Этим несколько загадочным заявлением он завершил разговор и положил трубку, вернувшись к своей сигарете, которая, к его огорчению, успела почти полностью истлеть.

В соседнем кабинете дежурный сержант суровым тоном разговаривал по другому телефону:

– Мне нет дела до того, кто вы такой, сэр, но сегодня вы беспокоили шефа уже дважды, и, если не обладаете новой информацией, которую следует в первую очередь сообщить мне, больше я вас с ним не соединю. Мы делаем все, что в наших силах. Не сомневайтесь.

– Послушать вас, так все прекрасно, – усмехнулся Годольфин. – Но правда ли это? Прошло уже более двух недель, и предварительное слушание возобновится менее чем через шесть дней.

– Естественно, мы знаем об этом, сэр. И работаем над делом.

Сержант внимательно выслушал звонившего, но вздохнул с облегчением, когда известный путешественник повесил трубку.

– Он, видите ли, считает, что исполняет свой гражданский долг, – обратился он к стоявшему рядом констеблю. – Я сделал занятное наблюдение. Даже смешно. Они все такие – те, кто побывал на Востоке. «Расшевелить лентяев» – так они называют это между собой. Наверное, за границей это и срабатывает, но, вернувшись домой, им надо понимать, что они нам только мешают, болтаясь под ногами. Та же привычка у старых отставных военных.

В три часа дня мисс Фрэнсис Айвори в большой спешке и с заранее заготовленным предлогом для визита позвонила в дверь квартиры в районе Сент-Джонс-Вуд, которую мистер Пендлбери, офицер американской регулярной армии, сдал внаем Дэвиду Филду. Она стояла и слушала, как звонок звучит в пустой гостиной-студии, пока наконец не сообразила, что если бы кто-то был, то ей бы давно уже открыли. Она вернулась на лестничную клетку со смешанными чувствами раздражения и облегчения, подавлявшими то отчаяние, которое овладевало ею все сильнее и заставило пойти на столь необдуманный шаг.

Позднее в тот же день, когда к Филлиде пришел врач, Фрэнсис сидела около телефона, а Бриди читал уже второй отчет обо всех перемещениях Дэвида Филда. Мисс Дорсет в это время сжигала в подвальной печи целую корзину мерзких анонимных писем; Годольфин готовил уже третий список вопросов, ответы на которые хотел получить хотя бы у Норриса; а Генри Лукар, со своей рыжей шевелюрой, подчеркивавшей бледность лица, возвращался на поезде в Лондон, сопровождаемый сержантами Рэндалом и Беттсом. Именно тогда состоялся любопытный телефонный разговор на линии, соединявшей маленький домик в Тутинге и дом на окраине столицы в Криклвуде.

– Я виделась с ней, мама, – раздался молодой голос из Тутинга.

– Что она говорит? – Голос более пожилой женщины из Криклвуда звучал нервно.

– Она знает, что ты права, но ничего не смеет сделать. Ей нельзя покидать свою хозяйку, поскольку леди очень стара. Если ее бросить, то она запросто богу душу отдаст. Так она выразилась.

– Возможно, так оно и есть, но ведь нужно и о себе подумать тоже. Ее должна волновать родня и о чем судачат люди повсюду. Ты сказала ей, что это дурно для репутации ее родной сестры, ведущей достойную жизнь, когда в нее тычут пальцами из-за мнимой связи с убийством? Кому-то такое лишь в радость, но только не для нашей семьи. Мы – уважаемые члены общества, добрые прихожане, и всегда ими являлись. Ты напомнила ей об этом?

– Да, мама.

– Но она все же не желает уходить оттуда?

– Так она мне ответила.

– Ты дала ей понять, что мы с отцом всегда готовы приютить ее у себя, если нужно?

– Да, мама, но она не приедет.

– Она нарывается на неприятности. От нее сплошные проблемы. Так было с ней всегда. Упряма как ослица. Свинья неблагодарная. – Последовала пауза, после чего тот же старческий голос продолжил, но уже совсем тихо: – Она поделилась какими-нибудь подробностями?

– Нет. Сказала только, что не знает, кто это сделал.

– Вот как, – пожилая женщина была разочарована. – Отец считает, что мы должны все выяснить не позднее остальных.

– Верно. – Молодой голос зазвучал озабоченно и стал вдруг порывистым: – Мама? По-моему, она как-то сама замешана.

