Мои руки как-то сами потянулись снимать одежду, и потому лишь усилием воли я заставил себя встать и, двигаясь, медленно стал снимать с себя одежду. Притом настолько медленно, будто ещё чуть-чуть — и я просто начну на себя что-то надевать.

— А я хотел спросить… — Потом, — она начала двигаться в такт мне. — За что я вас уважаю, Виолестра, так это за профессионализм! — сказал я, со смесью уважения и восхищения глядя ей в глаза. — ? — Так у вас будет оттенок… роковой женщины!

Мы то сходились, то расходились, и неизвестно, чем бы всё кончилось, как нас прервал Элеежкин. С фингалом под глазом.

— Эээ… Я сегодня на футболе… упал, — покосился он на меня. А я то-тут причём? — Ты что-то хотел спросить? — разочарованно спросила меня медсестра, посерьёзнев. — Да, тут обходной лист никто не приносил? — Да нет. Это всё? — Да, я пошёл. До встречи, Виолестра, Элеежкин!

Тот погрозил мне кулаком. И тут до меня дошло.

— Ты что, дразнил… — Ты же сказал, что её можно называть Двачесской!.. — Да. Мне можно.

С этими словами я выбрался из медпункта.

Музыкальный кружок также представлял из себя небольшое одноэтажное здание. Откуда не доносилось никаких звуков. Немного удивившись этому обстоятельству, я вошёл внутрь. Внутри никого не было. Только полосатые труселя маячили из-под рояля… А, ну да.

Наконец, девушка — хозяйка нижнего белья — заметила меня, но при попытке встать ударилась головой о тот самый рояль. Потирая голову, она поднялась.

— Ой, ты новенький, да? Привет! Меня Мику зовут. Нет, честно-честно! Никто не верит, а меня правда так зовут. Просто у меня мама из Японии. Папа с ней познакомился, когда строил там… Ну, то есть не строил – он у меня инженер… Короче, атомную станцию! Или плотину… Или мост… Ну, неважно! — Очень приятно. У тебя красивые волосы, Микки, — сказал я, слегка оторопев от её возможности быстро разговаривать. Но две аквамариновые… косы? пучка? пряди? кучи волос смотрелись внушительно. — Спасибо! Не хочешь к нам в клуб вступить? Правда, я тут пока одна, но с тобой нас будет двое! Ты на чём-нибудь играть умеешь? — Ну… — Да ладно тебе, я тебя научу играть! Хочешь, на трубе, например? Или на скрипке? Я на всём умею, честно-честно. — Погоди… Ты читала несравненное пособие по игре на человеческих инструментах? — Эээ… нет. Ну то есть я много пособий читала, и для духовых, и для ударных, и не только. Но человеческих — не видела. Стой! Их же все придумали люди! Значит, читала! — И это замечательно, Мишка, — я сделал вид, будто глажу её. — Мишка? В смысле медведь? Нет, вряд ли, я не такая большая и косолапая… Или ты меня дразнишь? Нет, ты вроде не такой плохой… И почему мужское имя? Хотя если плюшевый, то можно… — Дело твоё, Машка. Мне пора. Приятно познакомиться. Бывай! — Да-да-да, конечно, давай! Ты заходи, не стесняйся! Я ещё и пою хорошо! Послушаешь, как я пою японские народные песни. Ну, или, если не нравится, может, что-нибудь из современных шлягеров?

Обходного внутри я не заметил, а конфетки для выключения потока слов мне было жалко. Так что делать там было больше нечего.

— Обязательно… А сейчас мне пора, извини. — Конечно, приходи непременно…

На выходе из музыкального кружка я встретил — внезапно — Двачесску.

— Зачем пришёл?— спросила она в своей нахальной манере. — Эээ… О! Тебя увидеть! — Увидел? — Да... — Свободен! — с этими словами она вошла в клуб.

Помахав ей на прощание, я ушёл дальше.

А что дальше-то? Обходного листа я нигде не обнаружил. С этими мыслями я стал искать Улькету и спустя время вышел к своему домику, рядом с которым сидела в шезлонге Одэвочка и что-то читала.

— Здравы будьте! Тут Улькета не пробегала? — Пробегала, она твой обходной как раз принесла, — улыбнулась она. — Ты хорошо на неё воздействуешь. — Стараюсь, — улыбнулся я. — Ну как, познакомился с нашей медсестрой? — А, так с ней надо было знакомиться?

