Прокиты - существа разумные и очень похожие на нас; единственная незначительная разница состоит в том, что ноги у них есть только до колен, а ниже находятся колесики - не искусственные, а составляющие часть организма. Они двигаются на своих колесиках очень быстро и ловко, словно цирковые велосипедисты на одном колесе. Науки у них развиты, но особенно они любят астрономию; исследование звезд распространено так широко, что никто из прохожих, старых или молодых, не расстается с портативным телескопом. Часы здесь применяются исключительно солнечные, а публичное пользование механическими часами составляет тяжкую провинность против нравственности. У Прокитов есть немало и других культурных приспособлений. Помню, будучи там впервые, я участвовал в банкете в честь старого Маратилитеца, прославленного тамошнего астронома, и начал обсуждать с ним какой-то астрономический вопрос. Профессор возражал мне, тон дискуссии становился все более резким; старик метал в меня горящие взгляды и, казалось, каждую минуту готов был взорваться. Но вдруг он вскочил и быстро покинул зал. Через пять минут он вернулся и сел со мной рядом, кроткий, веселый, тихий, как дитя. Заинтересовавшись, я позже спросил, чем вызвана такая волшебная перемена в его настроении.

- Как, ты не знаешь? - ответил спрошенный мною Прокит. - Профессор побывал в бесильне.

- А что это такое?

- Название этого учреждения происходит от слова «беситься». Лицо, охваченное гневом или чувствующее злобу к кому-нибудь, входит в маленькую кабину, обитую пробковыми матами, и дает полную волю своим чувствам.

Когда я высадился на Прокитию в этот раз, то еще в полете увидел на улицах большие толпы; они размахивали фонариками и издавали радостные, возгласы. Оставив ракету под надзором механиков, я поспешил в город. Оказалось, что там празднуется открытие новой звезды, появившейся в небе прошлого ночью. Это заставило меня задуматься; а когда после сердечных приветствий Маратилитец пригласил меня к своему мощному телескопу, то, едва приложив глаз к окуляру, я понял, что мнимая звезда оказывается попросту моим фонариком, носящимся в пространстве. Вместо того чтобы объяснить это Прокитам, я решил - несколько легкомысленно - подшутить над их лучшим астрономом. Быстро подсчитав в уме, надолго ли еще хватит батареи фонарика, я громко заявил собравшимся, что новая звезда будет светиться белым светом еще шесть часов, потом пожелтеет, покраснеет и, наконец, совсем исчезнет. Предсказание это было встречено всеобщим недоверием, а Маратилитец со свойственной ему запальчивостью вскричал, что если это случится, то он готов съесть собственную бороду.

Звезда начала желтеть в предсказанный мною срок; и когда вечером я пришел в обсерваторию, то застал группу потрясенных ассистентов, которые сказали мне, что Маратилитец, глубоко уязвленный, заперся у себя в кабинете, дабы сдержать обещание. Обеспокоенный мыслью, не повредит ли это его здоровью, я пытался поговорить с ним через двери, но напрасно. Приложив ухо к замочной скважине, я услышал шорохи, подтверждавшие то, что сказали мне ассистенты. В сильнейшем замешательстве я написал письмо, в котором объяснял все случившееся, отдал его ассистентам с просьбой вручить профессору тотчас по моем отлете и, что было сил, кинулся на космодром. Я должен был сделать это, так как не был уверен, что профессору удастся побывать в бесильне до разговора со мной.

Я покинул Прокитию в первом часу ночи, и так поспешно, что совершенно забыл о горючем. Примерно в миллионе километров от планеты резервуары опустели, и я беспомощно болтался в космической пустоте, словно моряк, потерпевший крушение. Едва ли три дня отделяло меня от назначенного срока встречи с Тарантогой.

Церулея была прекрасно видна из окна, сверкая в каких-нибудь трехстах миллионов километров от меня, но я мог только смотреть на нее в бессильном отчаянии. Вот как иногда от незначительных причин родятся великие последствия!

