- Негодные бродяги! Ада для вас мало! Знаете ли вы, что навек погубили свои души?

- А как же, - ответили они, всхлипывая, - знаем!

Тот же старый Мемног встал и сказал мне:

- Досточтимый отче, мы хорошо знаем, что обречены гореть и мучиться до скончания веков, и чтобы решиться на свое дело, мы выдержали страшную душевную борьбу; но отец Орибазий неустанно повторял нам, что нет ничего такого, чего добрый христианин не сделал бы для своего ближнего, что нужно отдать ему все и на все быть для него готовым. Поэтому мы покорились, хотя и с великим отчаянием, и думали только о том, чтобы дражайшему нашему отцу Орибазию доставить мученический венец и святость. Не можем тебе сказать, как это нам было трудно, ибо до его прибытия никто из нас и мухи бы не обидел. Не однажды мы просили его, просили на коленях, смилостивиться и смягчить строгость правил веры, но он категорически твердил, что из любви к ближнему нужно делать все без исключения. Тогда мы увидели, что не можем отказать ему. Мы знали при этом, что мы существа ничтожные и вовсе недостойные этого святого мужа и что он заслуживает полного самоотречения с нашей стороны. Мы горячо верим также, что наше дело нам удалось и что отец Орибазий царит теперь в небесах. Вот тебе, досточтимый отче, мешок с деньгами, которые мы собрали на канонизацию: так нужно, ибо отец Орибазий на наши расспросы все объяснил нам подробно. Я должен сказать, что мы применили только самые его любимые пытки, о которых он рассказывал с наибольшим восторгом. Мы думали угодить ему, но он всему противился и особенно не хотел пить кипящий свинец. Мы, однако, не допускали и мысли, чтобы наш пастырь говорил нам одно, а думал другое. Крики, им издаваемые, были только выражением недовольства низменных, телесных частей его естества, и мы не обращали на них внимания, памятуя, что надлежит унижать тело, дабы тем выше вознеслась душа. Желая его ободрить, мы напомнили ему о поучениях, которые он нам читал, но отец Орибазий ответил на это лишь одним словом, вовсе не понятным; мы не знаем, что он означает, ибо не нашли его ни в душеспасительных книгах, которые он нам раздавал, ни в святом писании.

Закончив свой рассказ, отец Лацимон отер крупный пот с чела, и мы долго сидели в молчании, которое он затем прервал словами:

- Ну, скажите теперь сами, каково быть пастырем душ в таких условиях? Или вот эта история! - Отец Лацимон ударил кулаком по письму на столе. - Отец Ипполит сообщает с Арпетузы, с этой маленькой планеты системы Веги, что ее обитатели совершенно перестали заключать браки, рожать детей, и им грозит полное вымирание!

- Почему? - в недоумении спросил я.

- Потому, что едва они услышали, что телесное общение - грех, как тотчас возжаждали спасения, и все дали обет чистоты и держат его! Вот уже две тысячи лет, как мы учим, что спасение души важнее всех мирских дел, но никто ведь не понимал этого буквально, боже мой! А эти Арпетузиане, все до единого, ощутили в себе призвание и толпами вступают в монастыри, образцово выполняют уставы, молятся, постятся и умерщвляют плоть, а тем временем промышленность и земледелие падают, голод угрожает всей планете. Я написал об этом в Рим, но ответ, как всегда, молчание…

- Рискованно было, - заметил я, - идти с проповедью на другие планеты.

- А что нам оставалось делать? Церковь, как известно, не спешит, ибо царство ее не от мира сего, но пока кардинальская коллегия обдумывала и совещалась, на планетах начали, как грибы после дождя, вырастать миссии всяческих сект, и нам приходилось спасать то, что остается. Ну, если уж говорить об этом… Идите за мной.

Отец Лацимон ввел меня в свой кабинет. Одну стену целиком занимала огромная синяя карта звездного неба, вся правая часть которой была заклеена бумагой.

- Вот видите! - указал он на заклеенную часть.

- Что это значит?

