С 1909 года входил в правление Общества ревнителей художественного слова («Академии стиха»), сформировавшегося вокруг Вячеслава Иванова и журнала «Аполлон». Выступал с докладами как теоретик символизма и литературный критик. Начал работать с театром. Выпустил в общей сложности 10 поэтических сборников. Блок вырабатывал собственную систему метафор (часто сочетая лексически несовместимые слова) и стал пионером в активном использовании дольника. Как отмечал лингвист Виктор Жирмунский, с Блока начинается «решительное освобождение русского стиха от принципа счета слогов по стопам, уничтожение канонизированного Тредиаковским и Ломоносовым требования метрического упорядочения числа и расположения неударных слогов в стихе. В этом смысле все новейшие русские поэты учились у Блока». В 1916 году, будучи призван в армию, он служил в инженерных частях. Февральскую и Октябрьскую революции встретил неоднозначно, восхищаясь ими скорее как разгулом стихии. Осмыслить этот «мировой пожар» он попытался в своей самой неоднозначной поэме «Двенадцать», в которой предоставил голос улице – ее своеобразной стихийной музыке. «…Он был весь переполнен музыкой, которая так и лилась из него через край, – написал о поэте Корней Чуковский. – Он был из тех баловней музыки, для которых творить – значило вслушиваться, которые не знают ни натуги, ни напряжения в творчестве. Не поразительно ли, что всю поэму «Двенадцать» он написал в два дня?.. Необыкновенная энергия творчества!» После ареста в феврале 1919 года по обвинению в антисоветском заговоре иллюзий относительно советской власти у Блока не осталось. Блок замолчал, у него началась депрессия, прогрессировала болезнь сердца. Не получив вовремя разрешения на лечение за границей, Блок умер в августе 1921 года в возрасте 40 лет. Александр Блок «Мы встречались с тобой на закате…» Мы встречались с тобой на закате. Ты веслом рассекала залив. Я любил твое белое платье, Утонченность мечты разлюбив. Были странны безмолвные встречи. Впереди – на песчаной косе Загорались вечерние свечи. Кто-то думал о бледной красе. Приближений, сближений, сгораний — Не приемлет лазурная тишь… Мы встречались в вечернем тумане, Где у берега рябь и камыш. Ни тоски, ни любви, ни обиды, Всё померкло, прошло, отошло… Белый стан, голоса панихиды И твое золотое весло. 13 мая 1902 «Я медленно сходил с ума…» Я медленно сходил с ума У двери той, которой жажду. Весенний день сменяла тьма И только разжигала жажду. Я плакал, страстью утомясь, И стоны заглушал угрюмо. Уже двоилась, шевелясь, Безумная, больная дума. И проникала в тишину Моей души, уже безумной, И залила мою весну Волною черной и бесшумной. Весенний день сменяла тьма, Хладело сердце над могилой. Я медленно сходил с ума, Я думал холодно о милой. Март 1902 «Вхожу я в темные храмы…»
Вхожу я в темные храмы, Совершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы В мерцаньи красных лампад. В тени у высокой колонны Дрожу от скрипа дверей. А в лицо мне глядит, озаренный, Только образ, лишь сон о Ней. О, я привык к этим ризам Величавой Вечной Жены! Высоко бегут по карнизам Улыбки, сказки и сны. О, Святая, как ласковы свечи, Как отрадны Твои черты! Мне не слышны ни вздохи, ни речи, Но я верю: Милая – Ты. 25 октября 1902 «Девушка пела в церковном хоре…» Девушка пела в церковном хоре О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море, О всех, забывших радость свою. Так пел ее голос, летящий в купол, И луч сиял на белом плече, И каждый из мрака смотрел и слушал, Как белое платье пело в луче. И всем казалось, что радость будет, Что в тихой заводи все корабли, Что на чужбине усталые люди Светлую жизнь себе обрели. И голос был сладок, и луч был тонок, И только высоко, у Царских Врат, Причастный Тайнам, – плакал ребенок О том, что никто не придет назад. Август 1905 Незнакомка По вечерам над ресторанами Горячий воздух дик и глух, И правит окриками пьяными Весенний и тлетворный дух. Вдали над пылью переулочной, Над скукой загородных дач, Чуть золотится крендель булочной, И раздается детский плач. И каждый вечер, за шлагбаумами, Заламывая котелки, Среди канав гуляют с дамами Испытанные остряки. Над озером скрипят уключины И раздается женский визг, А в небе, ко всему приученный Бесмысленно кривится диск. И каждый вечер друг единственный В моем стакане отражен И влагой терпкой и таинственной Как я, смирен и оглушен. А рядом у соседних столиков Лакеи сонные торчат, И пьяницы с глазами кроликов «In vino veritas!» кричат. И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?), Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне. И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна, Дыша духами и туманами, Она садится у окна. И веют древними поверьями Ее упругие шелка, И шляпа с траурными перьями, И в кольцах узкая рука. И странной близостью закованный, Смотрю за темную вуаль, И вижу берег очарованный И очарованную даль. Глухие тайны мне поручены, Мне чье-то солнце вручено, И все души моей излучины Пронзило терпкое вино. И перья страуса склоненные В моем качаются мозгу, И очи синие бездонные Цветут на дальнем берегу. В моей душе лежит сокровище, И ключ поручен только мне! Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине. 24 апреля 1906, Озерки |