Через некоторое время я увидел медленно увеличивающуюся планету; мой корабль, поддаваясь силе ее притяжения, мчался все быстрее и стал, наконец, падать как камень. Я решил примириться с неизбежным и сел к управлению. Планета была довольно маленькая, пустынная, но уютная; видны были оазисы с вулканическим отоплением и проточной водой. Вулканов было много, и они все время изрыгали огонь и клубы дыма. Маневрируя рулями, я мчался уже в атмосфере, стараясь во что бы то ни стало уменьшить скорость, но это только отдаляло минуту падения. И тут, пролетая над группой вулканов, я задумался на миг, озаренный новой мыслью, а затем, приняв отчаянное решение, направил нос корабля вниз и камнем упал прямо в зияющую подо мной пасть крупнейшего из вулканов. В последний момент, когда раскаленное жерло уже готово было поглотить меня, я ловким маневром повернул корабль носом кверху и в таком положении погрузился в клокочущую лаву.

Риск был огромный, но ничего другого мне не оставалось. Я рассчитывал на то, что, разбуженный сильным толчком от падения ракеты, вулкан ответит на него извержением; и я не ошибся. Раздался грохот, от которого стены затряслись, и вместе с многомильным столбом огня, лавы, пепла и дыма я вылетел в небо. Я маневрировал так, чтобы лечь прямо на курс к Церулее, что и удалось мне в совершенстве.

Я оказался на ней через три дня, запоздав против срока на каких-нибудь двадцать минут. Тарантоги, однако, я не застал: он уже улетел, оставив мне на почте такое письмо:

«Дорогой коллега, - писал он, - обстоятельства заставляют меня вылететь немедленно, и поэтому я предлагаю вам встретиться уже в глубине необследованной области; а так как тамошние звезды не носят еще никаких названий, то даю вам совет для ориентировки: летите прямо, за голубым солнцем сверните влево, за следующим, оранжевым, вправо; там будут четыре планеты, и на третьей слева мы встретимся. Жду.

Преданный вам Тарантога».

Запасшись горючим, я помчался по указанному адресу. Путь продолжался с неделю; проникнув в необследованную область, я без труда разыскал нужные звезды и, строго придерживаясь указаний профессора, утром восьмого дня увидел условленную планету. Массивный этот шар покрыт словно мохнатым зеленым мехом, это гигантские тропические джунгли. Такое зрелище меня несколько смутило, ибо я не знал, как пускаться здесь на поиски Тарантоги; однако я рассчитывал на его изобретательность - и не просчитался. Летя прямо к планете, часов в 11 утра я увидел на ее северном полушарии некие необычайные начертания, от которых у меня дух захватило.

Я всегда твержу молодым, наивным астронавтам: не верьте, если кто-нибудь рассказывает вам, что увидел, подлетая к планете, написанное на ней название. Это только пошлый космический анекдот, но на этот раз именно так и было, ибо на фоне зеленых лесов явственно вырисовывалась надпись:

«Не мог ждать. Встреча на соседней планете. Тарантога».

Буквы были километровых размеров, иначе бы я их, конечно, не разглядел. Вне себя от изумления, не понимая, как сумел профессор вывести эту гигантскую надпись, я снизился и увидел, что линии букв представляют собою широкие полосы поваленных, поломанных деревьев, резко отличающихся от нетронутого фона.

Не разгадав загадки, я помчался согласно указанию к соседней планете, обитаемой и цивилизованной. Едва сев на космодроме, я начал расспрашивать о Тарантоге, но напрасно. Вместо него меня и на этот раз ожидало только письмо.

«Дорогой коллега, - писал профессор, - горячо извиняюсь за невольный обман, но в связи с нетерпящим отлагательства семейным делом я должен немедленно вернуться домой. Дабы смягчить ваше разочарование, оставляю в конторе порта посылку, которую вы можете получить; в ней находятся плоды моих недельных исследований. Вас, конечно, интересует, каким образом я оставил для вас письменное сообщение на предыдущей планете. Мой способ был довольно прост. Эта планета переживает сейчас эпоху, соответствующую каменноугольной на Земле, и населена огромными ящерами, среди которых есть ужасные атлантозавры сорокаметровой длины. Высадившись на планете, я подкрался к большому стаду атлантозавров и дразнил их, пока они не кинулись на меня. Тогда я быстро побежал по лесу, с таким расчетом, чтобы путь моего бегства образовал контуры букв, а стадо, мчавшееся за мною, валило деревья полосой подряд. Таким образом получилась просека шириной в восемьдесят метров. Повторяю, это было просто, но несколько утомительно, так как мне пришлось пробежать свыше тридцати километров, да еще быстро.