- Провал, сын мой. Полный провал. Эти области населены людьми с очень высоким разумом. Они исповедуют материализм, атеизм, прилагают все свои усилия к развитию науки и техники и к улучшению условий жизни на планетах. Мы посылали к ним своих лучших миссионеров, салезианцев, доминиканцев, даже иезуитов, самых сладкоречивых проповедников, и все они, все вернулись атеистами!

Отец Лацимон нервно подошел к столу.

- Был у нас отец Бонифаций, я помню его как одного из самых набожных слуг церкви; дни и ночи он проводил на молитве, лежа крестом; все мирские дела были для него прахом; он не знал лучшего занятия, чем перебирать четки. А после трех недель пребывания там, - отец Лацимон указал на заклеенную часть карты, - он поступил в политехникум и написал вот эту книгу!

Отец Лацимон поднял и с отвращением бросил на стол довольно толстый том. Я прочел заглавие:«О способах повышения безопасности полета на ракетных кораблях».

- Безопасность бренного тела он поставил выше спасения души, это ли не чудовищно? Мы послали тревожный доклад, и на этот раз апостолическая столица не замешкалась. В сотрудничестве со специалистами из американского посольства в Риме Папская академия создала вот эти труды.

Отец Лацимон подошел к большому сундуку и открыл его, внутри было полно толстых томов большого формата.

- Здесь около двухсот томов, где во всех подробностях описаны методы насилия, террора, внушения, шантажа, принуждения, гипноза, отравления, пыток и условных рефлексов, применяемых ими для удушения веры… Волосы у меня встали дыбом, когда я их просматривал. Там есть фотографии, признания, протоколы, вещественные доказательства, свидетельства очевидцев… Голова закружится от мысли, как они все это быстро сделали и что значит американская техника! Потому что, сын мой… действительность гораздо страшнее!

Отец Лацимон подошел ко мне и, горячо дыша прямо в ухо, прошептал:

- Я здесь, на месте, лучше ориентируюсь. Они не мучают, ни к чему не вынуждают, не пытают, не вгоняют винты в голову… они только попросту учат, что такое вселенная, как началась жизнь, как зарождается сознание и как применять науку на пользу людям. У них есть способ, по которому можно доказать, как дважды два четыре, что весь мир исключительно материален. Из всех моих миссионеров сохранил веру только отец Серваций, и то лишь потому, что глух, как пень, и не слышал, что ему говорили. Да, сын мой, это похуже пыток! Была здесь одна монахиня, кармелитка, одухотворенное дитя, предавшееся только небу; она все время постилась, умерщвляла плоть, имела стигматы и видения, беседовала со святыми, особенно любила святую Меланию, которой усердно подражала; мало того, она с часу на час ожидала даже архангела Гавриила… Однажды она отправилась туда, - отец Лацимон указал на правую часть карты. - Я спокойно разрешил ей это, ибо была нищая духом, а таким обещано царствие божие; а как только человек начинает думать, как, что, да почему, тотчас открываются перед ним бездны ереси. Я был уверен, что доводы их мудрости перед нею будут бессильны. Но едва только она туда прибыла, как после первого же публичного видения святых, сопряженного с приступом религиозного экстаза, ее признали невротичкой, или как там это называется, и лечили ее ваннами, работами по саду. Давали какие-то игрушки, какие-то куклы… И через четыре месяца она вернулась, но в каком состоянии!

Отец Лацимон содрогнулся.

- Что с ней случилось? - с жалостью спросил я.

- Она перестала иметь видения, поступила на курсы ракетных пилотов и полетела с исследовательской экспедицией к ядру Галактики, бедное дитя! Недавно я услышал, что ей опять являлась святая Мелания, и сердце у меня задрожало от радостной надежды, но оказалось, что ей попросту приснилась ее тетка. Говорю вам, провал, разруха, упадок! Как наивны эти американские специалисты: присылают мне пять тысяч книг с описанием жестокостей, чинимых врагами веры! О, если бы они захотели преследовать религию, если бы закрывали церкви и мучили верных! Но нет, ничего подобного, они разрешают все: и совершение обрядов и духовное руководство - и только всюду распространяют свой метод и свои теории. Недавно мы попробовали вот это, - указал отец Лацимон на карту, - но безрезультатно.