Она не ответила, просто немного удивлённо на меня посмотрела. И продолжила:

— В какой кружок записался? — В кружок искателей невидимого горизонта. И сонь. — А у нас такой есть? — Теперь есть. Там Стэнд за главного. Потом покажу его. — Ладно, пора уже и на ужин идти.

Так мы и пошли вместе.

Имена играют странную роль. Дай имя явлению — и ты обретёшь над ним определённую власть. Чем точнее имя отражает сущность, тем сильнее эта власть. Замени имена явлений, о которых говорят люди, на свои — и ты определить способ мыслить об этих явлениях.

Среди людей имена даёт старший младшему. Если уже имеющему имя человеку дать новое и оно приживётся даже в его окружении, то оно отражает суть человека сильнее его собственного. В исключительных случаях оно способно даже её переопределить.

Так вот, к чему я: как Одэвочка поняла, о ком я спрашивал речь? Обычно все узнают прозвища друг друга и смиряются сильно позже… И, естественно, сами так друг друга не называют. Хотя, судя по Элеежкину, случается всякое…

Возле входа в столовую пионеры выясняли отношения: Двачесска наезжала на Элеежкина (у которого от фингала не осталось и следа — ну и Виолестра!), Улькета их подначивала, а пионера с хвалёными прелестями пыталась разнять. Пока к ней присоединялась Одэвочка, я выцепил девочку-ракету:

— Ты меня неплохо подколола. Уважаю, — я потрепал ей волосы.

Казалось, она сейчас треснет от довольства. Ну, почти:

— А конфеты? — Держи. — Одну?.. — Я же не сказал, сколько их будет. — Эй! Я же за тебя его заполнила! — А за это я тебе ничего не обещал, ты это сделала сама. — Так не честно!.. — Есть такое. Тогда дай в качестве благодарности тебя помацать!..

Улькеты и след простыл. Чудно.

Так уж получилось, что свободные места были только у столика с Машкой. Я стал морально готовиться к очереди из словесного пулемёта.

— Не возражаешь, если я здесь присяду? — Ой, да, конечно! То есть нет, не возражаю! То есть да, садись конечно!

Ответить ей, что ли…

— Сегодня, смотри, гречка. Ты любишь гречку? И варёная курица! Я вообще курицу не люблю. Ну, то есть не то что не люблю… Но если бы меня спросили, что бы мне больше всего хотелось, то бефстроганов или рагу… Нет, может быть, просто котлета! Или ромштекс! Ты любишь ромштексы? — Не знаю. Тут многие очень милые. Так бы и съел, — подмигнул я ей.

Она потаращилась на меня и продолжила:

— Но вот десерты, знаешь, мне здесь не очень нравятся. Я мороженое люблю! Ты любишь мороженое? Особенно пломбир «48 копеек», но и «Ленинградское» тоже. Ой, прости, я всё о себе! Может, ты больше эскимо любишь?

Я стал сочинять ответ. Но в нужное состояние войти не сумел. Глаза забегали. Доедать я стал значительно быстрее.

— Знаешь, я однажды купила вафельный рожок, начала есть, а там внутри шуруп! Представляешь? Настоящий такой шуруп! Или болт… Я, честно говоря, в них не разбираюсь! Шурупы – это которыми закручивают гайки, а болты – это такие, которые отвёрткой, да? — Может быть. А ты знаешь, как заинтриговать? — Да? А как? Мне вообще много-много всего интересно. В мире всегда столько всего происходит, не знаешь, чем закончится. Вот вчера, например… Ой, ты же спрашивал… Ну так как? — Завтра расскажу. А тебе приятного аппетита! — я сделал вид, что её глажу, и ушёл, не слушая её попыток уговорить меня рассказать сегодня.

Вечерело. Лагерь потихоньку преображался.

Нет ничего столь же различного, как память и воображение. Она обращена в прошлое, оно — в будущее. Она хранит, оно создаёт. В ней всё действительное, в нём лишь возможное. Но противоположности притягиваются, как две крайности одной и той же сущности.

Припомнить — значит собрать заново из имеющихся форм и опорных моментов. Поэтому можно вспомнить то, чего никогда не знал (дежавю) или забыть то, что знал всегда (жамевю). Но механизм даёт сбои: можно вспомнить что-то одно, но без другого оно не соберётся ни в воспоминание, ни в фантазию — и тогда слово (а то и целый текст) будут будто проситься слететь с языка, но не смогут его покинуть. Это прескевю.

Сюда же относится синдром “не смог ничего сказать, а как отошёл — целый монолог сочинил”. И вот хоть возвращайся к Машке и говори!