***

Мой регион уже в прошлом. За окном проплывают чужие земли — они такие же, как мои, только чужие. В купе нас трое: со мной ещё две девчонки: они ехали в поезде ещё до того, как я к ним присоединилась. Одна чересчур говорливая, другая же — чересчур тихая. Упражняюсь в дружелюбии — в ближайшее время это будет самым необходимым для меня навыком. Столица — это серьёзно. Академия, кампус, общага, новые знакомые, новый тренер… Я должна быть дружелюбной — не часто выпадает шанс произвести первое впечатление… на всех. На саму жизнь. Через четырнадцать часов я сойду в столице и то буду уже не я. Точнее, новая я. А через пять лет я получу диплом тренера… Пять лет без малого… кем я буду? Зависит только от меня. Девчонки вышли в тамбур покурить, а я сижу у окна, одна в купе. Мне бы поспать, но куда там — точно знаю, что не усну. Даже музыка в уши не полезет — шум мыслей перебьёт её всю.

Вибрирование мобильного в кармане оповещает о новом сообщении — наверняка смс от оператора, роуминг и всё такое. Приеду в столицу и первым же делом куплю новую симку. Достаю телефон — сообщение с незнакомого номера: “И всё-таки, не по-человечески это. Люди прощаются, а не просят прощения, убегая”. Ну да, я помню: есть люди, а есть роли. И я заигралась. Следом ещё одно: “Это я”. Да поняла уже . Откуда у него мой номер? Секретарша, а может Алисия из спортдиспансера дала — какая разница. Я думала, всё кончено, зачем он меня мучает? “Я уже уехала. Мне очень жаль”. Боже, как сухо, как грубо, может, он поймёт, что я не ищу общения, и оставит меня в покое? Но нет, ответ приходит почти сразу: “Я знаю, я проверил расписание — сегодня был только один поезд в столицу. Попрощаемся?”. Что? Как? Он ждёт от меня смс-исповеди? Снова нет: “Остановка в ближайшем городе длится сорок минут — нам хватит”. ЧТО? Неужели он… Там? По пути моего следования? Дрожащим пальцем тыкаю в заляпанный экран: “Вы будете на перроне???”. Отвечает сразу же, будто у него заготовлено было: “Холодно на перроне. Буду ждать в здании вокзала. Когда подъедешь — напиши”. Это невозможно! Бегу к купе проводника — возле двери висит цифровое табло с детальным расписанием всех остановок. Так и есть — через двадцать минут прибываем в крупный город, где к составу добавляют новые вагоны, и поезд стоит сорок минут. Подрываюсь обратно в купе, накидываю куртку, распихиваю по карманам кошелёк, документы — на всякий случай — и, конечно же, телефон. Сумки, естественно, оставляю. Спешу к выходу — в тамбуре моих спутниц нет — наверно, пошли за пивом в вагон-ресторан, они уже пару раз туда бегали. Поезд замедляет ход, несколько пассажиров подтягиваются к выходу — на выход я первая, как спринтер на нижнем старте. Сердце мое бешеное, что же ты творишь? Попрощаемся. Резанём по-живому ещё разок. Душа в лохмотьях, и я скажу ему “До свиданья”. Осторожно, автоматические двери открываются.

***

“Я на перроне”. Отсылаю. “Заходи в здание вокзала. Жду тебя у камеры хранения номер 3 — здесь тихо, и мы сможем поговорить”. Поговорить, перед тем, как попрощаться. Горькая пилюля для неизлечимо больной. Вижу указатель “Камера хранения 1” и спешу в нужном направлении. У окошка приёма и выдачи багажа очередь, пробираюсь сквозь толпу, выслушивая недовольные возгласы людей. Оглядываюсь вокруг — здесь его нет, также, как и нет никакого намёка на камеру 3. Возвращаюсь обратно и принимаюсь выискивать глазами другой указатель. Вот он: “Камера хранения 2” — может быть, и третья в той стороне. Во второй народу поменьше, а рядом пожилой уборщик орудует метлой — уж он-то должен всё знать!

— Извините, а не подскажете, где третья камера хранения?

Заросший мужичок полубомжеватого вида взирает с удивлением.

— Третья? А зачем она Вам? Вы багаж когда сдавали? Давно?

Не совсем понимаю, куда он клонит, но интуитивно киваю в ответ:

— Давно.

— А, ну тогда спускайтесь в подвал — лестница за кассами — потом по коридору направо до самого конца. И квитанцию приготовьте. Не знаю, есть ли там сейчас кто, но если нет — подождите, кто-нибудь придёт.