– Неужели?

– Мне так кажется.

– Только ничего не говори отцу. Что еще она тебе сказала? Надеюсь, не призналась, что сама это сделала?

– Что ты! Нет, конечно. Она мне вообще ничего не сообщила. Я просто чувствую: ей что-то известно. Но только она помалкивает. Все, мне надо идти…

Последний телефонный разговор, имевший хоть какое-то значение, состоялся в половине седьмого тем же вечером. В дом 38 на Саллет-сквер позвонил Дэвид Филд. Фрэнсис первой успела снять трубку и испытала невероятное облегчение, которое невольно выдал ее тон.

– Привет, герцогиня, это ты? – Дэвид говорил спокойно, словно ничего не происходило. – Как поживаешь?

– Все в порядке.

– Правда? Или ты изображаешь отважную маленькую девочку?

– Угадали. Я лишь притворяюсь отважной. Хотя смелости во мне оказалось больше, чем я ожидала.

Дэвид рассмеялся, довольный искренностью ответа.

– Правда, дорогая? Впрочем, держу пари, так оно и есть. Не хочешь выбраться из дома и поужинать со мной сегодня? Да, я все понимаю, но мне важно увидеться с тобой, и я выбрал место, где мы не столкнемся ни с кем, кто нас знает, не волнуйся об этом. Даже звезды кино ухитряются бродить по Лондону, никем не замеченные. Не волнуйся по поводу нежелательной огласки.

– Я не хочу ужинать с вами, – заявила Фрэнсис и добавила небрежно: – Вы не можете найти себе другую компанию?

– Конечно, могу. Хотя я бы предпочел свидание именно с тобой. Я пропал на пару дней, и, представь, уже сегодня мне позвонил репортер из колонки светских сплетен, интересуясь, в силе ли еще наша помолвка.

– Что же вы ему ответили?

– Я был на высоте. Сказал, что мы по-прежнему помолвлены и если я прочитаю нечто иное в его дрянной газетенке, то с удовольствием либо подам на него в суд за клевету, либо лично надеру ему уши. Выбор я оставил за ним. Надень то свое красивое синее платье, а я заеду за тобой в половине восьмого.

– Габриэлла предписала нам всем носить только черное на протяжении месяца.

– Как такое взбрело ей в голову? Вот за что я так люблю эту старуху. Железная Бабушка – самое подходящее для нее прозвище. Стальной стержень внутри. А у тебя есть траурное платье для танцев?

– Найдется.

– Прекрасно. Значит, увидимся в половине восьмого. Не вешай нос Между прочим, я приеду в обычном такси. Роскошного лимузина нет под рукой. Что ты сказала?

– Давайте без лишней торжественности. Дэвид…

– Слушаю тебя.

– Почему вы вдруг пропали?

– Что?

– Куда так внезапно подевались?

Фрэнсис снова услышала смех, но на сей раз смущенный:

– Черт побери, могла бы и сама догадаться!

И он повесил трубку, оставив ее в недоумении.

«Мраморный зал» был назван так хитроумным владельцем, когда он понял необходимость соответствовать тому особому стилю самоиронии, которая составляла суть дешевого шика, каким окружило себя первое послевоенное поколение. Он открыл просторный ночной клуб с рестораном, специально рассчитанным на эту публику, то есть на интеллигенцию, и постепенно сумел завлечь ее к себе. Цены им были установлены запредельные, зато атмосфера царила подлинно эксклюзивная, и, как кто-то охарактеризовал клуб в ночь его открытия, «там ты чувствовал себя приятно, несмотря на дурной вкус обстановки». Отделка копировала моду девяностых годов XIX века, а величайшей приманкой стали отдельные кабинеты, устроенные полукругом вдоль узкого балкона, где имелась возможность поужинать вдали от посторонних глаз. Впрочем, занавески большинства кабинетов, вопреки своему изначальному назначению, оставались отдернутыми, привлекая к сидевшим внутри всеобщее внимание. Однако желающие спрятаться скрывались без труда. В общем, здесь потакали любым желаниям клиентуры, и ночной клуб процветал.

Когда Фрэнсис под руку с Дэвидом вошли в зал, почти все столики нижнего яруса, располагавшиеся около небольшой танцплощадки, оказались заняты, но места для них были зарезервированы заранее, и они расположились под сенью раскидистой пальмы в кадке.