусы, но ещё больше любила ожоги.

Она восхитительно тесно сжималась внутри, когда я капал горячим воском на её крупные розовые ореолы с твёрдыми горошинами сосков. Когда алые или белые лепестки застывшего воска расцветали между грудей, Мэл всхлипывала, как ребёнок, и теснее обхватывала меня бёдрами. Воск застывал почти мгновенно. Я с удовольствием смахивал эти застывшие ошмётки, целовал и зализывал покрасневшую кожу, чтобы после снова скрыть их под восковой плёнкой. Она шипела и вздрагивала всем телом, и я снова начинал двигаться в её распалённом податливом теле. Иногда мне казалось, что там внутри тоже течёт горячий воск.

Капнуть пару капель расплавленного воска на белые груди, и Мэл загоралась. Чувствительнее всего был живот. Мне нравилось смотреть, как судорожно он втягивается, когда капли воска наполняли впадинку пупка. Чёрт, я мог бы смотреть на это вечно. Ещё лучше было знать, что Мэл это нравится. Нравится до исступления.

Я тоже полюбил эти игры. Они растягивались иногда на часы. Я был мокрым от пота, а Мэл постанывала и просила ещё. Мы почти не говорили. Не было ленивых разговоров после секса. Потому что на них просто не оставалось сил.

Когда покрасневшей кожи на животе становилось слишком много для второго раунда, Мэл переворачивалась, подставляя белую спину. И я рисовал чёрным воском на её лопатках крылья дракона, а вдоль позвоночника восковой гребень, оканчивающийся на крестце, где капли воска стекали промеж ягодиц, скатываясь на анус и дальше, образуя поджатый хвост.

Однажды она попросила, чтобы я украсил её спину свечами, точно алтарь или праздничный торт. Это была её самая безумная и лелеемая фантазия.

— Мэл, мы сожжём твою квартиру.

— К чёрту квартиру. Она мне никогда не нравилась. Я перееду в загородный дом.

— Мы сгорим здесь. Слышишь?

— Пускай.

— Ты безумная пироманка.

— Так ты сделаешь?

— Не в спальне.

— Хорошо.

— Ты заплетёшь волосы.

— Согласна.

— И мы поставим рядом огнетушитель.

— У меня есть.

Я стоял голыми коленками на кафельном полу её кухни. Вокруг на столах и стульях горели чёртовы свечи, которые Мэл из вредности перетащила сюда из спальни. Она терпеливо стояла передо мной на четвереньках, отклячив аппетитную задницу, а я поджигал тонкие ломаные свечки одну за другой, и крепил на спине в ещё не застывших восковых лужицах. Каждый раз Мэл вздрагивала и кусала полные губы. Между ног у неё уже хлюпало.

Свечей в коробке было ещё много, но спина Мэл уже напоминала языческий алтарь. Я боялся даже прикасаться к ней, не то, что трахать, хотя член стоял как блядская свечка и истекал совсем не воском. Мне казалось, что как только я в неё войду и начну двигаться, все свечи попадают и оставят куда более серьёзные ожоги, чем от наших прошлых игр.

Мэл поудобней расставила ноги и осторожно оглянулась на меня.

Наверное, не стоило этого делать. Нет, мы не сожгли кухню и не пострадали сами. Но, наверное, именно тогда я перешагнул какую-то невидимую черту, после которой уже ничто не казалось мне опасным.

Я ритмично двигался, крепко держа её за бёдра. Десяток язычков пламени подрагивал в такт. Раскалённый воск стекал на голую кожу, и от каждого горячего потёка Мэл восторженно вскидывала голову в хриплом стоне удовольствия. Большая часть свечей уже с шипением потухла в расплавленных лужицах воска. Это было что-то безумное. Я не мог сказать, в какой момент кончила Мэл. Под конец она металась и подвывала, как безумная, но не подала знака, чтобы я остановился.

Тонкие ручейки воска покрыли её бока. Три-четыре свечки на пояснице ещё горели. Она дрожала и еле могла держаться на руках. Я осторожно помог ей лечь прямо на пол и стал поспешно убирать остатки свечей, затвердевшие пласты и одиночные чешуйки. В нескольких местах кожа и впрямь была нездорово покрасневшей.

Хорошо, что я наизусть выучил, в котором из ящиков стола лежит тюбик с мазью от ожогов.

Я думал, что после этого случая Мэл поумерит свои опасные аппетиты, но нет. После мы отдыхали в её спальне. Я не мог пошевелить даже пальцем, а Мэл лежала на животе, положив голову мне на плечо, и улыбалась, хотя на её щеках ещё не высохли слезы. Она говорила, что я сделал всё именно так, как нужно, что всё было правильно и хорошо. Просто изумительно. Что такого она не испытывала ещё ни с кем.

Я не мог понять, почему ей это так нравилось. Но я уже переступил черту, и в следующую нашу встречу, которая состоялась через две недели, я попросил опробовать воск на мне, если она конечно не против.