Вообще ничего не понимаю, но уже озираюсь в поисках касс. Огибаю традиционную толпу, скопившуюся вокруг окошек, в которых продают билеты, поворачиваю за угол и вижу тускло освещённую лестницу. На стене указатель: “Камера хранения 3”. Бегу по лестнице, по пути едва не падаю, поскользнувшись на древних покатых порожках.

Оказавшись внизу, следую инструкции уборщика и поворачиваю направо. Коридор длинный, пыльный и пустой; абсолютная тишина, сюрреалистично контрастирующая с гамом большого вокзала, нежит слух; тусклые лампы под потолком, закованные в железные решётки, освещают путь пунктирной линией световой дорожки. В конце коридора вижу некий решетчатый закуток с прикрытой, но не запертой дверцей, а внутри, как и вокруг — груды чемоданов, сумок, каких-то мешков. Абсолютный беспорядок. И посреди этого сумеречного хаоса наблюдаю высокую тонкую фигуру. Он стоит ко мне спиной, он не видит меня.

— Эту камеру используют как хранилище для багажа, сданного на длительный срок по предоплате. Чтобы наверху место не занимать. Сейчас у носильщиков пересменка. Нам повезло.

Знакомый голос воскрешает зубную боль в сердце. Узнал ли он меня по шагам, или же по длинной тени, но он меня узнал, мой доктор. На дверце клетушки замечаю криво прикреплённую картонку с неровно выведенными чьей-то небрежной рукой словами: “Технический перерыв 30 мин”.

— Зачем ты здесь? — сама едва различаю свой голос — в горле пересохло от волнения.

Наконец он разворачивается, и я могу посмотреть в его лицо. Какой же он… уставший. Я никогда его не видела таким поникшим, осунувшимся. Я думала, доктор Лоренц всегда лишь торжествует. Губы плотно сжаты, брови хмуро сведены над оправой очков, а глаза… Да, они за стёклами, и свет ламп играет в этих толстых стёклах, и я могу ошибаться, но всё же мне кажется, что глаза его блестят.

— Сама не понимаешь?

Нет, я не понимаю. И не могу больше находиться под этим взглядом — он испепеляет. Можно подумать, что человек напротив так меня ненавидит, что готов сжечь одним лишь своим взглядом.

— Кристиан…

— Я думал, ты особенная, а тебе, оказывается, просто всё равно.

Нет, это выше моих сил! Зачем он так со мной? Каждое слово пронзает стрелой — и вот я уже использованная мишень, места живого не осталось. Бросаюсь к нему на шею, как полоумная — пусть оттолкнёт, пусть ударит: я на всё согласна, лишь бы он замолчал.

— Нет! Нет! Нет! — барабаню в его грудь ослабевшими кулачками. — Нет, мне не всё равно!

Его руки сходятся на моей талии, он прижимает меня к себе, и мокрым от слёз носом я ловлю его запах… Распахнутое пальто обнажает его грудь, прикрытую одной лишь белой сорочкой. Его запах… Как давно это было, когда я почувствовала его впервые. Как я буду жить без него? Вдыхаю часто и с шумом, будто пытаясь насытиться впрок, будто стараясь поселить этот запах в своей памяти навсегда. Дышу, как в поговорке. Перед смертью не надышишься. Моя скоростная смерть уже через двадцать минут унесёт меня прочь отсюда, оставив этого человека и его запах позади. В прошлом. Уже навсегда.

— Знаю, что не всё равно, это обида во мне говорит. А ты хорошая, я понял это. Ты сама призналась.

— Когда?

— Когда бежала из университета навстречу одиночеству. Сегодня.

Да, он знает — ну и пусть. Мне даже легче. Сую руки под его пальто, чтобы обхватить тонкий стан; провожу по спине, считая рёбра под сорочкой, перебирая позвонки; обвожу пальцами острые лопатки. Будто леплю своего доктора.

— Ты хорошая, но ты ошиблась…

Зарывается носом в мои волосы, а я закрываю глаза, упиваясь моментом. Острый укол в шею заставляет дёрнуться — наверняка, какой-то комар: в душных подвалах подобных этому они роятся круглогодично. Мы куда-то уплываем, или это я плыву, а он держит крепко, не давая утонуть. Не давая упасть… Ног не чувствую, как и пола под ними. И рук не чувствую — они безвольно опускаются вдоль тела, разомкнув объятия. Тела тоже не чувствую — меня вроде и нет вовсе, я в невесомости, как в воде… Чувствую только голову, тяжёлую, будто скованную в чугунные тиски. Голова горит, хочу сказать об этом, но язык меня не слушается. Из последних сил поднимаю глаза на своего доктора — он смотрит в них нежно, бережно… Всё исчезает.